Призрак улицы Руаяль

Николя подумал, что оказался прав, решив оставить кухарку на закуску. Отдельные детали постепенно занимали свои места в выстроившейся картине. Но он не забывал, что каждый свидетель смотрел на события со своей колокольни и судил по своему разумению, а, значит, не все начертанные ими пути вели к истине.

— Жан Гален показался мне чересчур меланхоличным.

— Он похож на дядю. Он любит отца, но рано или поздно пойдет ему наперекор. Увы, его меланхолию легко объяснить: он был по уши влюблен в свою кузину! Она играла с ним как кошка с мышью. И нередко выпускала коготки!

— А у нее имелись коготки?

Внезапно он сообразил, что ему еще никто ничего не сказал о жертве.

Кухарка, окружившая себя стеной брюзгливого ворчания, пробормотала:

— Нет. Об умерших плохо не говорят. Особенно в такой момент.

— В какой такой?

Она пододвинула к нему свой табурет.

— Странные вещи здесь происходят, знаете ли. Вот вы, наверное, думаете, что нашли старую дуру, которой только дай языком почесать. Но я-то знаю, что вы здесь не просто так. Просто так комиссара не присылают, даже когда происходит преступление. Тут должна быть причина посерьезнее. Спору нет: несчастье нависло над этим домом, кожей чувствую. Я видела, как Мьетту начало корежить, когда в нее дьявол вселился. Как подумаю, что мне придется спать в соседней с ней комнате, так и задрожу.

И кухарка перекрестилась.

— Как, по-вашему, что случилось с этой бедной девушкой?

— О! Она уже давно хандрила. Не знаю, что уж она от нас таила. Я начала обучать ее кухонному ремеслу; жалко смотреть было, как она маялась. Говорю вам, она не такая плохая…, но есть чего-то такое, чего я не могу понять. Она девушка смелая, хозяйка от нее чуть не воет. Она для хозяйки словно мишень: когда хозяйка не в духе, она на ней свое настроение срывает. После смерти мадемуазель Элоди Мьетта сама не своя ходит. Они с ней были не разлей вода. И проказили вместе, и смеялись до колик, а отчего, никому кроме них понятно не было. Да и возраст у обеих подходящий, сходный… Ох, стоит об этом вспомнить, так сердце и защемит.

Она провела ладонью по щеке, словно жизнь только что отвесила ей пощечину.

— Ах, господин комиссар, чувствую я, надвигается что-то нехорошее! Я вся дрожу. Каково это — смотреть на Мьетту, как она на потолке, посреди языков небесного пламени отплясывает!

Подбородок кухарки уперся в складки могучей шеи. Седая прядь выбилась из-под чепца. Тихонько охнув, она сначала застонала, а потом захрапела. Николя кашлянул, она пробудилась и принялась растерянно озираться.

— Простите, что разбудил, — произнес он, — однако, скажите, причем здесь приказчик?

— Дорсак, что ли? Шалопай, у которого при виде юбки слюни текут?

— Вы говорите о молодом человеке с лицом праведника?

— Это он-то праведник? Когда он не обделывает свои делишки, он только и думает, как бы поволочиться за очередной юбкой! Хотите знать мое мнение, сударь? Так вот, все видели, как он все время пытался обхаживать мадемуазель Элоди.

— А как же хозяйка?

— Пфф! Пустое, так, перья распушить. Обмануть, пыль в глаза пустить. Его интересовали только молоденькие вертихвостки.

— Прежде чем мы оба отправимся спать, не могли бы вы подробно, шаг за шагом, рассказать, что вы делали в тот вечер, когда состоялся фейерверк?

— Проще простого. Во второй половине дня я готовила ужин для тех, кто остался дома.

— А кто остался?

— Шарлотта и Камилла, а еще малышка Женевьева — она приболела, и ей пришлось сидеть дома под надзором теток. Ну, и… дикарь.

— Наганда?

— Да. О! Он, в общем-то, добрый малый, только вот лицо его меня пугает. Как только он вернулся, хозяин запер его в каморке на чердаке. Его кормят два раза в день.

— А что в тот день подавали на ужин?

— Немного вареного мяса с овощами и хлеб со сладким молоком.

— А потом?

— Около шести часов я ушла к приятельницам, в соседний дом. Мы слишком старые, чтобы продираться сквозь толпу. Ах, я как чувствовала, что-то должно случиться. Мы играли в булот и попивали кофеек с молоком, заедая вафельными рогаликами. Вернулась я около десяти часов, и тотчас легла спать. Силы у меня уже не те, да и дни кажутся долгими.

— И вы не заметили ничего необычного?

— Нет… А впрочем, нет, заметила, но это сущий пустяк. Я приготовила глубокие тарелки. Но из них использовали всего одну. Мне это показалось странным.

— Больше ничего?

— Куда уж больше! На следующее утро тут такой гвалт начался!

— Когда вы вернулись вечером, вы не видели Наганду?

— Он расхаживал взад и вперед по своей каморке.

— Вы подслушивали под дверью?

— Ну, вы скажете! — возмутилась кухарка. — Моя комната расположена как раз под клетушкой, где он спит. Доски на полу сильно скрипели.

— А вы уверены, что это была не сова?

Николя вспомнил о большом филине, который в Геранде каждую ночь вышагивал по чердаку у него над головой, оглашая воздух зловещими криками.

— Господин комиссар, — разгневанно произнесла Мари Шафуро, — я пока еще в состоянии отличить шаги мужчины от шагов птицы, пусть даже большой.

— Короче говоря, в тот вечер вы Элоди не видели?

— Ни в тот вечер, ни несколько дней подряд до него. Говорили, она занедужила. Обе сестры заботились о ней.

— Огромное вам спасибо за вашу наблюдательность, вы необычайно помогли мне, — произнес Николя. — Не окажете ли вы мне еще одну услугу и не проводите ли меня в отведенную мне комнату?

— Вас поселили рядом с комнатой бедняжки Элоди. Правда, иногда там ночевала Мьетта.

Она зажгла свечу и протянула ему подсвечник. Свеча оказалась короткой, и Николя с грустью отметил, что почитать ему вряд ли удастся. Значит, надо позаботиться о свечах. Он последовал за своей провожатой. Тяжело дыша, кухарка ступенька за ступенькой поднялась по лестнице, открыла дверь, ведущую в узкий чулан и, пожелав ему доброй ночи, отправилась к себе, не забыв при этом еще раз перекреститься.

Комната, вытянутая, словно кишка, имела всего одно окно, больше напоминавшее бойницу; тем не менее, она оказалась менее мрачной, нежели он себе представлял. Справа у стены стояла кровать с соломенным тюфяком, покрытым сверху шерстяным матрасом, обернутым грубой клетчатой простыней; в изголовье лежал заменявший подушку валик, сверху покоилось коричневое одеяло. Кровать занимала больше половины пространства. Остальная мебель состояла из крошечного столика с двумя медными подсвечниками, зеркала в медной же раме, кувшина с водой и фаянсового тазика. Возле окна, занимая практически все оставшееся место, стояло кресло с дыркой, задрапированное красным сукном, а под ним ночной горшок. На одеяле стопкой лежали две груботканые льняные простыни. Он поставил свечу на стол, и только тогда заметил потайную дверь, практически неразличимую на фоне деревянных стенных панелей; наличие двери выдавала только круглая ручка.