Про косматых и пернатых (рассказы)

Коля долго смотрел в ту сторону. Очевидно, надеялся, что грач одумается, вернется. Но тот не вернулся. И понурый, обиженный мальчик направился к двери.

Странный был малыш! Он просто тосковал, если некого было оделить своими заботами. Вскоре после проводов грача Коля добыл мне другого постояльца. На сей раз вертлявого звонкоголосого воробья с подбитым крылышком. С еще не зажившим крылышком он ухитрился вывалиться в открытую форточку, сумел как-то взлететь на забор и навсегда затерялся в просторах соседнего двора.

Однако моей холостяцкой квартире не суждено было долго пустовать. Новым жильцом оказался пузатый, как бочонок, щенок с глупейшими кофейного цвета глазенками и мягкими короткими ушами.

— Вот, — выдохнул Коля, бережно опуская щенка на пол. — Пускай теперь он у вас поживет.

Помахивая хвостиком, с опущенной вниз тупорылой мордочкой покатился квартирант по полу на кривых неустойчивых ногах. Ему, видно, очень понравился ворсистый ковер на середине комнаты. Здесь он задержался, с глубокомысленным видом сотворил лужицу и заширкал задними лапками, будто хотел показать, что он не какой-нибудь неряха, а вот уже с такого раннего возраста привык закапывать свои грешки. Не могу сказать, чтобы я пришел в восторг от этого приобретения.

— Ему есть нечего, — как бы оправдываясь, заявил Коля и в смущении провел рукавом под носом. — Мать у него бедная. На цепи живет вон там, через два двора, — неопределенно махнул он рукой. — И совсем она его не кормит.

— Молока, что ли, нет у нее?

— Откуда у нее молоко? — удивился малыш. — У нее и хлеба-то нет. Разве я когда принесу ей кусочек. Она только блох своих ест, и все.

Если верить Коле, матери щенка, действительно, жилось не шикарно, и сына ее скрепя сердце пришлось оставить.

К счастью, Тузик (так мы окрестили щенка) оказался очень покладистым нахлебником. С аппетитным чавканьем, захлебываясь и фыркая, убрал он порцию супа и тщательно, до блеска, выскоблил шершавым язычком миску. Полученную на второе кость Тузик, чтобы не соблазнять нас, уволок под кровать и битый час с уморительным урчаньем мусолил ее там и катал по полу.

С четвероногим приятелем Коля мог возиться целыми днями. Щенок признавал только подвижные, азартные игры. Спрячется Коля, а Тузик, нетерпеливо повизгивая, носится по всей комнате — ищет. Найдет, уцепит за штанину и тянет из укрытия. Попался, мол, голубчик! А ну-ка, выходи на свет!

Случалось, навозятся мои молодые, устанут и заснут оба прямо на ковре. Коля даже поздоровел в ту пору: на щеках заалел румянец, а в больших серых глазах частенько метались искорки самого бесшабашного веселья. Оказалось, и смеяться он умел не хуже других детей — заливчато, тонко, словно колокольчик.

К сожалению, Анне Васильевне, Колиной маме, почему-то не нравилось, когда сыну ее бывало весело.

— Колька! — нередко раздавался за дверью ее властный голос. — Марш домой сию минуту!

Мальчик вздрагивал, как-то увядал весь и уходил, тихонький и покорный. Однажды он не навещал нас с Тузиком несколько дней кряду. Видно, мать запретила ему эти визиты. Потом робко постучал в дверь и, не заходя в комнату, попросил отпустить с ним щенка на прогулку. Возвратился Коля один и долго безутешно плакал. Выяснилось — настоящие хозяева Тузика признали своего щенка и бесцеремонно забрали его.

Недели три я прожил в полном одиночестве. Коля совсем позабыл ко мне дорогу. Лишь изредка видел я его в окно. Пряча что-то за спиной, озираясь по сторонам, он подходил к сараю, отпирал замок и исчезал за дверью. Затем он перестал появляться и во дворе.

Наведаться к нему я считал неудобным: с Колиной мамой мы отнюдь не были друзьями. При встречах гордая Анна Васильевна не всегда даже находила нужным отвечать на приветствия. Немудрено, что я немного растерялся, когда однажды утром она сама зашла в мою комнату.

— Колька велел сходить за вами! — не здороваясь, объявила она и с грохотом отставила предложенный стул. — Что уж за дела у вас такие? От матери вечно секреты…

Несколько минут спустя я был у соседей. Коля лежал на диване, чистенький, в свежевыглаженной рубашонке. Носик его заострился, а на лбу и тонкой птичьей шейке яснее проступили голубые жилки. Видимо, незадолго перед моим приходом мальчика навещал доктор: в комнате еще чувствовался легкий больничный запах, а на тумбочке перед диваном белел лоскуток рецепта.

Разговор поначалу не клеился. Коля сосредоточенно сопел, ерзал по дивану, нетерпеливо поглядывая на мать. Та, очевидно, не без умысла слишком долго поправляла у комода свои завитые волосы.

— Ладно уж, — сказала она наконец, — схожу в аптеку. Секретничайте тут.

Едва закрылась дверь за Анной Васильевной, Коля приподнялся на локтях и возбужденно зашелестел мне в самое ухо:

— Вы никому не скажете, если я вам тайну открою? Нет? Тогда возьмите вот здесь, под диваном, мисочку и отнесите в наш сарай. Пожалуйста! Ключ вон там, в моем валенке, у дверей. Просто поставьте мисочку на землю и уходите. Больше ничего.

Было бы нескромным допытываться у больного, для чего это нужно. Тайна есть тайна. Я выдвинул из-под дивана мисочку с каким-то бульоном и куском белого мяса, вытряхнул из крошечного стоптанного валенка ключ и отправился выполнять поручение.

— Только потом опять приходите, ладно? — крикнул мне Коля вдогонку.

Когда я открыл дверь сарая, мне почудилось, что-то шарахнулось у меня из-под ног, взметнулось по стене на потолочную балку и растворилось там в полумраке. Я поставил мисочку и взглянул вверх. Два зеленоватых огонька светились в том месте, где исчезло таинственное существо. Не иначе, там притаилась большая одичавшая кошка. Подманить ее к мисочке не удалось. Я запер сарай и ушел.

— Ну, видели? — нетерпеливо приподнялся Коля при моем возвращении.

— Нет, никого не видал, — схитрил я.

Лицо у Коли вытянулось, пересохшие губы задергались. Он готов был расплакаться.

— Видел, видел! — поспешил я успокоить его. — Какое-то чудище шмыгнуло там на потолок. Глаза зеленые, страшные и светятся.

— И вовсе не страшные, — улыбнулся Коля. — И вовсе даже не чудище. Это Фейка.

— Кто, говоришь?

— Фейка. Ну, Фея, значит, Вы не слышали разве — феи такие бывают добрые волшебницы? Ну, и это тоже фея. Только ее заколдовали, и она пока в кошку превратилась.

Коле было в ту пору всего шесть лет, и немудрено, что сказка так легко уживалась с действительностью в его головенке.

— А не могло случиться, что она и родилась кошкой? — спросил я.

Коля обиженно замотал головой.

— Простые кошки, если их убьют, то уже не оживают. А эта совсем-совсем мертвая была, а потом оживела. И еще она по-человечьи может говорить, только у нее плохо получается.

— Вон оно что!.. О чем же она разговаривала?

— Просила, чтоб я ее спрятал от дяди Саши, который в нижнем этаже живет. Это он ее убил. Говорит, она у них молоко в погребе выпила. Только неверно это. Не будет Фейка чужое молоко пить. Не будет ведь, правда?