Призрак Небесного Иерусалима

Ей приснилась средневековая Москва, где церкви стояли на каждом перекрестке. Стены были расписаны травами, цветами и птицами, и, задрав голову, Маша смотрела на горящие на солнце купола. Она шла по деревянной мостовой, жадно оглядываясь по сторонам, – везде цвели сады, слышались петушиные крики, мычанье коров и птичье пение, пахло свежескошенной травой. Куда бы ни поворачивалась Маша, отовсюду был виден изгиб коричнево-красных зубцов Кремля, раскинувшегося над покрытыми сочной зеленью берегами Москвы-реки. Во сне Маша с легкостью переносилась с Боровицкого холма на низину Замоскворечья, потом на Швивую горку. И все, открывающееся глазу, было красиво и ново, свежо, как в начале мира, где не было еще человека, но были уже сады и храмы, с возносящимися над ними бессчетными куполами. И все казалось логичным и правильным – все улицы сходились к воротам Кремля; башни Китай-города, Белого города и Скородома, чем ближе к Кремлю, становились все выше и многочисленнее; а когда Маша внезапно обнаружила себя сидящей прямо на звоннице колокольни Ивана Великого, то оттуда как на ладони открылся уж совсем захватывающий вид на хороводы древних монастырей. Первый, узкий, состоял из Алексеевского, Крестовоздвиженского, Никитского, Георгиевского, Златоустовского и Ивановского. За ними, уже шире, раздольнее, на высоких склонах Неглинной, стояли Высоко-Петровский, Рождественский, Сретенский… А дальше, теряясь в утренней дымке, виднелись, уже в полях, монастыри-сторожи: Новодевичий, Ново-Спасский, Симонов, Андронников, Данилов, Донской.

Маша проснулась с чувством благодати, которое не испытывала с детства. Когда просыпаешься утром и знаешь, что под елкой – подарки и вокруг кольцо из тепла и родительской вечной любви. И только под душем его несколько растеряла, смущенно подумав, что такую вот сусальную Русь несут в себе все идейные националисты. Там у них тоже – небо, златые купола, румяные ребятишки, девки-красавицы в кокошниках. Но, одернула она себя, по крайней мере, в ее сне, где так красиво, хорошо и глубоко дышалось, так смотрелось вдаль, все было честно. Там не было человека.

Она уже вылезала из душа, когда задалась вопросом: интересно, а как оно устроено в голове у убийцы? Неужели приторный, растекающийся патокой вариант? И сама себе ответила с какой-то внутренней уверенностью – нет. Нет там сусальностей. Он не идиот, ее убийца. Он все знает про человека. Но не прощает, а убивает.

Маша вышла из ванной и села за стол. Отчим подмигнул ей за чашкой кофе, а мама усиленно гремела, стоя к ней спиной у плиты. И чем только нашла греметь поутру? В кастрюлях вроде ничего не варилось. Маша улыбнулась – повышенный звуковой фон, вызванный кухонной утварью, был способом дать понять: Наталья тоже хочет, как нормальные матери, иметь какую-никакую информацию о личной жизни дочери! То, что Маша пришла домой заполночь, могло говорить в понимании матери только о романтическом свидании… «Ах, мама, – думала Маша, отпивая сваренный отчимом, как всегда отличный, кофе. – Знала бы ты, что за свидание… Знала бы ты, что за беседы…»

Она могла легко оправдаться и поведать за семейным столом, что романтики – не было. Но тогда бы пришлось что-нибудь рассказывать и завтра, и послезавтра, и так каждый день. А Маша про себя рассказывать не любила: папа называл ее «девочка в себе», а мама характеризовала ее нелюбовь к доверительным беседам, как «проклятую отцовскую скрытность».

– Ты замечательно выглядишь, мамочка! – сказала Маша, вставая из-за стола и чмокая мать в отлично прокрашенный затылок.

– Да? – Мать обернулась и кокетливо улыбнулась.

– И я тебе то же самое говорю! – услышала Маша уже в коридоре голос отчима.

– А она вообще лицо-то мое видела за завтраком или только спину? – донеслось до нее задумчивое материно.

Но Маша уже проскочила за дверь.

Андрей

Андрей постигал ответы на основные вопросы мироздания там же, где и подавляющее большинство человечества, – в сортире. Он думал о том, что у того же Ельника, пусть даже в еще более забытой богом деревне, чем его вполне цивильный дачный поселок, унитаз с настоящим сливным бачком и полом под мрамор. А у него под ногами проваливающиеся половицы, а уж про бачок не стоит и заикаться… Даже у среднестатистических дачников, наставительно сказал себе Андрей, есть биоагрегат. А у него? Какая-то чистота совдеповского стиля: вон, даже газетки на гвоздике! Фу, гадость! Кстати, о газетках: Андрей открыл дверь сортирного домика и рассмотрел страницу. Так и есть – вездесущий «МК»!

Иногда, когда Андрей добирался до места жительства на электричке, он покупал ее у проходящих коробейников для расслабления мозгов. Вот, например, криминальная хроника… Что-то звякнуло в памяти: будто монетка покатилась под диван, ты о ней забыл, но она еще там, в царстве пыли. Что-то он уже читал – но не в аналитических справках и не в художественной литературе… Что-то про мать солдата, что получила домой тело сына, а оно оказалось удивительно легким. И немудрено – в теле недосчитались сердца, почек, печени… По официальной версии, солдатик покончил жизнь самоубийством. Монетки, монетки – четырнадцать штук в полом теле у Ельника.

Андрей побежал в дом, где его ждал Раневская с такой наглой мордой, как будто вчера не ухайдакал плюс к хваленому «Педигри» еще с пяток купленных Андреем сосисок.

– Ты пес?! – спросил наглую морду Андрей, натягивая джинсы, ботинки и рубашку, одновременно запивая процесс одевания полуостывшим кофе. – Нет, Раневская, ты сволочь! На улицу выгоню помирать у ларька, понял? – Андрей ругал пса, но чувствовал сам, что он ругает, а тому не страшно. Кроме того, усмехнулся он, запрыгивая в машину, даже интонации у него стали, как в старой супружеской паре: ругайся не ругайся, никуда ему уже от своей Раневской не деться.

Залетев после бесконечного стояния в пробках в кабинет, он принципиально не заметил полного скрытой значительности лица своей стажерки и бросился к компьютеру, набрал «МК». Специалисты по маркетингу сказали бы, что содержание и стилистика газеты нашли свое идеальное – идеально безвкусное – воплощение на интернет-страницах. Но Андрею было не до вкуса – ему нужна была сплетня двухгодичной примерно давности, и он стал искать через поисковик, печатая поочередно: органы+самоубийство+солдат, военные+украли+органы и далее в том же духе. И нашел! Нет, положительно, дело сдвинулось с мертвой точки! Итак: та-та-та, самоубийство рядового Д., тело привезли в родную деревню, та-та-та… Вот: генерал Овчаров опровергает слухи о якобы украденных органах. Он называет их гнусной провокацией… так, дальше уже не интересно. Но есть фамилия. Андрей записал в блокноте фамилию генерала и фамилию журналиста, написавшего материал.

На столе грянул телефон: Андрей и Маша вздрогнули. Анютин вызывал к себе на доклад… Андрей сегодня мог быть собой весьма доволен. Так доволен, что даже предложил Маше пойти с ним: пусть поглядит, поучится, как работают настоящие профессионалы, ребята, не стесняющиеся носом землю рыть, – не чета припевочкам из столичных вузов.

– Мне необходимо с вами переговорить, – сказала припевочка в лифте.

– После, – ответил сухо Андрей. Держался в образе сурового парня-победителя. Припевочка прикусила язык. Но когда они, постучавшись, зашли к полковнику, прикусывать язык пришлось Андрею.

Анютин был не один. Рядом на стуле сидел Катышев. «Какого черта?!» – успел подумать Андрей, прежде чем Анютин с видом гостеприимного хозяина посадил Машу по правую руку от всесильного прокурора, предложив Андрею стул подальше слева.

– Ну, как вам работается в команде? – спросил Анютин, а Катышев чуть ли не подмигнул блатной девице.

Андрей почувствовал, как в нем снова тугой волной поднимается раздражение. Особенно после того, как девица, осклабившись, отрапортовала:

– Прекрасно!

– А вы, капитан, как оцениваете вклад стажера Каравай?

– На «отлично»! – отрапортовал, в свою очередь, Андрей, и издевки в его голосе не услыхал бы только глухой. – Это крайне удачно, что Николай Николаевич сейчас у вас. Я как раз хотел сам к нему обратиться.

– Я слушаю, – склонил седеющую голову прокурор.

– Дело в том, что я сейчас расследую дело некоего Ельника. Не знаю, помните ли вы: он был обвинен в убийстве и оправдан по делу Нунгатова. Вы были обвинителем.

– Да, припоминаю, – кивнул Катышев. – Очень неприятная история. Следствием были собраны весьма скудные улики, а адвокат, Тишин, если мне не изменяет память, повернул их еще таким образом, что не ясно стало под конец, кто кого убил. Ельнику дали всего пару лет за «несодействие». А что?