Про Иону
Шрифт:
«Здравствуйте……………………
Вот и пришла весна. Зима прошла стороной, не задела меня своим студеным крылом. Ничего я себе не сломал, в обморок от низкого давления не свалился, голодный не сидел. У меня все хорошо.
Соседи помогли и ни в чем мне не отказывали, если я просил.
Прочитал ряд интересных книг по истории. Проанализировал их и много занимался размышлениями. Рассказывать о них не буду, так как не хочу отнимать время.
Теперь по вопросам быта. Отопление было неважное, но все-таки топили, и на том спасибо.
Хотелось бы поподробнее узнать о вашей
Как ваше материальное положение, довольны ли вы. Когда приедете, если сможете.
С любовью, ваш отец.
Сейчас вернулся с базара, купил много продуктов, а карп на четыре кило, и сало отличное, с мясом — в полосочку, тает во рту. Денег мне хватает, спасибо вам.
Крепко целую всех.
Привет……»
Лазарь перечитал письмо, нужные места подчеркнул — про книги и про увеличенного карпа. Теперь оставалось вписать имена. И — лети с приветом.
Закончив с письмами (что ни говори, письма два, так как два же конверта, а не один!), взялся за карпа.
Только приступил к обработке, в дверь позвонили.
Лазарь спросил через дверь — кто? Соседка.
Прикрыл дверь на кухню и говорил с соседкой в коридоре — чтобы не увидела карпа. Лазарь застеснялся, что вот он один, а карпа купил. Баловство.
— Ну, кого знакомого видели на базаре? — спросила соседка.
— Никого, — ответил Лазарь. — Не сильно базарный день, вот если б в субботу или в воскресенье — тогда бы полгорода знакомых было…
— Оно конечно. Я тоже раньше через одного здоровалась, а теперь — хоть в базарный, хоть в небазарный. — Соседка покивала. — Ну и хорошо! День получился, правда?
— Ой, так получился, так получился, слава Богу!
Соседка ушла. Желание заниматься рыбой пропало.
Лазарь долго смотрел на гладкую чешую, гладил рукой скользкие бока и плакал.
Взял секач, изрубил карпа на большие куски, запихнул в полиэтиленовый мешок и затолкал в морозильник, к самой задней стенке. Место для рыбы расчистил торопливо и даже с ожесточением. Потом привалил пакет разной заморозкой и захлопнул дверцу.
— Через одного, не через одного… Базарный, небазарный… От, дурак старый, не то теперь время, чтоб через одного…
Распечатал конверты, переписал письмо — теперь без карпа. Получилось куце.
Дописал про пряники и конфеты.
ПЕПЕЛ
Римма Исааковна являлась, как это теперь называется, малолетней узницей фашистских концлагерей. Об этом обстоятельстве она старалась забыть с того самого дня, как советские солдаты освободили Равенсбрюк и вынесли ее на руках от еще дымившихся труб крематория за колючую проволоку — домой.
И в самом деле, прошлые муки стали казаться ей страшным сном очень скоро. А когда она в 1952-м вышла замуж и родила первого сына, Лёню, навалившиеся заботы и постоянные тревоги за здоровье и правильность развития сына (а затем и дочери Лены) затмили всю ее прошедшую жизнь, и смотреть она стала только вперед.
Однажды летним утром, гуляя с семилетним сыном и пятилетней дочерью в городском саду, Римма Исааковна зашла в чайную «Прохлада». Дети просили лимонада и чего-нибудь вкусного.
В «Прохладе» продавали пиво
и водку в розлив. Из закуски — бутерброды с заветренной колбасой.Римма Исааковна осмотрела прилавок и собралась было вместе с детьми уйти, но ее задержала буфетчица.
— Ой, какие детки! Кучерявенькие! Все в маму!
Буфетчица была навеселе — со скуки: посетителей с утра не дождешься.
— Выпьешь, что ли? — по-свойски спросила у Риммы Исааковны.
— Что вы… — засмущалась та.
— Ну да, — понимающе подмигнула буфетчица, — ты ж с детями.
И, кивнув на заголившуюся руку Риммы Исааковны (рукава кофточки по случаю жары она подобрала выше локтя), вполголоса, с сочувствием спросила:
— Где отбывала?
— Что?
— Да ладно, не тушуйся! Свои. — Буфетчица кивнула на расплывшееся синее пятно татуировки. — Любовь прошла, наколочка осталась!
Римма Исааковна торопливо потянула рукав вниз.
— Я в лагере была.
— И я. Ты, должно, по политической? Ваши-то больше по политической. Да все равно! Я своих всегда различу. Хоть с отметиной, хоть без.
Римма Исааковна кивнула и крикнула детям:
— Лёня, Лена! Пошли отсюда. Здесь для нас ничего нет.
Дети неохотно сползали со стульев, но буфетчица остановила их:
— Как нет? Я угощаю! Чего вам? Лимонаду? Пожалуйста. — Она выставила из-под прилавка бутылку. — Бери, мамаша! Счас колбаски свеженькой подрежу. Будете колбаску? — крикнула она детям.
Дети смотрели на маму. Пока она решала, как правильно поступить, буфетчица подошла к столику, смахнула тряпкой каменные крошки, поставила бутылку лимонада, тарелку с нарезанной колбасой и хлебом.
Довольная, она сложила руки на груди и покачала головой:
— Ешьте, детки, и ты, мамаша, кушай. Эх, кучерявые, да худые!
Римма Исааковна не посмела отказаться, к тому же дети жалобно на нее смотрели.
— Да-да, спасибо, я заплачу, — тихо проговорила она, садясь к детям.
— Да заплатили нам с тобой, чего там. Угощайтесь.
Уходя, Римма Исааковна положила на прилавок деньги, но буфетчица, перегнувшись к ней, потребовала:
— Забери. Не понимаешь, подруга, — от чистого сердца!
Дети спрашивали, как зовут знакомую тетю, откуда мама ее знает и когда они снова пойдут к ней в гости. Римма Исааковна обещала, что скоро.
С тех пор она не водила детей в городской сад и следила за своими рукавами.
И вот Лёня и Лена выросли. И внуки тоже выросли — всего четверо, по двое от Лёни и Лены.
Зятья-невестки русские, да какая теперь разница! Правда, муж Риммы Исааковны высказывал пожелания насчет еврейских половин, но пожелание осталось без внимания.
Теперь Римма Исааковна жила одна. Небогато, конечно, — пенсия уходила на квартплату, но дети помогали. Хотя им самим приходилось туго — лишние копейки на полу не валялись. Инженеры-врачи, одним словом.
И вот прошел слух, что малолетним узникам фашистских концлагерей Германия выдает компенсацию — тысячу евро. И деньги эти — вот они, только нужные бумажки собрать, в собес отнести.
Римма Исааковна, с одной стороны, денег этих не хотела. С другой стороны, понимала — надо помочь детям и внукам. Они ее содержат, от себя последнее отрывают, а отдачи никакой.