Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Это был своеобразный спектакль, в котором каждому отводилась своя роль. В какой-то момент Чжан, придирчиво изучавший каждый экземпляр, нашел изъян. Недовольная гримаса появилась на его лице, и артельщики замерли. Окончательное решение оставалось за главным специалистом — невозмутимым Ху. Корень переходил к нему. Он легким касанием пальцев обнаруживал невидимые царапины на корне, острым глазом находил микроскопические узлы на мочках. Такой экземпляр безжалостно отправлялся на второй стол, и в зале звучал вздох разочарования. Гробовое молчание сопровождало экземпляр, отправлявшийся на третий стол — к «спящим корням».

Сцена приема повторялась до тех пор, пока на смену королю лекарственных растений — женьшеню, не пришли сишень — копытень, фанфын — лазурник и увэйцзы — лимонник.

Все это было хорошо знакомо Павлу. Не задерживаясь, он протиснулся сквозь толпу, зашел в конторку и там, к своему изумлению, увидел Виктора. Судя по его виду, в хулианской заготовительной артели произошло что-то чрезвычайное. Забыв поздороваться, Виктор потухшим голосом произнес:

— Паша, японцы арестовали Серегу и Лю.

— Как? — опешил Ольшевский.

Это был еще один тяжелый и неожиданный удар по цепочке связников.

Глава 3

Бронированная машина наркома внутренних дел СССР, покачиваясь на неровностях брусчатки, свернула с площади на улицу Куйбышева. Отсюда до Кремля было рукой подать, и тут водитель резко затормозил. Берию бросило вперед. Дорогу перегородили пожарные машины. Дежурные расчеты быстро и слаженно ликвидировали последствия недавней бомбежки фашисткой авиации. Одна из бомб пробила крышу дома и разорвалась на верхних этажах. Косматые языки пламени вырывались из разбитых окон.

«Хваленые сталинские „соколы“! Мать вашу так! Фашисты бомбят Кремль! — с ожесточением подумал Берия и вспомнил недобрым словом летчиков. — Этого выскочку Рычагова и вчерашних капитанов с генеральскими лампасами надо было ставить к стенке в тот же день, когда немецкий Ю-52 пролетел от Кёнигсберга до Москвы и средь бела дня сел на Ходынке».

Берию передернуло при воспоминании о том ЧП. 15 мая 1941 года он едва не попал под горячую руку взбесившегося Хозяина. В тот день Сталин, Ворошилов, Буденный и он после жаркого спора за обедом на Ближней даче о том, кто сильнее — «Динамо» или ЦДКА, прямо из-за стола отправились на футбольный матч.

Стадион в Петровском парке гудел, как пчелиный улей, в предвкушении захватывающей игры непримиримых соперников. Любимцы Берии — динамовцы с первых минут захватили инициативу и обрушили шквал атак на армейцев. Острые моменты у их ворот возникали один за другим. Гол назревал. Буденный с Ворошиловым негодовали.

Хозяин хитровато улыбнулся в усы и с иронией произнес:

— Семен! Клим! Я что-то не узнаю ваших кавалеристов? Чекисты Лаврентия лупят их в хвост и гриву.

Ворошилов побагровел и, пробормотав что-то невнятное, нетерпеливо махнул рукой. В глубине ложи возникло легкое движение. Моложавый полковник отделился от свиты, проскользнул сквозь злорадно хихикающую охрану — на глазах самого Хозяина чекисты раскатывали армейцев по всем статьям — и наклонился к плечу маршала. Тот, тыча пальцем на футбольное поле, что-то с гневом сказал. Порученец, поеживаясь под насмешливым взглядом Сталина, стрелой слетел с трибуны и резвым аллюром понесся к тренерской скамейке армейцев. Там нервно засуетились — бегущий полковник, подхлестнутый маршальской блажью, ничего, кроме паники, внушить не мог.

С его появлением на скамейке запасных игра армейцев окончательно смешалась и свелась к откровенному отбою мяча. Первый тайм приближался к концу. Динамовцы плотно прижали соперника к воротам, навес за навесом следовал во вратарскую площадку. Трибуны замерли в ожидании гола, и никто не обратил внимания на взъерошенного комбрига. Он с трудом пробился через толпу к правительственной ложе, а дальше на пути встала охрана. Она не позволила приблизиться к вождям, а комбриг, как заклинание, твердил: «У меня срочное донесение для товарища Ворошилова!».

Начальник охраны Власик недовольно нахмурил брови, поднялся с места и спустился к нему. Комбриг наклонился к уху и что-то сбивчиво прошептал. Власик дернулся, как от удара электрическим током, и отступил в сторону. Комбриг на негнущихся ногах приблизился к Ворошилову и, запинаясь, принялся докладывать. Лицо маршала пошло бурыми пятнами, потные круги проступили на белоснежной гимнастерке.

— Товарищ комбриг, расскажите и нам, что это у вас за секреты с товарищем Ворошиловым? — недовольно проворчал Сталин.

Бедняга с трудом переборол нервный спазм и, собравшись с духом, доложил:

— Товарищ Сталин, час назад на Ходынском поле приземлился трехмоторный германский самолет в составе экипажа из двух человек — капитана люфтваффе и…

— Как?! — этот вопрос Сталина заставил съежиться свиту, а затем подбросил ее из кресел.

Комбриг что-то лепетал о сбоях в системе ПВО и плохих погодных условиях — его никто не слушал. Всем, от Сталина и до последнего охранника, была очевидна чудовищность случившегося. В стране нет ПВО! 22 июня 1941 года эта горькая истина подтвердилась. В первые дни войны почти вся военная авиация Советского Союза сгорела на земле. «Сталинские соколы» так и не взлетели…

Бросив негодующий взгляд на чернильное небо, по которому продолжали шарить лучи прожекторов, Берия распорядился ехать в объезд, по набережной, и снова вернулся к предстоящему докладу Сталину. Его цепкий и изощренный ум искал в нем слабые места. И чем ближе было к Кремлю, тем все больше их появлялось. Разведданные Зорге уже не казались столь убедительными, а показания японского резидента Каймадо, разоблаченного особистами Абакумова, представлялись тонкой дезинформацией противника.

«Опять Зорге!» — в душе Берия поднялась волна раздражения.

Он, а вместе с ним кучка коминтерновцев, мнивших себя истинными марксистами, сражающимися в самом логове империализма, вызывали у Берии глухую неприязнь. В последнее время от них шли одни неприятности. За неделю до войны Сталин швырнул ему в лицо спецсообщение Зорге, в котором тот предупреждал о скором нападении фашистской Германии на СССР, и назвал его провокацией и фальшивкой. Незадолго до этого разноса ему пришлось отдуваться на заседании Политбюро за допущенную наркоматом политическую близорукость, в результате которой Коминтерн превратился в рассадник ревизионизма и оппортунизма.

«Неблагодарные твари! — с ожесточением подумал о коминтерновцах Берия. — НКВД не жалел денег, терял лучших сотрудников, чтобы спасти заевшихся партийных бонз от фашистских агентов. А они, набравшись нахальства, принялись поучать нас, как строить социализм.

Советчики хреновы! У себя революции просрали, а туда же. В президиумах славите Хозяина, а на кухнях перемалываете ему кости. Идиоты! У нас даже стены имеют уши».

«Зорге? — Мысли Берии снова возвратились к нему. — Мерзавец! Засел в Японии, и нос не кажет. В дружках ходит с фашистским послом Оттом, спит с его бабой, а нам пудрит мозги, что использует их как „крышу“. Ладно, хрен с ней — с бабой, под юбкой, кроме триппера, ничего не поймаешь. Другое дело пописывать статейки в паршивую газетенку „Франкфуртер цайтунг“ и слать донесения Шелленбергу, начальнику политической разведки службы безопасности. Скажешь, что Артузов разрешил подставиться на вербовку? Нет, тут газетой и этим врагом народа, как бабой, не прикроешься. Спасает тебя от пули только то, что в той сраной Японии твои Осава и Одзаки нам позарез нужны», — вспомнил о них Берия и вновь поежился.