Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
Прошло минут пятнадцать. Дейли перелистывал дневник. Отдельные фразы он понимал, но далеко не все. Фредди думал. Это выражалось в том, что он ходил из угла в угол, задевая то стул, то диван.
— А как вам вообще пришло это в голову? — спросил он наконец. — У нас их пропасть, этих агентств для анонимной корреспонденции. Я сам участвовал в одном обследовании, но все-таки не додумался бы. Может быть, потому, что тогда попадались письма совершенно другого характера.
— И вам разрешили их вскрывать? — поинтересовался Дейли.
— Подкупили владелицу. Если бы вы знали, что это за клоака! Изнанка экономического чуда. В основном этими пунктами
Чувствовалось, что Фредди совсем не хочется рассказывать, думал он совсем о другом. Но надо было чем-то заполнить ожидание…
Мун осматривал книжные полки. Книг было много. Судя по истрепанным переплетам, то были не редакционные книги, а из личной библиотеки Мэнкупа. Гёте, Шоу, Маркс. Много философов. Мун взял в руки томик гётевских стихов.
— О чем вы думаете? — спросил Фредди.
— Все о том же. О стихотворении, которое в совокупности с последней записью Мэнкупа дало нам самое веское доказательство против Баллина.
Дейли вспомнил рассказ квартирной хозяйки о последнем неожиданном визите Мэнкупа, когда тот долго ждал Баллина и якобы дописывал какую-то статью, — в действительности отпечатал гётевское стихотворение. Теперь прояснилась и сравнительно безобидная роль, отведенная Баллину в «детективной игре»: первым войти в кабинет и оповестить других о смерти Мэнкупа. Раскрытие секрета игры снимало подозрение со всех, кроме него. Он единственный мог действительно убить Мэнкупа — именно потому, что вошел первым. Сейчас все казалось возможным, даже то, что Мэнкуп предвидел бесконечно тонкий психологический нюанс: увидев труп, Баллин останется абсолютно хладнокровным. Поэтому, в отличие от других, первым услышит шум в дальнем конце коридора, поспешит освободить запертых детективов и, значит, оставит на задвижке отпечатки пальцев. Предусмотренная правилами игры обязанность Баллина войти первым и снять перчатки с рук мертвого Мэнкупа в сочетании с задвижкой и стихами Гёте являлась основной пружиной капканного механизма. Но главным был все-таки Гёте.
— Одна ошибка на несколько строчек, а какая на ней колоссальная нагрузка! — резюмировал Дейли результат своих размышлений. — Это, пожалуй, из всех ходов Мэнкупа самый гениальный.
— Гениальный? — Мун вздохнул. — Возможно. Но и самый трудный. Я представляю себе, как он сидит за баллинской машинкой и медлит… Коверкать Гёте? Рука не поднимается. Может быть, и смешно, но для меня именно в этом одна из черточек Мэнкупа, каким я его вижу. А может быть, просто сфантазировал. — Мун собирался положить томик на место, но, услышав телефонный звонок, бросил на диван. — Вы, Енсен? — Он приник к телефону. — Почему так долго?
Оказалось, что Енсен, получив от «Сириуса» нужную справку, съездил сам в корреспондентское агентство. У владельца сохранился список, согласно которому он должен был отправлять по почте в точно указанные числа восемь заготовленных писем. Шесть — Баллину, два — Мэнкупу. Второе адресованное Мэнкупу письмо предписывалось
сдать на почте вечером того дня, который впоследствии оказался последним в его жизни. Таким образом, оно уже после его смерти должно было попасть в руки Муна и Дейли. В этом последнем обстоятельстве не трудно было отгадать точнейший расчет.Владелец почтового агентства, к счастью, запомнил внешность необычного заказчика. Судя по его описанию, это был Магнус Мэнкуп.
Мун положил трубку бесконечно усталым движением человека, поставившего последнюю точку под многолетним трудом.
— Помните ключик, который выпал из кармана Мэнкупа, когда его переносили на диван? — сказал он после долгого молчания.
— Я еще пытался завести им часы в холле, когда они остановились, — отозвался Дейли. — И шутил при этом, что ими открывается секретный ларец, где припрятана дюжина новых сюрпризов.
— Это ключ, выданный абоненту почтового ящика 1567. А нужен он был Мэнкупу, чтобы получить ответ Баллина и вместе с ним полное подтверждение своих подозрений. — Мун сочувственно посмотрел на Фредди. — Вы все еще не освоились с этой мыслью? Я тоже. У меня есть предложение: почитаем дневник Мэнкупа. На этот раз не с конца, а с начала.
Записи годичной давности. С предельной скупостью отраженная личная жизнь и мысли, мысли… Между ними почти полностью терялись разделенные когда днями, когда неделями строки:
«Прочел вторично книгу Дитера «Заговор генералов», на этот раз куда внимательнее, чем раньше. За это время я ознакомился абсолютно со всей литературой о попытке устранить Гитлера и последовавшей за ней кровавой расплате. В книге Дитера есть детали, которые не упоминает ни один автор. Временами создается впечатление, будто пишет очевидец расправы.
Говорил по этому поводу с Дитером. Он объяснил, что узнал эти подробности от американского врача, работавшего в Ландебергской тюрьме, где содержались военные преступники, подсудимые Нюрнбергского процесса. Врач узнал их в свою очередь от заключенного гестаповца, который не фигурировал в материалах процесса, так как умер до того вследствие отравления. Дитер назвал фамилию врача. Имя гестаповца ему самому неизвестно».
«Ездил в Мюнхен, визит к профессору Литке, почти никаких надежд. Встретился с заместителем Гелена В., дружившим с Грундегом, просил его навести справки».
«Вторичная встреча с В. Американский врач с упомянутой Дитером фамилией никогда не состоял при тюрьме, где содержались участники Нюрнбергского процесса».
«Опять Мюнхен. Профессор Литке настроен на этот раз еще более пессимистично. Всему приходит конец, в том числе и жизни. Два часа разговаривал с В. о смерти Грундега. Он пришел к такому же заключению, как я, но предпринять ничего не может или не хочет, замешаны слишком влиятельные лица».
«Сегодня я понял — в наших условиях существует лишь один фактический путь вершить правосудие. Хотя он и неприемлем для организованных борцов, к которым я причисляю себя, отчаявшемуся одиночке он покажется единственно правильным. И не мне осуждать его. Такова идея произведения, над которым сейчас работаю. Это будет нечто вроде политического детектива. Недаром некоторые люди с сожалением утверждают, что под могильным камнем моей публицистики лежит безвременно погибший талантливый автор уголовных романов».