Призраки бездонного озера

Совершенно неожиданно Женька решил залезть в палатку и заснуть. Когда спишь, то ничего не чувствуешь, а главное — время летит быстро. Проснешься утром — а папа вот он, у костра сидит!

Так Женька и сделал, забрался в палатку, заполз в спальный мешок и стал сквозь приоткрытый полог смотреть на догорающий костер. Глаза, вообще-то, постепенно сами собой закрывались, но настоящий сон все не шел.

"Интересно, — подумал Женька, — сколько сейчас времени?"

Он и не знал, что остается всего несколько секунд до полуночи…

Глава IX ПОЛНОЧЬ НАСТАЛА

Неожиданно Женька услышал негромкий, далекий волчий вой. — Ву-у-у-у-у! Уву-у-у-у-у! — протяжно донеслось откуда-то из-за озера — и болота. Сперва выл только один волк, потом ему ответил другой, третий, и вскоре целый хор волчьих голосов с разных сторон затянул свою жутковатую песню.

Затем в костре, который вроде бы уже едва тлел, вдруг что-то ярко вспыхнуло, будто в него бросили щепоть пороха, послышался громкий треск, и огромный, двухметровый язык странного, ярко-зеленого пламени рванулся вверх.

Сперва Женька скорее удивился, чем испугался, потому что знал точно: в костре уже все прогорело. Но зеленое пламя не унималось, оно факелом вырывалось откуда-то из середины погасшего костра, будто к этому месту была подведена газовая труба. Вся поляна озарилась зловещим зеленым светом. Женька затаил дыхание: он понял, что происходит нечто невероятное, может быть, сверхъестественное…

Некоторое время пламя отличалось от обычного только тем, что имело зеленый цвет и горело неизвестно откуда. Однако уже через несколько минут пламя стало изменять форму. Если вначале оно представляло собой один длинный, продолговатый и остроконечный язык, похожий на сильно увеличенный огонек свечи, то по прошествии помянутых минут верхняя часть разделилась натрое, а нижняя заметно расширилась. Затем два боковых языка сильно удлинились, вытянулись и стали похожи на рукава какого-то старинного платья. А средний язык стал похож сперва на карточного пикового туза, а потом на голову женщины в остроконечном кокошнике. Одновременно пламя постепенно блекло, теряло свой ядовито-зеленый цвет и все больше переставало походить на огонь. Еще несколько секунд прошло — и пламя превратилось в струящийся поток полупрозрачного белесого тумана, который к этому моменту явно принял очертания женщины, одетой в длинный старинный сарафан до пят и воздевшей руки к небу. Даже черты лица можно было разглядеть под кокошником — правда, пока еще расплывчатые.

Потом туман сгустился, потерял прозрачность и перестал струиться, а фигура, возникшая посреди костра, приобрела почти четкие очертания. Теперь были видны даже глаза на лице этой призрачной женщины. Вся фигура теперь светилась каким-то холодным, серебристым светом, будто луна в полнолуние.

Несколько секунд призрачная женщина была неподвижна, будто статуя, но затем плавно опустила руки и вытянула их ладонями вперед, в сторону палатки, где стучал зубами сжавшийся в комок "робинзон".

А затем Женька услышал голос, низкий, глубокий — контральто, как определила бы мама. При этом губы призрачной женщины не шелохнулись, лицо осталось неподвижным, будто было отлито из куска льда. Только широко открытые глаза, не мигая, уставились на Женьку. Но слова откуда-то доносились, гулко звенели в ушах, будто Женька находился не то в бетонном колодце, не то внутри стальной трубы:

— Здравствуй, гость дорогой, да нежданный и незваный! Не поверил отец твой моим предупреждениям. Гордыня непомерная обуяла, да и сына родного, тебя то есть, огорчать не захотел. Не поехал бы с утра на озеро — и сам бы день спокойно прожил, и тебя страхом не мучил бы.

Вернулся бы сразу же после того, как вы на камень наскочили, или после того, как осина вам дорогу загородила — и то добро. Нет же, мужик — он и есть мужик: гром не грянет — лба не перекрестит. Теперь и сам пропасть может, и тебя, малолетнего, на погибель отдать! Вот она, гордыня мужицкая, до чего доводит..

— Вы кто? — дрожащим голосом рискнул спросить Женька.

— Я-то? На все руки мастерица, Ледяница-Студеница, Болотница-Охотница, Обманщица-Лихоманщица — зови, как хошь. В сей час я — Ледяница-Студеница, в другой — Болотница-Охотница, в третий — Обманщица-Лихоманщица. Голосом такова же, а обличьем — иная. Как обличье поменяю — значит, час прошел.

"Снится мне это, что ли? — подумал Женька. — Или все это наяву?"

— Привиделась я тебе, — словно прочитав Женькины мысли, пояснила Ледяница-Студеница. — А уж во сне ли, наяву ли — сам суди. Зимой бы повстречались, так худо б тебе уже сейчас было. Зимой у меня это обличье самое злое, а иные — добрее. Сейчас же, летом, я добрее всех, прохладу дарю, жару остужаю, а вот увидишь меня Обманщицей-Лихоманщицей — жди беды! В том обличье от меня спасу нет!

— Чем мы вам помешали-то? — спросил Женька.

— Заклятье на этом озере лежит. И я тому заклятью перечить не могу. Пятьсот лет между небом и землей скитаюсь, пятьсот лет бог и сатана за мою душу сражаются. Когда господь превозмогает — добрые дела делаю, удачу приношу, а когда нечистый — зло творю и людей гублю. Не в добрый час твой отец сюда поехал и не в свой день. И тебя повез, несмышленого.

— А почему "не в свой день"? — спросил Женька.

— Потому что у меня всем рыбакам здешним роспись имеется, список то есть. И на каждого дни установлены: кому удача, кому неловея, а кому и беда прописана. Разумеешь ли?

— "Неловея" — это когда рыба не ловится? — уточнил Женька.

— Так и есть, — подтвердила Ледяница-Студеница. — Батюшке твоему на нынешние сутки беда прописана. А дурню тому, Валерию, на прошлые сутки была беда назначена. Валерий-то в свою беду уже попал, да отец твой его от нее увезти решился. А того не знает, что не от чужой беды уезжает, а с собой две беды везет. И третью, твою беду — здесь оставил. Не простит вам нечистая сила, а господь за гордыню вашу от вас отступился…

— И что будет?! — с трепетом душевным спросил Женька.

— Отец твой Валерия к лекарям отвез да от беды избавил, — степенно и издалека начала Ледяница. — Но заклятье-то Валерьеву беду на его плечи перевалило. Скрутила раба божьего Павла нутряная язва. Это первая беда. Если б он об тебе не переживал, то остался б у лекарей и уже облегчение мукам обрел. Однако ж он, болезный, сухим путем покатил обратно, тебя выручать с острова. Но до реки не доехав, сознания лишился, коляску свою самобеглую разбил да и сам покалечился. Это его вторая беда была. Правда, добрый человек навстречу ехал, остановился, подобрал да и повез обратно в лечебницу. Может, и вылечат его, да только коли узнает он, что ты на острове сгинул — не перенесет. Вот это третья беда будет. Женька по-прежнему сидел внутри спального мешка с накинутым на голову капюшоном" и только кончик носа выставил из палатки, но ему стало холодно, будто стояла не теплая летняя ночь, а зимняя, студеная… Да уж, хорошо, что эта самая Ледяница ему летом показалась, а не зимой! Наверняка бы заморозила! Правда, неизвестно еще, какая она в роли Болотницы-Охотницы, а про Обманщицу-Лихоманщицу и вовсе подумать страшно. Сколько раз Женька мечтал, помнится, попасть в настоящую сказку, хотя бы во сне! А теперь вот попал, кажется. Только уж больно все страшно и жутко!

— Жалко мне тебя, малолетнего! — заявила Студеница. — Был бы ты молодец взрослый да разумный, так предложила бы счастья попытать, с нечистой силой сразиться, отца от бед его отвести да от заклятья озеро и меня заодно избавить. Хоть, конечно, уже многие удальцы на это решались, да только голов лишались А тебе-то, малому да несмышленому, и время тратить незачем.

— Но ведь мне же все равно пропадать — с неожиданным бесстрашием произнес Женька, который решил, что все-таки эта самая сказочная Ледяница-Студеница ему снится, а потому ничего страшного не произойдет в любом случае. — Если я полезу с нечистой силой воевать и не смогу одолеть — пропаду, и если не полезу — тоже.