Призраки Дарвина

Меня стошнило на обложку. Желудок был почти пуст, но даже желчи хватило, чтобы измазать целую и невредимую сторону лица Питера Гэбриэла, и я сразу понял, что это неправильно и певец не имеет никакого отношения к произошедшему со мной катаклизму. Мне нужно цепляться за что-то из моей прошлой жизни, я не мог разрушить все, что мне дорого, как хотел захватчик. Но чего, чего конкретно он хотел?!

Я отнес обложку в ванную, где восемнадцать часов назад разрушил свою невинность и вошел в мир взрослой жизни с радостью, которой больше не испытывал. Я очистил обложку, отмыл лицо Питера Гэбриэла безупречно и вернул альбом на почетное место в комнате.

И во второй раз в тот роковой день рождения спустился по лестнице.

Папа и мама заключили перемирие.

Мама согласилась, что публичность не нужна. А папа согласился отвести меня к нашему семейному врачу, наврав, что у меня начались внезапные головные боли, чтобы мне назначили миллион анализов. Странно, как родители решали мою судьбу, предопределяли следующие десятилетия моей жизни, не посоветовавшись со мной, и относились ко мне скорее как к пленнику, а не как к несовершеннолетнему. Мама выиграла еще одну битву: она спасла все эти оскорбительные фотографии от сжигания и сохранила под замком на чердаке, и, кроме того, отец разрешил ей тайно исследовать возможную личность этого беса, который явился нарушить покой и тишину счастливой и законопослушной американской семьи.

Следующие дни продемонстрировали, какой отныне будет моя жизнь.

Когда тебя постоянно зондируют всякие аппараты, вот какой.

Это были всевозможные медицинские приборы, включая, конечно, рентген. Хотя дикарь, казалось, облюбовал мою кожу, мы опасались, что его настоящая пещерная среда обитания находится глубоко внутри меня, что он каким-то образом проник в мой мозг, выглядывая из черепа или живота, и прячется в каком-то злокачественном новообразовании. Результаты рентгена оказались нормальными, вот только это было единственной нормой в моей жизни, в моем несчастном теле.

Я стал одним из первых людей, которых просканировали на аппарате МРТ, еще не доступном для всех желающих. Но Кэмерон Вуд был связующим звеном между «Полароидом» и «Дженерал Электрик» по нескольким военным проектам, и когда мой отец сообщил, что я заболел, он ответил, что с радостью устроит мне обследование в медицинском центре в Скенектади, штат Нью-Йорк, и добавил: «Вот почему Кэм так подавлена в последнее время». Опять же, волны сонаров не выявили проблем. Другие медицинские тесты оказались столь же неинформативными. Мне измерили каждую конечность и выпуклость, длину пальцев, рук, бедер, осмотрели череп, нос, рот, а также проверили кровь на сахар, холестерин, содержание минералов, функцию печени, уровень триглицеридов и возможное употребление наркотиков. Мои клетки проанализировали в чашках Петри, электрокардиограммы мониторили мое сердце, обследования казались бесконечными, но все результаты были отрицательными, каждое обследование сообщало правду о моем здоровье — для моего состояния не было видимой причины. Неудивительно, поскольку мы врали о том, что меня действительно беспокоит, настаивая в разговоре с медперсоналом, врачами и страховой компанией, что меня так и мучают не-прекращающиеся головные боли, нагромождая еще более грандиозную ложь, чтобы обеспечить дальнейшее обследование, изобретая галлюцинации, из-за которых мне якобы мерещились вместо людей обезьяны. Пока врачи наконец не сдались, заверив меня в прекрасном физическом здоровье и рекомендовав психиатрию. Что, если они правы? Я просто свихнулся? Нет. Чудище, чье появление мне запретили разглашать миру, вот кто был сумасшедшим, безумным от гнева, зависти, мстительности.

Это показали камеры в ходе множества секретных фотосессий, которые проходили параллельно с медицинскими обследованиями. На следующее утро после дня рождения меня приветствовали родители, наконец объединившиеся в своей стратегии. Пока я сладко спал и посещали меня лишь обычные причудливые сны, присущие нашему виду последние два миллиона лет, они всю ночь не сомкнули глаз, составляя список вопросов, на которые мое все более упрямое тело должно было отвечать. Будет ли аналогичное вторжение зафиксировано на кинопленку или устройства видеозаписи, которые, как пронюхали шпионы «Полароида», тестируются «Сони» и «Джей-ви-си»? Поменяется ли что-то, если фото будут черно-белыми? С одной вспышкой, с двумя вспышками, с зеленым и красным фильтрами и черными шторами? В разных местах и пейзажах? Ночью, когда я сплю, а чужак может потерять бдительность? Под кроной деревьев, в зоопарке или этнографическом музее? Ведь естественная среда обитания, к которой привык неандерталец, уняла бы любые кровожадные намерения для его грубого вмешательства? Что, если я закрою глаза? А если закрою лицо одной рукой, обеими руками или всего несколькими пальцами? Еще нужно было изуродовать себя клоунским макияжем, превратить свое лицо в шарж с помощью усов, шрамов и густых бровей, как те, что я нацарапал на его изображении на берегу Чарльз-ривер? Что, если я надену маску, как Зорро или Флэш Гордон, или помещу между нами своих любимых супергероев Человека-паука или Бэтмена? Помешают ли ему Порки Пиг или Микки Маус? А что, если я полностью завернусь в джутовый мешок?

Из всех вариантов только последний остановил вторжения этого неизвестного туземца. Он игнорировал все препятствия, которые мы создавали, все измененные обстоятельства и любой переход от коники к минольте, кодаку и обратно к Полароиду и его многочисленным моделям. Только когда я был полностью закутан, не оставляя на виду ни одного квадратного сантиметра кожи, он отказывался накладывать свои черты поверх моего лица. Не слишком-то полезное открытие, ведь я не мог прожить остаток жизни в мешке. Хотя мне было позволено одно эфемерное удовольствие: поскольку он, похоже, терпел две прорези для глаз, через шесть недель после катастрофического четырнадцатого дня рождения я смог бы свободно гулять по улицам на Хеллоуин. Восемь месяцев назад в Штатах состоялась премьера «Инопланетянина» Стивена Спилберга, в фильме симпатичный маленький пришелец гуляет по пригороду Калифорнии, не привлекая к себе внимания. Моя мама затащила нас с братьями на киносеанс, и теперь я ожидал чего-то подобного и в своей жизни.

Увы, мне больше никогда не пришлось так свободно разгуливать. Это внушало оптимизм, лишь пока мы выпрашивали конфеты, и я рассказывал каждому встречному и поперечному, что нарядился в костюм Мешка, жадного до конфет, а сам тем временем изголодался по компании и нормальности, мечтал об анонимной свободе играть с другими мальчиками, фантазировать, что похож на них, что завтра я пойду в школу, как они, и буду целовать девочек, как они, и играть в бейсбол, как они, и ходить на танцы, пикники и пляжные вечеринки, как они, как они. Вот только я не был таким, как они. Я вернулся домой, и дом показался мне тюрьмой. Мой мир был на самом деле ограничен стенами и окнами. Тем горше был вкус свободы. Кратковременный опыт, даже не позволивший хоть одним глазком увидеть Камиллу, разве что она скрыла горе под собственной маской, не был достаточно захватывающим, чтобы компенсировать следующие триста шестьдесят четыре дня страданий и притворства.

Но лучше признаться, что настоящим заключенным не положено ни дня на свободе. Все остальные дети могли играть в чудищ один вечер, потому что они не были похожи на меня, для них это лишь параноидальная тень, каждое появление которой на фотопленке связано с Вальпургиевой ночью, священным вечером, когда мертвые поднимаются из могилы, — а меня каждый день и каждую из моих ночей преследовал мертвец, разрушающий мое существование.

Я много лет думал, что он появился именно для этого. Разумеется, я бросил школу. Такое решение родители приняли в первые же выходные, даже не позволив мне проститься с друзьями, учителями, тренерами, в последний раз взглянуть на бассейн и бейсбольное поле. Отныне и пока не станет лучше, меня ждет домашнее обучение, объяснила мама. Мне запретили не только появляться в школе, но и вообще высовывать нос на улицу, где бродили вездесущие камеры и каждый до единого житель этой планеты — потенциальный хищник. Вся планета. Словно я куда-то мог сбежать сам по себе без водительских прав или паспорта. Я сидел взаперти, отгородившись от мира, как будто чумной. Родители систематически отказывали друзьям, которые приходили проверить, что могло случиться, почему самый популярный и смелый мальчик в классе внезапно стал изгоем.

Камилла не заглядывала, поскольку понимала, что получит от ворот поворот, зато притащился ее папаша, чтобы допросить, как прошли исследования в Нью-Йорке. Наши отцы, не будучи друзьями, уважали друг друга и хорошо ладили. Кэмерон Вуд специализировался на зрительном восприятии архитектуры на дальнем расстоянии и на том, как проект можно спроецировать на бумагу, а Джерри Фостер попытался сделать так, чтобы глаза миллионов потребителей мгновенно влюбились в изображения на этих листах бумаги. Во время своего визита доктор Вуд сообщил родителям, что его дочь, хоть у нее и разбито сердце, просит передать им, что готова при необходимости примчаться им на помощь.

Я не спустился поговорить с ним и не передал никакого сообщения для Кэм. Я допустил ошибку, доверив ей свой секрет, и больше на эту дорожку не сверну. Но даже если бы я захотел воссоединиться, каждый день, пока я заперт в клетке, а она порхает на воле, отдалял ее от меня. Да, она спрашивала, как там я, разумеется спрашивала, как иначе успокоить совесть, когда Кэм вкусила жизнь, свободу и стремление к счастью, но скоро, как кто-то, сосланный в ледяное изгнание, я исчезну из ее памяти, перестану быть даже силуэтом на горизонте ее жизни. Она найдет другого партнера по плаванию, ее будут целовать другие губы под другими деревьями и теми же звездами, а другие руки будут расслаблять ее мускулы и исследовать ее тело.

У меня началась депрессия. В течение первых полутора месяцев я хоть как-то сдерживал ее, с готовностью участвуя в медицинских и фотографических сеансах, так же как и мои родители, жаждущие некоторой отсрочки, воодушевленные чахнущей надеждой на то, что на рассвете следующего дня дикарь исчезнет так же внезапно, как и появился. Возможно, это усталость прервала преходящий восторг, или всему виной удручающие последствия прогулки на Хеллоуин, заставившие признать, что привычное, угасающее «я» не собиралось возвращаться ни к чему похожему на эту фотографию, приколотую над моим столом.