Призраки двадцатого века

Его мать была больна и слаба, когда разразился скандал и их семья вынуждена была покинуть Амстердам. Некоторое время они жили в Англии, но слухи об ужасном деянии его отца (что именно совершил отец, Макс не знал и не надеялся когда-либо узнать) настигли их и там. И они поехали дальше — в Америку. Отец был уверен, что ему гарантировано место лектора в Вассар-колледже [49] и значительную часть имевшихся средств потратил на покупку крепкой фермы неподалеку от тех мест. Однако при личной встрече декан сказал Абрахаму Ван Хельсингу, что ни в коем случае не может позволить доктору работать с юными девушками, не достигшими совершеннолетия. Теперь Макс был уверен: его мать убил отец. Он не сомневался в этом, словно сам видел Абрахама, прижимавшего подушку к лицу жены. И дело не в длительном переезде — он, разумеется, усугубил состояние бедной женщины, беременной и слабой от хронического заболевания крови (из-за этой болезни на ее теле оставались синяки от малейшего прикосновения). Ее убило унижение. Мина не пережила позора от содеянного мужем — позора, погнавшего их на другой конец света

49

Вассар-колледж — престижный колледж в городе Пекипси, штат Нью-Йорк, США.

— Давай-ка наведем здесь порядок, Руди, — сказал Макс. — Надо уходить отсюда.

Он поставил столик и начал собирать книги, но остановился, услышав вопрос брата:

— А ты веришь в вампиров?

Руди стоял на коленях перед низким диваном в другом конце комнаты. Он нагнулся, чтобы поднять с пола разлетевшиеся бумаги, однако его внимание привлек приткнувшийся в углу докторский саквояж. Любопытный мальчик уже тянул за четки, обвязанные вокруг ручек саквояжа.

— Ничего не трогай, — сказал ему Макс. — Нужно убираться, а не баловаться.

— Так веришь ты или нет?

Макс молчал недолго.

— На маму напали. С тех пор ее кровь была заражена. Она болела.

— Она сама когда-нибудь говорила, что на нее напали? Или это он сказал?

— Мне было всего шесть лет, когда она умерла. Вряд ли она стала бы рассказывать о таких вещах ребенку.

— Но… ты веришь, что нам в самом деле угрожает опасность? — Руди уже открыл саквояж и достал оттуда сверток, аккуратно замотанный в темно-бордовый бархат. Внутри бархата постукивало что-то деревянное. — Веришь, что вампиры подкарауливают нас и хотят напасть? Ждут, когда мы ослабим защиту?

— Такая возможность существует. Пусть и маловероятная.

— Пусть и маловероятная, — тихо засмеялся младший брат. Он размотал бархат и теперь разглядывал девятидюймовые колышки — небольшие шпажки из ослепительно белого дерева, с рукоятками, обернутыми сыромятной кожей. — Ну а я думаю, что это полная ерунда. Е-рун-да, — протянул он нараспев.

Такой поворот разговора привел Макса в замешательство. На мгновение у него даже закружилась голова, будто он внезапно оказался на краю пропасти. Вероятно, в каком-то смысле так оно и было. Он всегда знал, что рано или поздно подобная беседа состоится, и страшился того, к чему она может привести. Руди обожал спорить, но свои сомнения и аргументы он никогда не доводил до логического конца. Он мог заявить, что «все это полная ерунда», однако не давал себе труда подумать, как такое заявление характеризует их отца. Отец боялся ночи, как боится океана человек, не умеющий плавать. Максу нужно было, чтобы вампиры оказались реальностью, чтобы они существовали. В противном случае пришлось бы признать, что отец находится — и всегда находился — во власти безумных фантазий, а это слишком ужасно.

Все еще раздумывая, как ответить брату, Макс обратил внимание на уголок рамки, торчащий из-под кресла. Рамка упала лицом вниз, но он отлично знал, что увидит, перевернув ее: коричневый фотографический снимок матери. Она позировала в библиотеке их амстердамского дома. Из-под белой шляпы с широкими полями рассыпались воздушные черные кудри. Одна рука в перчатке поднята в загадочном жесте — мама будто помахивает в воздухе невидимой сигаретой. Ее губы слегка приоткрыты, она что-то говорит. Макс часто пытался представить себе ее слова. Ему хотелось думать, что где-то за кадром стоит он, четырехлетний малыш, и серьезно смотрит на мать снизу вверх. Он даже предполагал, что мать подняла руку, прося сына не подходить к ней, пока фотограф делает снимок. Если так, то она навечно запечатлена с его именем на устах.

Он поднял рамку за угол, и из нее звонко посыпалось на пол битое стекло. Стеклянная пластинка треснула в самом центре. Макс стал вынимать застрявшие под краем рамки осколки и откладывать их в сторону, стараясь не оцарапать блестящий снимок. Он потянул широкий клин стекла, плотно сидящий в верхнем правом углу рамки; вместе со стеклом выскользнул и уголок фотографии. Отложив стекло, Макс взялся за уголок, чтобы вставить его на место… и нахмурился: не двоится ли у него в глазах. Кажется, под снимком матери скрывается еще одна фотография. Он вытащил первый снимок и непонимающе уставился на второй, ранее никогда им не виденный. Ледяная немота сковала его грудь, подобралась к горлу. Макс оглянулся и с облегчением увидел, что Руди все еще возится возле дивана, увязывая колышки обратно в бархат и что-то напевая себе под нос.

Макс снова всмотрелся в таинственный снимок. Женщина, изображенная на нем, была мертва. А еще она была обнажена выше пояса, ее одежды разорваны и стянуты к изгибу талии. К постели ее притягивали веревки, обмотанные вокруг шеи и запястий. Она была молода и, наверное, красива, но сказать точнее было трудно: один ее глаз заплыл, сквозь едва приоткрытые веки другого виднелась узкая полоска неестественно тусклого глазного белка. В рот ей засунули какой-то белый круглый предмет. Растянутые губы открывали два ряда ровных мелких зубов, вонзенных в шар. Половину ее лица обезобразили синяки. Между тяжелыми молочными полушариями грудей торчал колышек из белой древесины. Левую часть грудной клетки заливала кровь.

Даже когда с улицы донесся шум автомобильного двигателя, Макс не двинулся с места, не в силах оторвать взгляд от фотографии. Но тут к нему подскочил Руди, схватил его за плечо и сказал, что надо торопиться. Макс прижал снимок к груди, пряча от брата, и сказал:

— Иди, я сейчас.

Руди убрал руку с его плеча и через окно выпрыгнул из кабинета.

Макс стал торопливо прилаживать карточку матери поверх фотографии мертвой женщины… и снова впал в ступор, заметив кое-что еще. В левом углу снимка была видна вторая фигура — мужчина, стоящий возле кровати. Он повернулся спиной к фотографу и находился слишком близко к аппарату, поэтому его изображение вышло нечетким. Размытые контуры черного пальто и плоской черной шляпы придавали ему сходство с раввином. Не было никакой возможности точно установить личность этого человека, но Макс сразу понял, кто это. Он узнал его по жесткой, словно негнущейся, посадке головы на короткой толстой шее. В одной руке мужчина держал широкий нож. В другой — докторский саквояж.

Во дворе с простуженным сипением и жестяным клацаньем заглох двигатель. Макс расправил снимок мертвой женщины, всунул поверх него фотографию Мины. Рамку — без стекла — поставил на стол и с ужасом понял, что фотография стоит вверх ногами. Он протянул руку, чтобы переставить карточку.

— Скорей! — воскликнул Руди. — Макс, пожалуйста!

Брат стоял во дворе под окном и заглядывал в кабинет, поднявшись на цыпочки.

Макс ногой затолкал осколки стекла под кресло, шагнул к окну и закричал. То есть хотел закричать, но его горло сжалось, полностью перекрыв доступ воздуха.

За спиной Руди стоял отец и смотрел на Макса поверх головы младшего сына. Руди не видел его и не знал, что он рядом, пока отец не положил ему руку на плечо. Рудольф не имел проблем с голосом — он тут же заорал и подпрыгнул, будто хотел снова забраться в кабинет.

Старик молча смотрел на старшего из сыновей. Макс так же молча смотрел на него из окна, держась руками за подоконник.

— Если пожелаешь, — промолвил наконец отец, — я открою дверь кабинета, и ты покинешь его цивилизованным образом. Разумеется, в уходе через дверь недостаточно драматизма, но это гораздо удобнее.

— Нет, — сказал Макс. — Спасибо, не надо. Спасибо. Я… Мы… Это… это ошибка. Я не хотел.

— Ошибка — незнание столицы Португалии на уроке географии. А ваше поведение — это нечто иное. — Абрахам замолчал и с каменным выражением лица снял руку с плеча Руди. Потом он указал рукой на двор, словно говоря: «Прошу сюда». — Мы обсудим твой поступок чуть позже. А сейчас, если тебя не затруднит, прошу покинуть мой кабинет.

Макс не шевельнулся. Раньше отец никогда не откладывал наказание. Вторжение в его кабинет грозило по меньшей мере поркой, и Макс пытался сообразить, в чем дело. Отец ждал. Макс опомнился, забрался на подоконник, спрыгнул и приземлился на клумбу. Руди испуганно смотрел на него, взглядом спрашивая, что им теперь делать. Кивком головы Макс указал ему на конюшни — их собственный кабинет — и медленно двинулся туда сам. Младший брат поспешил за ним, сотрясаемый крупной дрожью.