Пробуждение барса

Луарсаб, большой любитель острых положений, вдруг повеселел и, найдя приличный предлог, расхохотался, похвалил Эмир-Гюне-хана за остроумное описание неудовольствия Азис-паши приемом Исфахана.

Хотя никаких доказательств не было, Шадиман и Андукапар ни на минуту не сомневались, кому они обязаны провалом хитросплетенного плана.

Луарсаб заперся в своих покоях с настоятелем, так кстати прибывшим. Трифилий, выслушав внимательно царя, посоветовал не разглашать свое неведение в таком серьезном деле. Для Турции хороший удар. Почему не к царю, а, наверное, к светлейшему Баграту посылает тайных послов? Значит, против законного царя замышляет? И для Ирана неплохо. Пусть лишний раз убедятся в нашей дружбе. За Азис-пашой давно шах охотится, Ирану много беспокойств причинял. Целый город обещал за голову мустешара, и вдруг царь царей, Луарсаб, прислал голову вместе с ногами… Виновных искать тоже не следует, они не найдутся, а враги обрадуются: не царь поймал, бояться перестанут. Самолюбие? Разве в политике это ценный товар? Можно большой Совет собрать и для страха такое сказать, чтобы и те, кто знает, и те, кто в неведении, устрашились повторять подобные шутки без участия царя… Самолюбие успокоится и князья тоже…

Луарсаб горячо поблагодарил мудрого отца. Лучший исход для поддержания царского достоинства найден.

Трифилий поспешил в покои Русудан — успокоить прекрасную княгиню. Виновных искать не будут…

После очередного недельного пира, состязаний и народных игрищ Эмир-Гюне-хан и Ага-хан, нагруженные ответными подарками, покинули Картли.

Царь сразу снял маску любезности и приказал собраться всему замку в посольский зал.

Голос Луарсаба гремел гневом, царь никого не забыл обжечь острым взглядом. «Все равно, — думал он, — все они в чем-нибудь виноваты. А может быть, Шадиман и Георгий больше всех… Недаром Дато такой бледный, а светлейший Симон такой красный».

— Давно слежу за действиями дерзких. Кто думает — счастье ослепило царя Луарсаба, тот сам ослеп, ибо не замечает острых стрел моих глаз… Предупреждаю — расправляться с изменниками буду беспощадно, — презрительный взгляд на Симона, — не интересуюсь, к кому именно приезжали тайные послы Стамбула, — искры в сторону Андукапара, — не интересуюсь, даже если они грелись в Метехи… — грозный взгляд на Шадимана. — Не хочу знать, кто в таких случаях открывает ворота… — насмешливый взгляд по направлению Баака. — Не хочу знать, ибо избегаю братского кровопролития, по такой причине и ханам не назвал глупцов, уронивших в реку мое послание к шаху Аббасу… — бешеный взгляд в пространство между помертвевшим Ревазом и Джавахишвили. — Но советую запомнить: в Картли для ослов могут найтись подковы не хуже персидских, а для особенно беспокойных высокорожденных — спокойные места… Что же касается змей и ядовитых жаб, то монастырские молитвы таких укрощают… Довольно пользоваться царской добротой, она будет распространяться только на преданных царю и Картли… — сверкание глаз по всему залу — и взор Луарсаба на мгновение встретился с восхищенным взором Георгия.

С большой тревогой вышли придворные из посольского зала. Шадиман злорадно поспешил передать царице намек Луарсаба о целебных свойствах монастыря. Сам же он решил избавить князей от самого опасного зверя. Саакадзе должен погибнуть. Все тайные способы испробованы, остается одно: меч в сердце плебея.

Обливаясь холодным потом, «барсы» спорили: знает царь или нет об их пограничной охоте.

Гиви вздохнул:

— Знает или нет, но разве справедливо называть нас ишаками за потерю послания, которого царь никогда не писал?!

Дружный взрыв хохота вернул «барсам» их обычное веселое настроение.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Глухо шел подземный гул, назревала беспощадная борьба.

«Победит, кто первый начнет, — думал Саакадзе. — Для трех князей не тайна, чьей услуге обязаны они провалом турецкого дела. Стремительность важнее всего».

Под предлогом болезни сына Саакадзе и Русудан покинули Метехи, а с ними и все «барсы».

В Носте шумно. Большой рождественский базар привлек по обыкновению толпы народа. Но не только базар радовал крестьян: азнауры устраивали состязания и джигитовку. Награда победителю — щит с распростертым барсом и копье с золоченым наконечником. Очевидно, соблазнительная награда привлекла в Носте больше сорока азнауров с джигитами. Во всех жилищах весело и тесно. В замке Саакадзе гостят азнауры.

Крестьяне, дружинники, купцы, щедро угощаемые ностевцами, веселятся на базарной площади. Черными черепахами расползаются бурки, задорно вздымаются папахи, горят серебряные рукоятки, важно вытянулись кинжалы, лихо перекинулись башлыки. Настойчиво гудит бубен, развязываются трясущиеся бурдюки, наперебой угощаются сазандары. Широкой струей пьется песня:

Дапи удар,Громы вершин,Поднял пожарНаш исполин!С бурей в глазахДерзких зажал, —Замер казах,Брошен кинжал.Громы вершин,Дапи удар, —Песню дружинВзвей, сазандар!Гром по горам —Ливню пролиться,Помнит СурамСаблю картлийца,Помнит долинБитвенный жар,Песню дружинВзвей, сазандар!Гневится хан.Хмурится Карс,Взял на арканТурок наш «барс».Брошен аршин,Кончен базар,Песню дружинВзвей, сазандар!Все на коней.Шашки точите.Местью огнейЗамки зажгите!Бой завершим —Грозен удар.Песню дружинВзвей, сазандар!

В замке Саакадзе за наглухо запертыми воротами совещаются азнауры.

Георгий откинул гусиное перо, отодвинул песочницу:

— Пора, друзья, договориться, пришло время действовать.

Гуния беспокойно оглянулся:

— Думаю, Георгий, осторожность необходима, князья добровольно не отдадут своих прав.

— Почему не отдадут? Даже поднос видел с княжескими правами для вас, — сердито буркнул Папуна.

— Я тоже видел такой… удобный, на гроб похож. — Дато вытянул ногу и придавил кошке хвост.

Фыркнув, она вылетела из комнаты.

Димитрий рассердился:

— Полтора часа не может тихим быть.

— Знаю, нелегкое дело затеваем, — продолжал Саакадзе, — но разве до сих пор не осторожно готовились? Сколько лет украдкой вооружались, сколько лет мечтали об открытом выступлении. Один раз совсем готовы были — царь Георгий предал, другой раз у стен Метехи стояли — царь Луарсаб отступил… Выходит, друзья, не на царей следует рассчитывать.

Квливидзе сурово пригладил усы:

— Что говоришь, Георгий? Как можно без царя? — Без царя не собираюсь…

Георгий пристально оглядел сумрачных азиауров. — Не замышляю против царя, но пусть будет одна власть. Вы хорошо знаете, по званию я князь, но по мыслям полководец азнауров. Так зачем нам, азнаурам, князей на шее держать? Польза небольшая. Сами не раз мне жаловались на княжеские притеснения, сами просили меры принять. Что же вы думали, я ваш гонец к царю? Знайте, только на большое дело с вами пошел… Теперь будем говорить прямо: у князей полные деревни народа, дети с пяти лет работают, на майдане княжеские мсахури все отдают по уменьшенным ценам, а вам самим приходится работать, земли мало, людей мало, прокормить нужно, одеть… Все мы из народа, душа с народом должна жить, выжимать последнее не пристало азнаурам. Да и чем тогда от князей отличаться будем? За что тогда народ с нами пойдет? Об этом всегда помнить должны. А подати? Половину хозяйства съедают. На дорогах каждого княжества рогатки, без пошлин пустую арбу не проведешь, пока до Тбилиси доедешь, четверть каравана на пошлину уходит. Все царство на вас ярмом лежит… А князья что делают? Подати не платят, для себя только живут… Все Картли работает, а князья повелевают… Долго ли терпеть будем?

— Мы против такого не говорим, Георгий, все за тобой пойдем, — поспешно проговорил азнаур Микеладзе. — Как ты хотел, так у себя жили: кто может шашку держать, на коней посадили, твои «барсы» приезжают, учат, дружины строят… Выбрали тебя предводителем, так покоряемся… Только вот семьи у нас, наверняка надо действовать, опасно, если князья победят: вина не преподнесут…

— У них поддержка сильная, — перебил Асламаз, — сам говоришь — царь на стороне князей, а у нас за спиной только смерть…

— С царем надо говорить, рисковать опасно, — буркнул Квливидзе.

— Царь знать обо всем должен, — поддержал Гуния.

Георгий пытливо смотрел на азнауров:

— Царь, конечно, должен знать, но… о народе тоже думать надо. Сурамское дело показало, на что способен народ Картли, когда его азнауры в бой ведут, когда свободно свое защищает и князья бессильны перед силой народа.

— Народу тоже опасно доверять, — встрепенулся горийский азнаур. — Дашь зайца — медведя захочет… Уже был такой случай. Вот ты назначил в Агджа-Калу глехи мдиванбегом, а он вернулся в замок к светлейшему Баграту и там хотел такое дело продолжать. Надел на него князь ярмо, теперь буйволом стал, уголь возит. Сам наружно успокоился, а тихонько народ мутит.