Призраки кургана

Калимдор размахнулся, и несильно ударил молотком по рукояти кинжала. Лезвие вошло в тело неожиданно легко, словно не встретив сопротивления. Рык боли и ярости вырвался из груди орка, он рванулся, пытаясь освободиться, однако железные цепи крепко держали его, выгнувшегося, словно натянутый лук.

Мохнатое тело сотрясалось в судорогах. Из распахнутого рта, глаз, выпученных в агонии, из косматых круглых ушей вдруг полились переливающиеся звенящие струи, и невозможно было понять, что это — влага, крохотные сверкающие песчинки или же сияние.

— Предо мной свет, — вскричал Калимдор. — Позади меня тьма. Справа от меня бог, слева от меня дьявол; ибо вокруг меня горит Пентаграмма, а в Столпе находится шестиконечная Звезда.

Сияние вытекало из тела орка, сбегало по толстой шкуре и, на миг коснувшись земли, возносилось вверх, переливаясь над телом блистающим облаком.

Вобрав последнюю каплю мертвого света, оно ярко вспыхнуло, пронзив полутьму шатра ослепительными лучами, и золотая корона, украшенная алмазами, появилась перед лицом Всеслава.

Возглас удивленного торжества, граничащий с религиозным экстазом, вырвался из груди князя, и в то же мгновение все исчезло, погрузив людей в темноту.

4

Долго никто не произносил ни слова. Ратники не решались прервать молчание. Они чувствовали, что малейший звук способен сейчас разрушить ту ауру величия, которая незримо окружала Всеслава, — разбить на звенящие осколки, и тогда князь, который мгновение назад ощущал себя властелином мира, вдруг осознает и свою смертность, и ограниченность, и нелепость самой мечты обрести в конце жизни нечто большее, чем погребальный костер. И тогда рокочущий огонь гнева обрушится на головы тех, кто дерзнул вырвать его из сладкого сна.

Что же до Калимдора, то он, по всей видимости, был доволен произведенным эффектом.

В свете факела, случайно упавшем на лицо мага, я, — а может быть, Руфус, — смог увидеть довольную и немного насмешливую улыбку, пробежавшую по лицу колдуна.

В этот момент он был похож не на чародея, который только что провел сложный ритуал, и не на гадателя, принесшего добрую весть своему повелителю.

Нет, перед нами стоял мошенник, ярмарочный фигляр, который только что распилил на шесть частей свою ассистентку, собрал ее снова, и теперь наблюдает за тем, как селяне замерли вокруг с выражениями ужаса и восхищения на глуповатых лицах.

— Вы сами видели, мой повелитель, — вкрадчиво проговорил он. — Власть и могущество, — вот что предрекают вам судьбы.

Всеслав шагнул вперед, — его лицо по-прежнему оставалось в тени, но я — или Руфус? — мог увидеть руки, стиснутые перед собой, с побелевшими костяшками пальцев, и с широким шрамом, пересекавшим тыльную сторону ладони, который также покрыла мертвенная бледность волнения.

— Я щедро отблагодарю тебя, Калимдор, — произнес Черепокрушитель, и в странной улыбке, которая промелькнула на лице волхва, я прочел ответ:

«Ты уже сделал это, мой господин, — своей глупостью».

Я спрашивал себя, насколько могу доверять тому, что вижу — на самом ли деле маг обманул Всеслава, или я видел не истинные события, но лишь то, как они запечатлелись в памяти Руфуса. Я чувствовал, что все происходящее не по душе Огнемечу, и он подтвердил мою догадку, сказав:

— Если волхв закончил, мой князь, пора перейти к более важным делам. Трое печенегов ждут допроса в моем шатре. Они так напуганы одним твоим именем, что выложат все, даже без пыток.

Черепокрушитель живо повернулся к нему.

— Важным? — переспросил он. — Что может быть более важное, чем мое будущее, Руфус? Неужели ты сам не видел, что показал нам маг? Решено — завтра на рассвете мы сядем в ладьи и пойдем к порогам. Там меня ждет будущее.

«Смерть тебя ждет», — пронеслось в моей голове, и я не знал, чьи это мысли — мои, Руфуса, или же Калимдора, прочтенные мною в его глазах.

— Неразумно делать так, князь, — глухо произнес воевода. — У порогов засели печенеги. Они или уничтожат нас, или отрежут дорогу к Киеву. Нам придется здесь зимовать.

Громкий смех князя был ему ответом. Он прокатился под сводами шатра, потом смолк, словно отрезанный кинжалом. Всеслав шагнул к Руфусу, схватив его за руку, и произнес голосом, едва слышным от ярости.

— Ты говоришь, печенеги разобьют нас? Меня, Черепокрушителя, кому платят дань и Царьград, и Корсунь, и Новгород? Я хозяин этой земли, и каждый, кто берет в руки меч, будет или сражаться под моим знаменем, или умрет. Другого не дано, Руфус. Разве ты не видел гадания?

Его голос взвился, словно взмах хлыста.

— Не заметил золотого света? И корона не блестела?

Воевода нахмурился, готовый ответить, — он не привык спускать вольностей никому, даже своему полководцу.

Дрожащая рябь прошла перед моими глазами — словно я смотрел на отражение в озере, и внезапно рыба плеснула где-то на его середине, заставив картины смяться и потерять четкость.

Я вновь ощутил накатившее ощущение слабости, тяжелый доспех потянул меня к земле, в глазах легла темнота, прорезаемая вспышками боли, — словно ночь, усеянная звездами, обволокла меня своими объятиями.

Мне показалось, что воспоминания кончились, — болт встал на место, и теперь я снова окажусь в залитой мягким светом комнате библиотеки. Однако мелкая рябь прошла, как успокаивается вода, и только глухая боль, пульсирующая в затылке, напоминала о мгновении морока.

Руфус шагнул к Всеславу, готовый что-то сказать, но маг Калимдор отстранил его, словно раздвигал занавеску, быстрым движением холеной руки.

— Молчание, — приказал он, хотя никто в шатре не произносил ни слова. — Что-то не так.

Слова его произвели прямо обратный эффект. Князь взвыл, словно медведь, которого ткнули горящим факелом. Подскочив к чародею, Черепокрушитель схватил его за отвороты мантии и встряхнул — явно выплескивая гнев, который пару мгновений назад не решился обрушить на голову дерзкому воеводе.

— В чем дело? — прогремел он. — Гадание сорвалось? Ты ошибся? Я не получу власти?

И все вы хотите власти, а что делать-то с нею будете, промелькнуло в голове Калимдора, вспыхнув в глубине его глаз. Можно подумать, ты ее в сундук положишь да замок навесишь, да еще сверху сядешь, чтобы не убежала.