Призвание – писатель. Том 1

…Практика пролетела как один день. Сотни набросков, акварелей и композиционных схем сделал Гриша, пропадая в соборе практически весь световой день. Благо директор музея-заповедника Марина Сергеевна Серебрякова, радуясь его юношескому вдохновению, во всём шла навстречу.

Шаг за шагом из мирского художника-монументалиста Григорий превращался в отшельника-изографа, для которого любая возможность встречи с древним каноническим искусством становилась поистине хлебом насущным. Господь любовался им. Правда, мзду за Своё Отеческое внимание брал не «по-товарищески», а как с любимого ученика – по всей строгости Божественного распорядка. Но об этом позже.

* * *

Для многих прикосновение к церковным темам является источником елейной радости и сладостного умиления. Как пример можно привести сусальную иконографию католического Рождества. Однако подобная велеречивая перхоть в восприятии и изображении Бога говорит как раз о неведении. Бог – жертва. Любимцы Бога – мученики за веру.

Становление Григория как церковного художника не стало исключением. Господь открывал тайны канонического иконописания и одновременно безжалостно лишал молодого человека, полного сил и озорства, прежних привычек и удовольствий. Пришлось юному изографу разворачивать житейскую ладью и приспосабливаться к новым течениям и порогам. Другой на его месте сказал бы: «Мне это надо?» Но Гриша внутренне был рад случившемуся. Его понесло в мир иконописания по-пушкински, наотмашь, со всей самозабвенной тягой к правде, свойственной глубинному русскому менталитету.

3

Не доучившись пару лет, Григорий бросил Суриковку, нашёл случайную подработку и стал писать иконы, обучаясь иконографическому мастерству из книг и случайных встреч. Но Господь вёл. Вскоре вокруг Григория собралась небольшая группа московских художников. Среди них были и люди случайные. Многим хотелось попробовать свои силы в канонической пластике. Да только не все к Богову искусству внутренне податливы. Одни во внешней, формальной стороне изображения видели лишь пустоту и отсутствие творчества. Такие через какое-то время возвращались к светскому художеству. Но оставались другие, готовые идти за «бригадным генералом» напролом к истокам древнего мастерства. Идти, несмотря на житейские невзгоды, творческие неудачи, безденежье и непонимание среды. Так постепенно, «методом естественного отбора» сложилась крепкая иконописная артель. Только, ради бога, не подумайте, что, упомянув термин «естественный отбор», автор имел в виду дарвиновскую борьбу за выживание. Нет-нет, господин Дарвин тут совершенно ни при чём. Ему вообще в горних сферах (а именно там творится иконописание) делать нечего.

Бывало, по году не поступали заказы. Затянув пояса, артельцы писали иконы «в стол», терпеливо ожидая продолжения общей товарищеской судьбы. Господь попускал невзгоды и проверял, так сказать, «на вшивость» новоявленную иконописную братию. «Докажи-ка, дружок, преданность Божественному искусству не на словах, а на деле! – говорил Он Грише и каждому из его товарищей в такие дни. – Откажись от лёгких денег “на гражданке”, работай по десять часов в сутки и жди. Жди, как ждут бойцы под градом снайперских пуль команду своего командира: “В атаку!”»

Полина стала первой представительницей слабого пола в артельном содружестве. Мужское внимание смущало бедную девушку и являлось причиной её социальной замкнутости. Григорий практически не замечал Полину, передав руководство над ней Родиону, человеку тихому и застенчивому. Но вот случилось непредвиденное! В храме «на южных выселках» Григорий (он же Гринёв) разглядел в Полине нежную хрупкую Машеньку Миронову со всеми прелестями, гендерными страхами и, к слову сказать, недюжинной силой характера. Остаётся гадать, как, прочертив с девушкой всего одну совместную линию, Гриша неожиданно для самого себя влюбился. Влюбился мгновенно, невероятно и «по самые уши»!

Говорят, любовь – Божий дар. С этим утверждением трудно не согласиться, ведь любовь – это состояние души. Всё вокруг влюблённого человека оживает и искрится счастьем. Кучи городского мусора преображаются в затейливые цветные мозаики! Что уж говорить о предмете любви. Невзрачное личико сияет подобно солнцу. Оно действительно является таковым. В обыкновенное время мы этого не замечаем, но наше невнимание легко объяснимо! Если мы не видим солнце за плотной силиконовой подошвой облаков, это вовсе не означает, что солнца не существует.

4

Григорий подошёл к Полине и, комкая в руках какую-то вещь, произнёс:

– Полина, сегодня совершенно серебряный вечер!

Девушка посмотрела на Григория с недоумением.

– Почему серебряный? – переспросила она и, взглянув на артельцев, столпившихся на крылечке трапезной, добавила: – Григорий Борисович, вас ждут.

Гриша помахал товарищам рукой.

– Вот видите, их уже нет, – усмехнулся он, глядя, как сытая и довольная компания спешно растворяется в паутине вечернего сумрака.

– Вы что-то хотели мне сказать? – Девушка ступила на дорожку к церковным воротам. – По работе?

– Полина, простите, я буду на «вы», мне так проще.

– В храме вы общались со мной на «ты»! – Улыбка сверкнула на девичьих губках.

– Ну, это там, – смутился Григорий, – сейчас другое дело. Вы меня простите, я первый раз разговариваю с девушкой не по работе. Просто сегодня после нашего с вами рисования со мной произошло что-то непонятное. Родион спрашивает: «Гриша, что с тобой?» А что я ему скажу, если сам себя не понимаю? Короче, кажется, я в вас влюбился, Полина… Не смейтесь, ради бога. Я бы никогда этого не сказал, если бы мог с собой справиться. Такие дела.

Слова Гришиного признания произвели на девушку неприятное впечатление. Она предполагала услышать что угодно, только не это. От смущения и духоты южного вечера Полина готова была упасть в обморок. Ну что она могла ответить влюблённому генералу, человеку, на которого привыкла смотреть как на персонаж божественной иконографии? Принять сердцем вот так запросто «нетварное» признание в любви было выше её невеликих сил.

– Григорий Борисович, что вы такое говорите! Оставьте сейчас же! Не обижайте меня и сами не обижайтесь, пожалуйста…

Девушка неловко повернулась и торопливыми шажками засеменила в глубину церковного участка к приходскому домику, где настоятель выделил ей маленькую отдельную комнату. Взбежав по лестнице, она распахнула дверь своей девичьей келейки, упала на кровать и… зарыдала. Поля была необычайно разгневана любовной выходкой бригадира. Признание Григория отозвалось в её сердце колкой личной обидой. Какая неучтивость! Внезапное, не проверенное временем чувство – этакий каприз начальника – он посмел высказать ей, артельной песчинке! У него что, совсем нет жалости?!

В тот вечер Григорий долго бродил по засыпающей станице. Зыбкая россыпь небесных светил всюду сопровождала его и к полуночи вывела на задворки. Гриша шёл, не разбирая дороги, и вскоре оказался на дне заброшенного строительного котлована, поросшего полутораметровой крапивой. «Пора возвращаться», – подумал он и решил спрямить обратный путь. Однако метров через сто вынужден был остановиться. Луна освещала заросли крапивы, рассыпая по верхушкам стеблей дивные серебряные блики. Котлован походил на ковш Большой Медведицы, наполненный млечным сиянием. Не видя обратной дорожки, Гриша пошёл напролом, тысячекратно повторяя: «Как же вокруг красиво, почему я такой дурак!..»