Проблема SETI

Он только руками разводит: дескать, ну, знаете ли, дорогая моя, мне в моем положении сейчас только этого недоставало — кого-то спасать!

— Дело в том, что автор этой злополучной анкеты — мой муж, Виктор Борисов. Да, кстати, я не представилась вам: Борисова Лидия Сергеевна…

Он опять расшаркивается с тем же полукомическим и вместе раздраженным видом: ну, сколько же еще времени можно отнимать у человека!

— …Для него эта анкета очень важна. Вы даже представить не можете, как она для него важна. Знаете, мой муж принадлежит к тому самому разряду чудаков не от мира сего, которых, говорят, было много в ваше время, но которые сейчас уже почти все перевелись… Увы!

Помимо шока, я еще как-то пытаюсь его зацепить при помощи «его времени». А вдруг в самом деле. Старики сентиментальны. Нахлынут воспоминания, размягчится душа…

— Не подумайте, что я одобряю его увлечения. Скорее наоборот. Вот в этом-то «наоборот» и заключается все дело. Он знает, что я против анкеты, Против ее опубликования… Ну, что в самом деле — он ведь уже не мальчик, пора за голову взяться, о семье подумать, о диссертации….. А вместо этого — какая-то блажь. Но сейчас не это главное. Как я уже сказала, он знает, что я против. И если вы ее не напечатаете — он наверняка решит, что все это мои козни… Все к этому сходится: мы были на юге, в отпуске… Там-то как раз и поссорились… Из-за этой самой анкеты… Я вернулась в Москву, а он еще там… И вот все к одному сходится — он уверен, что я специально за этим поехала, чтобы тут все разрушить, напортить ему… Он бросит меня!.

Я так вошла в роль, что слезы сами собой подступили к горлу — я разрыдалась.

— О господи! — Он кинулся к сифону, поднес мне стакан холодной пузырящейся воды. — Умоляю вас, успокойтесь! Не надо этих душераздирающих сцен.

Я отхлебнула воды, платком вытерла слезы.

— Я не перенесу этого… Я не смогу без него жить…

— Ну, чем же я могу вам помочь, дорогая вы моя? Чем я могу облегчить ваши страдания? Ведь это же совершенно не от меня зависит. Вы, должно быть, знаете — вам объяснил Рыбников? — что на место анкеты ставится рецензия. Причем по распоряжению главного редактора. Надеюсь, вы не станете от меня требовать, дорогая моя, чтобы я отменил распоряжение главного редактора? Да я просто и не имею такой власти, уважаемая. Нет у меня таких полномочий.

Он прошелся вдоль своего длинного стола.

— Вот такова ситуация на сегодняшний день. Теперь давайте сообща подумаем, что же мы можем сделать для сохранения вашего семейного очага… Самое простое: скажите вашему мужу, что анкета будет напечатана в одном из последующих номеров… Может быть, и в самом деле соберемся с силами и напечатаем ее в одном из последующих… Хотя, должен вам признаться, анкета какая-то странная — я это с самого начала Рыбникову говорил… Этакий всесоюзный референдум на тему о том, есть ли разумная жизнь на других планетах. Ну, вот мы с вами, рядовые советские люди, — что мы с вами можем об этом сказать: есть ли жизнь на других планетах? Ничего путного, я полагаю, мы с вами сказать не можем. Это ведь дело специалистов — искать вышеупомянутую ж-изнь и делать теоретические заключения о ее вероятности. А мы с вами ничего ценного внести в эту научную проблему, я думаю, не сможем. При всем нашем с вами желании. И даже будем удивлены и раздражены тем, что к нам за этим обращаются. Правда, уважаемый ученый муж Рыбников придумал к этой анкете кое-какие костыли (он на это мастак — надо признать), чтобы эта глупая идея о всесоюзном плебисците не выпирала так уж откровенно. Он все это перевел в плоскость разговора о научной популяризации. Дескать, что вы думаете по поводу того, что пишут в научно-популярных книжках о внеземных цивилизациях? Очень «изячный» ход, надо признать! Но, если говорить серьезно, он мало чему помогает. Вся эта маскировка шита белыми нитками. Анкета выглядит очень странно.

Тем не менее, — закончил Торидзе свой монолог, — мой вам дружеский совет: скажите вашему увлекающемуся супругу, что анкета будет напечатана в одном из последующих номеров газеты. И на этом закончим дело. А мы, может быть, и в самом деле ее напечатаем, чем черт не шутит. Ученый муж Рыбников подумает еще немного, напряжет свои мозговые извилины и придумает какой-нибудь весьма убедительный повод для этой, между нами, в высшей степени странной публикации.

Сквозь слезы я мотаю головой:

— Нет, Рыбников мне сказал, что она может быть напечатана только в этом номере. Сейчас — или никогда…

— Ах, он и это вам сказал! — В голосе Торидзе снова ничем не прикрытое раздражение. — Ну, тогда я просто не знаю, что с вами делать. Тогда я хотел бы, чтобы этот доблестный ученый муж помог мне чем-либо вас утешить (коль скоро он все сделал для того, чтобы сорвать мне работу над номером). Руфина Андреевна, пригласите ко мне, пожалуйста, ученого мужа Рыбникова. Только срочно, попрошу вас.

Пока секретарша разыскивает Рыбникова, мы сидим молча. Я всхлипываю, теперь уже ясно сознавая, что моя миссия закончилась полным провалом. Торидзе перебирает гранки у себя на столе. Через некоторое время в дверях появляется секретарша:

— Вахтанг Иванович, Рыбникова нигде нет. Секретарь отдела не знает, где он.

— Прекрасно! Наш ученый муж снова ушел в подполье. Было бы весьма странно, если бы в столь ответственную минуту мы с вами смогли бы его разыскать. Это вполне в его стиле и в его духе: заварить кашу и предоставить другим расхлебывать ее. Скорее всего сидит запершись у себя в кабинете, как он это обычно делает. И никакие силы в мире не смогут извлечь его оттуда, пока он сам не решит вновь вернуться в этот мир. Ну что ж, уважаемая товарищ Борисова, значит, не судьба мне чем-либо вас утешить. Я имею в виду — чем-либо более основательным, нежели то, что я вам уже сказал. Засим не смею вас более задерживать.

— Вахтанг Иванович, у меня к вам просьба: поговорите с главным редактором…

— Но это же совершенно невозможно! — вскрикивает Торидзе точно ужаленный. — Вы хотите, чтобы я совершил над собой харакири! Зачем вам это нужно? Неужели вы такая кровожадная? У меня есть дети, как и у вас. И внуки есть. У меня номер в полном развале, а я являюсь к главному и говорю о каком-то, извините… пустяке… Это ведь он еще не знает, что я собирался печатать эту анкету, а знал бы, прочел бы ее, — он бы так меня «понес»…

Все. Разговор окончен.

Я выхожу в коридор, бреду по направлению к кабинету Рыбникова. Его дверь действительно заперта. Механически я сажусь на диван неподалеку от этой двери.

Ну, вот и все, Витенька. Я сделала для тебя все, что могла. Вряд ли ты когда-нибудь узнаешь об этом во всех подробностях (кое о чем тебе, может быть, поведает Рыбников), но мне и не надо, чтобы ты знал об этом. Важно то, что моя совесть перед тобой чиста.

Впрочем, все ли я сделала? Все ли возможное? Конечно, все. Разумеется, все. Ой ли? Что же ты лукавишь сама с собой? Есть ведь еще один кабинет, где ты не побывала… Ну, уж это в тебе опять говорит отцовский фанатизм и педантизм. Фанатический педантизм, педантичный фанатизм. Тебе ведь популярно объяснили: туда, в этот кабинет, и соваться не стоит. Только делу навредишь. Как же ему можно теперь навредить? Разве оно не провалилось окончательно? Но ведь говорит же этот Торидзе: может, подвернется еще случай; глядишь, и выскочит анкета в каком-нибудь из номеров, через полмесяца, через месяц, чем черт не шутит. Да нет, это он просто так сказал, чтобы поскорее меня спровадить. Шансов-то — никаких. Полное отсутствие шансов. Так что опять ты останавливаешься на полдороге… Ну, не на полдороге — может быть, на трех четвертях… Может, чуть больше ты прошла по этому пути, но все же не до конца… Не до конца, вот что главное. Не до дна испила чашу. И вот это-то обстоятельство и будет потом тебя мучить — ты себя знаешь. Да, но ведь говорят же тебе: идти туда бесполезно. Должна же ты внять в конце концов голосу разума. Так-то оно так, однако как вообще все это оценить, каким словом — то, что ты делаешь в эти последние дни, с тех пор как уехала из Коктебеля? Разумно ли все это? Ясно одно: некоторое время назад ты приняла решение — попытаться сделать все, чтобы эту несчастную анкету напечатали, чтобы этот несчастный взрослый ребенок там, на юге, не чувствовал бы себя таким несчастным. Может быть, это и глупое решение (даже наверняка глупое), но ведь твой принцип: решать однажды — потом действовать, выполнять собственное решение…

Я иду в приемную главного редактора. Здесь уже более плотный заслон — секретарш целых две. Две пары недружелюбных, настороженных глаз. Даже, можно сказать, ненавидящих, сверлящих. Впечатление такое, что меня здесь уже поджидали. Должно быть, по редакции уже разнесся слух, что какая-то сумасшедшая врывается в кабинеты, беспокоит начальство.

— Что вы хотите?

— Я хотела бы увидеть главного редактора.

— Он занят.

— Ничего, я подожду.

— Он будет долго занят…

— Ничего, у меня есть время, — говорю я и нахально усаживаюсь на стул.

— По какому вы, собственно, делу?

Я объясняю, по какому я делу — разумеется, без моих семейных подробностей.

— Это вам надо поговорить с заведующим отделом науки Юрием Александровичем Рыбниковым. Как выйдете — направо по коридору.

— Я уже говорила с Рыбниковым…

— Гм… Тогда, может быть, вам стоит побеседовать с заместителем главного редактора Вахтангом Ивановичем Торидзе… Хотя он сейчас тоже очень занят: ведет номер. Тем не менее, может быть, он выберет минуту для разговора с вами. Это налево по коридору.