Про баб
Шрифт:
– Красивая.
– Ревнуешь ее ко всем, наверное?
– Да нет…
– Так чего ж ты ее никому не показываешь?
– А кому я должен ее показывать?
– Мне, например. Слушай, ты же Тимку знаешь? Жену его помнишь?
– Тумбочка такая… – Вспоминаю.
– Ты ее давно не видел. Это уже не тумбочка, это уже целый шифоньер. Килограммов сто тридцать. Злая как собака. Так он ее ревнует. Не знаю… Представить себе не могу, кто на нее может польститься. Хотя, может, есть в этом какой-то кайф: такого зверя завалить! – Снова ржет. – Он ее ревнует! Представляешь?
Интересно, вот к чему это? Вдруг ни с того ни с сего…
– Зачем ты мне это рассказал?
– Да так просто.
Ну
– Ты на что намекаешь?
– Ни на что я не намекаю.
– Хочешь сказать, что если уж за этот шифоньер нельзя быть до конца уверенным, то что говорить о молодой и красивой? – Слышу, как нарастают децибелы и герцы моего голоса.
– Ничего я не хочу сказать, просто вспомнилось, и все. Что ты дерганый такой? Ставь свои макароны, и давай выпьем.
В последнее время действительно стал каким-то несдержанным, раздражительным. Надо, видимо, обратиться в институт нервных болезней имени Сеченова. Это ведь совершенно ненормально – так резко реагировать на все. Скажу больше – порой курю у себя на кухне в поздний ночной час в полном одиночестве, в полной тишине. Только дым струится изо рта да часы на стене дергают сухой, конвульсивной лапкой, как издыхающее насекомое. И тогда посреди этой тишины вдруг неожиданно для себя самого говорю вслух: «Да пошли все на х…!» Вырвалось и затихло. И дальше курю. С вами такого не бывает?
– Давай, – наливаю.
– Чего ты скис как-то. – Вижу боковым зрением, как он меня изучает.
– Нет. Ты прав, конечно, – сдаюсь. – Все врут, все изменяют, а ты надеешься, что с тобой такого не случится… Что твоя девушка, твоя жена будет тебе верна до гроба. Что у нее будет такая «пожизненная гарантия» на верность, как у зажигалки «Zippo»…
– Ну, может, тебе действительно повезет. Бывают же исключения.
– Исключения? – Снова во мне как будто что-то восстает. – Нет никаких исключений! Нет иллюстраций из жизни! Можно даже не рыться в памяти. Эти знакомые, те знакомые… У всех что-нибудь да было!
– Это да… Что называется, за примерами далеко ходить не надо.
– Не надо.
– Вот мне отец говорил: у нее глаза такие… Видел я такие глаза. Ты на ней не женись. Делай что хочешь, только не женись. Тебе придется сразу после месячных приковать ее наручниками к батарее и держать так, пока не забеременеет. Только в этом случае будешь уверен, что ребенок твой. Даже в магазин нельзя выпускать, даже мусор вынести… Ни-ку-да… Удивительно беспечный человек: когда ее привезли в родильное отделение, она до последнего разгадывала кроссворды… Я лет десять мучился – гадал: мой ребенок – не мой? А потом уже было все равно. Хотя по числам не складывается.
– Брось, он похож на тебя как две капли воды!
Хотя честно говоря – ничего общего.
– Похож… – соглашается. – Но по числам не складывается. Мне говорят: сейчас по ДНК анализ можно сделать. Все точно определят. Но зачем? Как я с этим жить буду, если что?
– Не нужны никакие анализы… Папу, конечно, надо было послушать. А анализы делать не надо.
– Ну, давай за встречу? – Поднимает рюмку. – А то пока они сварятся…
– Давай, чтоб нам не изменяли. Чтоб вот нам не изменяли!
– Давай, – поддерживает. – Пусть всем изменяют, а нам нет. Потому что мы самые лучшие.
– Думаешь? – Провоцирую.
– Уверен. – Настаивает.
– Откуда знаешь? Сколько раз мне говорили, нашептывали, что я самый лучший, самый замечательный, самый сексуальный, а я каждый раз думал: ну-ну… Лежал и рассматривал паутину на люстре.
– Ладно. – Чувствую, сдается. – Хватит про баб. Закрыли тему.
– Закрыли, – соглашаюсь.
Сидим молча, курим. Думаем о своем. За окном орут сумасшедшие дети, как будто их режут, распиливают на мелкие кусочки, рубят на части обагренными топорами. Знаю, если сейчас выглянуть в окно, ничего такого там не происходит – никакого кровавого беспредела. Просто прыгают через
какие-нибудь скакалки или играют в догонялки. Мне известно, что самая высокая нота (ре четвертой октавы) взята французской певицей Мадо Робен, ей соответствует частота 2300 герц. Кажется, это называется колоратурным сопрано. У меня во дворе можно набрать целый хор из Мадо Робен! Вероятнее всего, двор находится в геопатогенной зоне. Возможно, недалеко от моего подъезда пролегает какой-то геологический разлом земной коры, влияющий на тембр детских голосов и отключение горячей воды в летний период. Макароны на плите тихо, по-стариковски, ворчат и фыркают в кипящей воде.– А я вот читал, – оживляется, – что один половой акт заменяет часовую пробежку. Представляешь? Это сколько же мы с тобой километров намотали, не вставая с постели!
– А главное – на спортивную форму тратиться не надо, – поддерживаю.
– Нет, старичок, спортивная форма обошлась бы дешевле. Тут мы с тобой ничего не сэкономили.
– Да… Мне один знакомый как-то сказал: «Ты знаешь, я понял: из всех женщин самая дорогая для меня – жена… Все эти любовницы, бляди, проститутки – все равно обходятся дешевле».
Ржет:
– О, кстати, про проституток. К нам тут недавно приезжали депутаты из Москвы. И надо было им какую-то культурную программу организовать. Пошел в одно брачное агентство. Там такая тетя показывает фотографии красивых теток и спрашивает так, с прищуром: насколько серьезные, типа, меня интересуют отношения? Говорю: очень серьезные меня интересуют отношения. Серьезней не бывает, – говорю, – причем сразу с тремя. Ну, выбрал я: две – так себе, но одна – Лиза. Такая Лиза! Ты бы это видел! Рыжая, с раскосыми глазами. Лет двадцать. Фигура потрясающая. Все натянуто, как на барабане. Я потом с ней отдельно встречался, уже без депутатов. Правда, облажался, конечно, по полной программе. Главное, нажрался и ей звоню. Вот прямо вожжа под хвост – и звоню, договариваюсь, все… Меня тошнит, я выпиваю литр томатного сока залпом. Почему-то так показалось, что томатный сок мне поможет, и еду, значит, к ней на встречу. Уже подъезжаю, и тут звонит мобильный, беру трубку – она. Говорит: ну где же ты? Я открываю дверь, выхожу из машины, говорю: да вот же я! И блюю ей под ноги литром томатного сока – кроваво и безжалостно.
Заглядываю в кастрюлю:
– Макароны, по-моему, уже готовы. Ты как любишь: нормальные или альденте?
– «Альденте» – это чего?
Ну да, у кого я спрашиваю.
– Ну, такие, чуть недоваренные.
– Знаешь, у меня самолет только завтра, так что я могу подождать, пока они сварятся.
– Ну, как скажешь… А я тут как-то был на дне рождения у одного гэбэшника. Сидим у него дома, выпиваем. Хорошо выпиваем, много. Ближе к ночи гэбэшник заявляет: а не пора ли нам перейти границы приличий? И тут одна барышня говорит: я сейчас. И выходит куда-то из-за стола. Мы сидим, продолжаем выпивать. А она появляется в хозяйском кителе, гэбэшном, с полковничьими погонами, а под кителем – ничего. Выводит меня и еще двоих из-за стола, выстраивает в шеренгу, снимает с нас штаны, становится на колени и делает нам минет. Остальные гости сидят за столом, как в театре – выпивают, закусывают и за всем этим наблюдают. Все, конечно, уже в хлам, но все равно – неудобно. А что делать? Не уйдешь. Полковник грозным таким басом кричит: «Только на китель не кончайте! На погоны не кончайте!»
– Да… – Вздыхает. – Содом и Гоморра – города-побратимы. Ну, давай выпьем за любовь.
Спиртное растекается по грудной клетке. Чувствую, как с каждой рюмкой Алик становится мне все ближе. Как будто эта текила растворяет время и расстояния, недоговоренности и обиды, известковый налет и ржавчину отношений. Такое очищающее свойство у напитка. Как в рекламе средства для труб: «Устраняет даже сильные засоры».
– Знаешь, Илюха, я ведь виноват перед тобой. Давно уже душа не на месте. Все хочу тебе рассказать… – Замолкает, похоже, не знает, с чего начать облегчать душу.