Про меня

– Он говорит – нужно самой почувствовать! Сестры сначала верят, что уедут в Москву, а потом уже не верят, говорят об этом по привычке. Это все знают, это общее место. Помнишь, мы с тобой на даче сидели и вдруг так соскучились по Санечке? Дождь шел стеной, помнишь? Мы заволновались, забегали, стали собираться в город, а потом я подумала – Санечка не звонит, он занят, лучше мы завтра поедем. Утром встали, и я подумала – он же не звонит, что мы поедем, лучше завтра. А назавтра я думаю «сейчас поедем к Санечке», а сама уже знаю – не поедем. НУ ЧТО?!

– Что?

– Маруся! Ты что, специально не понимаешь?! Я вспомнила – в моей жизни много раз было такое – говоришь, что сделаешь, а сама точно знаешь, что не сделаешь! Я вспомнила!

– Да.

– Что да?

– Хорошо, что ты вспомнила. Здорово.

– Ну ладно, не ревнуй, – улыбнулась Катька и забралась обратно под плед, – знаешь, у меня, кажется, те же ощущения, привычки, что у нее.

И Катька вдруг больно ущипнула меня.

– Это не я, это она. Помнишь, у нее часто неожиданные реакции? – невинно сказала Катька. – Я даже иногда думаю – если бы я была Машей, как бы я поступила? И знаешь что? Маша бы сделала… это.

Маша сделала бы аборт? Потому что не нужна любимому? Потому что любовь Маши замешена на страдании и тихое счастье не для нее?

Ночью мне приснилось, что рядом со мной бегемот, дышит очень громко. Это Катька так громко вздыхала. Даже не понятно, откуда в таком маленьком теле такие вздохи, как у бегемота. Я к ней придвинулась и хотела сказать – бегемот, потише! А она – плачет!..

Ну, тогда мне вообще ничего не понятно.

ЗИМА

Моя другая жизнь

– Сегодня вторник, но у меня дела, – я на музыку, дополнительное занятие, – сказал Элик.

– А я пройдусь по Невскому. Ко мне музыка вечером домой придет.

– До следующего вторника, – попрощался Элик.

Какое смешное слово «пройдусь»! Возвратная частица «ся» очень коварная, «убираюсь» нельзя говорить, а «пройдусь» можно, но все равно звучит смешно. Я пройду себя по Невскому, куплю в Доме книги какую-нибудь Эллину книжку, усажу себя на веранде у Казанского, заверну себя в плед и задумаю себя о природе творчества. Может быть, мне стать писателем?..

В Доме книги меня встречала Элла. Сначала она улыбнулась мне у входа с огромного плаката. Потом я увидела Эллу в центре зала – она лежала на столе с бестселлерами – одна. То есть весь стол с бестселлерами занимали ее книжки, их было триллион. Я взяла одну, маленькую, желтенькую и тихо сказала: «Привет, Швабра!»

– При-ивет, – услышала я знакомый голос.

Вика! Вика должна быть на свидании с профессором, а она здесь, в Доме книги, в нескольких метрах от меня… Стоит ко мне спиной, в руках увесистая стопка Эллиных книжек и огромный букет роз, – значит, свидание прошло хорошо, профессор ее любит, она счастлива.

– Хм, – отозвался человек, похожий на гнома.

А мы его знаем, этого гнома!.. Гном – очень модный человек, известный литературный критик, выступает по телевизору, печатается во всех петербургских журналах. Вика читает его статьи и говорит «ну, это уж слишком», – он сражается злобно и жестоко, не хуже Белинского, раздает писателям обидные прозвища, обвиняет писателей в слишком длинных носах и слишком толстых щеках. Вот если бы он написал про Эллу, что у нее зубастая улыбка!..

Но он не обращает внимания на маленькие яркие книжечки, – он же литературный критик, а не масскультурный.

Критик стоял рядом с Викой и брезгливо смотрел на стеллаж «Книги петербургских авторов».

– Вы читали свою последнюю статью в журнале «Культурный Петербург»? – спросила Вика. – Я просто в восхищении! Так зло, так тонко! Умно. Вы единственный так разбираетесь в… во всем!

– Хм, – ответил критик. Но это было уже совсем другое «хм». Не равнодушное «хм» пожилой навязчивой даме, а гордое «хм» своей милой интеллигентной поклоннице. Он застенчиво улыбался. Наверное, его злость распространяется только на литературную борьбу, а в жизни он нежный и добрый.

Вика придвинулась к критику поближе, почти уперлась ему в грудь розами. Я видела Вику только со спины, но я знаю, какое у нее сейчас лицо, у нас такое Викино лицо называется «Зверь готовится к прыжку». Я не видела Викино лицо и не могла расслышать, о чем она говорит, но зато я видела, что происходило с критиком. Он в ужасе отступил, потом еще немного отступил.

Вика так действует на мужчин. Они ее пугаются! Вика же с детского сада уверена, что неотразима! Что она до сих пор фея-длинноножка.

Но ведь это только Сережке кажется, что она третьеклассница, а для всех остальных она немолодая пышная властная дама, и Викины приемчики из детского сада – наивный взгляд, беспомощные интонации, стреляющие глазки, мгновенная улыбка – кажутся им совершенно неуместными. Поэтому первая реакция мужчин – ужас. Как будто крупный опасный зверь вдруг кокетливо засюсюкал. Зачем, чего он хочет, напасть и съесть?..

А потом Вика… что делает Вика потом – это секрет. Не мой, конечно, а Викин. Но с мужчинами происходит что-то странное, в мужчинах при таком на них Викином наезде начинают бурлить какие-то пузырьки. Наверное, Викин секрет в том, что она забыла, что выросла. Она в детском саду, в первом классе, на первом курсе, и они тогда тоже в детском саду, в первом классе, на первом курсе. Они уже давно забыли, что такое любовь, и вдруг вспомнили. Как она это делает – играет как великая актриса? Никто не может описать игру Дузе, Ермоловой, Комиссаржевской.

И на лице у критика сменились ужас, изумление, заинтересованность, воодушевление, восхищение. Конечно, критик был польщен, что весь этот фейерверк улыбок и сверкающих глаз только для него, что именно от него эта величавая дама закружилась в любовном танце у стеллажа «петербургские авторы».

– А что это у вас за книжечки? – с мягкой укоризной спросил критик и тут же испугался. – Но если вам нравится… в нашей литературоцентрированной стране обилие новой развлекательной литературы воспринимается интеллигентными людьми болезненно, но нужно признаться, что…

Вот какая Вика! Вроде бы Вика отправилась в Дом книги за Эллиными книжками, но у Вики всегда получается из снега сахар. Из всего, что она делает, всегда получается именно то, что она в данный момент хочет. Сейчас хочет – роман.

Сказала, ей нужно три романа, значит, у нее будет три романа. Сережка уже есть, сейчас будет второй, потом третий. Вика уверена, что может получить любого мужчину.

Только в последнее время Вика как-то потухла, строила перед зеркалом горестные гримасы, бормотала: «Неужели это я… нет, не может быть… или все-таки может?..» В театре есть очень важное слово – кураж, это особое чувство, словно в тебе булькают пузырьки, часто говорят – без куража на сцену не выходи, не будет успеха. Вика потеряла кураж.