Про Петровича

— Вот и я говорю ей: согреется. Не понимает. Ну, женщины, они — сам знаешь…

— Ага. Это…

— Ап!

— О! За наших, стало быть, за женщин? — они оба были женаты и знали, что женщины — очень странные создания. Но каждый раз пили за них специально. Потому что — куда же без них?

— Погоди чуток… Ап! За женщин!

Как Петрович «завязал»

Однажды Петрович завязал.

У него все-таки была сила воли. Да еще какая сильная сила воли! И когда жена затюкала, затумкала, затуркала, запилила вконец за слабость и полное безволие, он стукнул кулаком… Хотя, нет. Не настолько Петрович был пьян, чтобы на женщину — кулаком. Он хлопнул ладонью по столу. Аккуратно так положил ладонь рабочую широкую на стол, выдохнул, проморгался, кашлянул — не в то горло пошло, видать, от крика жены, и сказал:

— Ты ж меня — ал-ко-го-ли-ком… А я ж за тебя… Да я ж все для тебя… Эх-х-х…

Вот так сказал Петрович и даже чуть не заплакал от чувств. А жена вдруг замолчала, подошла к нему, провела пальчиком розовым по щеке, вздохнула:

— Эх, ты, Петрович… Горюшко ты мое.

И — всё.

И он завязал.

В понедельник он встал по будильнику и пошел работать. У Петровича была работа, он не все время сидел в сквере на скамейке с бутылкой пива. У настоящих Петровичей везде и всегда есть работа!

На работе он работал, не отвлекаясь на предложения пойти покурить или глотнуть чуток от головной боли. Был Петрович хмур и задумчив. Иногда отрывался от работы и долго смотрел в стену. Переживал. А потом снова брался за работу.

После работы он привычным маршрутом дошел до магазина, кивая в ответ на приветствия встречных. В магазине продавщицы тоже стали весело кричать:

— Привет, Петрович!

Но он ни с кем отдельно не поздоровался, а кивнул неловко всем сразу, смотря в пол, и тут же подошел к прилавку с молочными продуктами.

И во вторник он работал. А после работы заходил в магазин и купил хлеба и курицу.

И в среду он работал.

А после работы на ступеньках магазина остановили его люди и долго смотрели на него со всех сторон. И в глаза заглядывали. И даже привели с собой местного врача-нарколога, который тоже смотрел Петровичу в глаза прямо на улице, стучал резиновым молотком по локтям и коленям. А Петрович стоял, опустив голову, согнув плечи, и хмуро о чем-то думал. Переживал.

Врач-нарколог сказал, оглянувшись на людей:

— Здоров.

И тогда сказали люди:

— Петрович, ты не прав. Нет, ты совсем не прав, Петрович.

Он поднял голову, взглянул на них с тоской и ответил:

— Так… Народ… Это… Жена у меня… Вишь, как…

Вокруг зашумели радостно — заговорил Петрович! Общается! Раздались крики:

— А у нас кто? И мы с женами! А у нас еще и дети есть!

— Моя не одобряет…, - почти прошептал Петрович, снова опуская голову и краснея немного щеками.

— Ну, так мы же ей и не предлагаем, верно? Мы же с тобой хотим пообщаться, Петрович! Поговорить нам с тобой надо. Обсудить проблемы семейные. Насчет детей посоветоваться. Опять же о вреде бытового алкоголизма… Ну, Петрович? Кто, если не ты?

И понял Петрович, что, действительно — кто, если не он?

И — развязал.

Так город не лишился своего Петровича. И потому история эта не закончена.

Как Петрович консультировал

Петрович сидел на лавочке в парке, что как раз через дорогу, наискосок, и консультировал.

— Скажи нам, Петрович, — негромко спрашивали его два солидных человека с красивыми кожаными портфелями под крокодила. — Что нам делать? Как нам деньги держать? Евро, доллар или все же рубль? Или все в товар? Нам страшно, Петрович, потому что кризис.

Петрович знал про кризис все. Жена смотрела по вечерам телевизор и громко обсуждала с ним сказанное с экрана. Сейчас он хмурился, сводил брови домиком, морщил лоб в умственных усилиях, щурился на солнце, пробивающееся тонкими лучами сквозь листву старых, еще его родители сажали, тополей.

— Мужики, вы же специалисты, ёпть! Как же мне вам советовать?

— А ты так посоветуй, как думаешь! Нам же не знания нужны. Знаний и так много у нас, даже лишние они бывают. А нужно нам корневое понятие всего происходящего, от земли, от народа. Потому что даже если и гикнется все, к чему идет, то народ наш и земля наша останутся.

— А вы, вижу, правильные мужики, — кивал Петрович и смотрел в свой стакан, в который тут же начинала наливаться прозрачная жидкость. — Ну, как вам объяснить по-простому, по-нашему? Слушайте, и не говорите, что не слышали. Вот есть, положим, водка, есть портвей и есть пиво. Стоят они все по-разному. Если считать на стаканы, то водка — самая дорогая, портвей — второй, а пиво — так, газировка. При этом и водка и портвей и пиво в голову бьют, если выпить по норме, удовольствие доставляют, и вообще, как говорится в наших кругах, водка не только вредна, но и полезна. И вот, положим, сравниваем мы эффект от употребления. Вот ты, молодой, сколько водки выпить можешь?

— Э-э-э…, - замялся тот, что моложе, в красном узком галстуке под воротником белейшей рубашки.

— Да ты не мнись, не мнись. Это же, типа, эксперимент. Ну, сколько в удовольствие?

— Стакан, наверное, — неуверенно сказал тот.

— Хм… Стакан. Нет, это не те пропорции. Тогда лучше будем от меня считать, ладно?

— Говори, говори, Петрович, — у старшего заблестели глаза.

— Значит, в удовольствие и без головной боли я выпью под закусь и в хорошей компании две бутылки водки. Если водки нет, то портвея я могу выглушить уже три бутылки — свободно, а еще с полстакана — уже потяжелее пойдет. Ну, портвей — он же сладкий, зараза. И закусь ему практически не нужна. А вот если пить только пиво, то выпью я за вечер пять литров. Ну, или шесть. Это опять же от компании и от закуски. Если много еды, то много просто не выпьешь — некуда будет лить.

— Так, так, — долил тут же ему в стакан из большой литровой бутылки, тряхнув ею предварительно, чтобы шарик, который в горлышке, сошел с места, тот, что постарше.

— Но это, мужики, я, — продолжал раскрасневшийся Петрович. Рубаха выбилась из-под ремня, открывая народу большое пузо, поросшее черным кудрявым волосом. руками он делал округлые движения, пытаясь передать как можно более точно свои мысли. — То есть, экспериментировать объемами на себе не рекомендую. Можно сдохнуть. Но!

Он сделал паузу, длинную, как в театре, когда все замирают и вслушиваются во внезапную тишину, а пауза тянется, тянется, тянется…

— Петрович, эй, Петрович…

— А?

— Ты сказал — «но», Петрович. Ты хотел что-то сказать нам важное.

— Но! Но не мешайте, мужики! На повышение — можно. То есть, если с пива начал, то водкой закончишь без вреда для здоровья. А вот если весь вечер пил водяру, а потом сушняк заливаешь светлым лагерным — тут беда. Тут никакая пропорция не поможет и любая будет только во вред организму. Понятно, нет?

— Петрович, дай я тебя поцелую! — старший вскочил, ухватил Петровича за уши, притянул к себе, чмокнул в макушку, в самую маковку, где начала проглядываться небольшая пока плешь. — Эх, да мы же теперь… Да ты понимаешь, что ты сказал?