Призраки Сумеречного базара. Книга вторая
Шрифт:
Если бы он все еще был Джемом, она бы обняла его. И ее объятия, дыхание, биение ее сердца убедило бы его в том, что это просто невозможно. Он не может предать ее доверие. Ее или Уилла.
Но он был Джем… и не Джем. Все тот же и бесконечно, неизмеримо другой, и ей оставалось только стоять рядом и с помощью бесполезных слов убеждать, что он сделал все, что мог.
Когда-то он предупредил ее о том, что будет, – о том, как в нем будет оставаться все меньше его и все больше Безмолвного Брата – и пообещал, что трансформация никогда не станет полной. Когда я перестану видеть мир человеческими глазами, я все равно хотя бы отчасти останусь тем Джемом, которого ты знала, – сказал тогда он. – Я
И глядя на него теперь – на его запечатанные глаза и губы, на холодное лицо, вдыхая запах, в котором не было ничего человеческого (так пахнет бумага или камень… то, что никогда не жило и не любило), – она старалась помнить об этом. И верить, что он все еще где-то там, хотя бы часть его. Он видит ее и хочет, чтобы его тоже видели.
С каждым годом становилось все труднее. За долгие десятилетия случались мгновения, когда знакомый ей Джем почти возвращался в мир. Как-то раз, во время одной из бесчисленных войн простецов, они даже украдкой обменялись поцелуем… и едва не зашли дальше. Но Джем вовремя оттолкнул ее, пока «дальше» не превратилось в «слишком». После этого он отдалился от Тессы, словно боялся того, что может случиться, если он подойдет к самому обрыву. Это объятие, о котором она и поныне думала почти каждый день, случилось больше сорока лет назад. И с каждым годом в Джеме оставалось все меньше от человека. Тесса боялась, что он постепенно забывает себя.
Она не могла его потерять. Только не его тоже.
Она станет его памятью.
Я встретил здесь девушку, – сказал он. – Влюбленную в Эрондейла.
Ей показалось, что в его голосе мелькнула тень улыбки.
– Она тебе кого-то напомнила? – усмехнулась Тесса.
Любовь причиняла ей много страданий. Я очень хотел бы ей помочь.
Как она любила в нем это постоянное желание помочь любому, кто оказался в беде. Даже Безмолвное Братство не сумело уничтожить его.
– Знаешь, я все время приходила на этот мост, когда жила в Париже. После того, как Уилл…
Тут очень спокойно. И очень красиво.
Она хотела сказать, что дело совершенно не в этом. Она приходила сюда не за красотой и покоем, а потому что этот мост напоминал ей мост Блэкфрайерс, принадлежавший только ей и Джему. И стоя здесь, между землей и водой, вцепившись в железные перила, глядя в небо, она вспоминала Джема. Мост говорил ей о том, что в мире еще есть кто-то, кого она любит. И хотя половина ее сердца умерла, вторая все еще жива. Недостижимая, да – но она все еще здесь.
Она хотела сказать ему об этом, но не могла. Это было бы нечестно. Это было бы просьбой отдать то, что тебе не принадлежит… а мир и так уже выпросил у Джема слишком много.
– Ему была бы ненавистна сама мысль о том, что где-то бродит Эрондейл и думает, что Сумеречным охотникам нельзя доверять. Что теперь злодеями стали мы.
Возможно, он бы понял.
А ведь и правда. Уилла самого учили не доверять Сумеречным охотникам. Он лучше многих знал, как сурово Конклав поступает с теми, кто отворачивается от него. Да он бы в ярость пришел, узнав об утраченной ветви семейства, о том, что Конклав казнил мать и дитя за грехи отца! Тесса страшилась за судьбу потерянной наследницы Эрондейлов, но не менее сильно ей хотелось убедить девушку, что хотя бы кому-то из Охотников еще можно доверять. Что не все они жестоки и бесчувственны… что кто-то из них похож на Уилла.
– Иногда я так злюсь на них. На Охотников, что были до нас, на их ошибки. Подумай, сколько жизней было разрушено из-за того, что натворило старшее поколение.
Да, она думала о Тобиасе Эрондейле, а еще об Акселе Мортмейне, чьих родителей убили у него на глазах, и об Алоизии Старквезере, заплатившем за этот грех жизнью внучки. И даже о своем родном брате, которого отказалась признать собственная
мать. Который, возможно, сумел бы стать лучшим человеком, если бы его больше любили.Несправедливо обвинять прошлое в грехах настоящего. Как и оправдывать нынешний выбор, поминая прошлые грехи. Мы с тобой знаем это лучше многих.
Джем тоже видел, как убивали его родителей. Он прожил жизнь, полную боли, но так и не позволил страданиям сбить себя с пути или обратить к мести. А Тесса была зачата как орудие демонов, в прямом смысле слова. Она могла бы смириться с этой судьбой. Могла бы оставить Сумеречный мир, вернуться к обычной жизни, которую знала когда-то, и притвориться, что никогда не видела тьмы. А еще она могла войти в эту тьму.
Но она выбрала другой путь.
Они оба выбрали.
У нас всегда есть выбор. – В кои-то веки голос у нее в голове прозвучал как его собственный, теплый и близкий. – Это не всегда то, чего бы мы хотели, но это все равно выбор. Прошлое случается с нами, а будущее мы выбираем сами. Остается только надеяться, что наша потерянная наследница выберет спасение.
– Да, это лучшее, на что можно надеяться.
Ладонь Джема скользнула по перилам и накрыла ее руку. Холодная. Нечеловеческая. Такой она ее и знала.
Но это все равно был Джем – из плоти и крови, бесспорно живой. А где есть жизнь, там есть и надежда. Возможно, не сейчас, пока еще нет, но когда-нибудь у них еще может быть что-то впереди. И она выбрала веру в это.
Церковь Сен-Жермен-де-Пре была основана в 558 году. Аббатство выстроили на руинах римского храма, а через двести лет разрушили во время норманнской осады. Восстановленная в десятом веке церковь просуществовала, изменяясь, более тысячи лет. В ее крипте покоятся французские короли из династии Меровингов, вырванное из груди сердце польского короля Яна II Казимира и тело (без головы) Рене Декарта.
Обычно по утрам в аббатство стекался нескончаемый ручеек туристов. Бдительные местные служители шныряли вокруг, зажигали свечи и, склонив головы, бормотали молитвы любому, кто готов был слушать. Однако в этот дождливый августовский день объявление на двери гласило, что церковь закрыта для посещений. Внутри заседал Парижский Конклав. Сумеречные охотники со всей Франции в торжественной тишине внимали обвинениям, предъявленным двоим из их числа.
Жюль и Лизетт Монклер стояли потупившись. Роберт Лайтвуд и Стивен Эрондейл свидетельствовали об их преступлениях.
Их дочь Селин Монклер для дачи показаний не вызвали. При допросе колдуньи о беззакониях ее родителей она, разумеется, тоже не присутствовала.
Пьеса ни на шаг не отступала от сценария Валентина. Как и все остальные ее участники, Селин сделала именно то, что была должна, – то есть ничего.
В ее душе шла борьба. Она злилась на Валентина за то, что он заставил ее участвовать в травле родителей. Злилась на себя за то, что молчала, пока решалась их судьба. Еще больше злилась на себя за бессознательное желание проявить милосердие. Родители ведь никогда ее не жалели. Наоборот, они сделали все возможное, чтобы вдолбить ей: милосердие – слабость, жестокость – сила. Теперь она стала закаленной и сильной. Ничего личного, она просто защищает Круг. Если Валентин верит, что этот путь правильный, значит, он единственно возможный.
Она смотрела, как мать и отец корчатся от страха под стальным взглядом Инквизитора, и вспоминала, как они уходили прочь, не обращая внимания на ее крики и плач, закрывали дверь и оставляли ее в темноте. Молчала. Тихо сидела, опустив голову, и ждала. Этому они ее тоже научили.
Все французские Сумеречные охотники знали Селин… или думали, что знают. Милая, послушная провинциальная девочка из Прованса. Они знали, как она предана родителям. Такая добропорядочная дочь… Разумеется, унаследует все их немалое состояние.