Пробуждение Дениса Анатольевича

— Так в точности и переводить? — неуверенно спросил Вова.

— Нет! — разозился я. — Стихами, блин!.. Слушай, академик, делай свое дело и не умничай. Я по-русски, ты по-английски. Все!

— Может, хоть про макак немного смягчить?

— Я тебе смягчу! — заорал я. — Точно переводи, кому говорю!

Вова вздохнул и принялся нанизывать английские фразы. Где-то в середине, после слова «вьетнамиз», с той стороне Атлантики перестали доноситься даже шорохи, а после «зе макаке» раздался тихий щелчок, и в трубке нас осталось двое — я и Вова-толмач. Лампочка-индикатор на панели аппарата мигнула и погасла.

— Эй! — сказал я. — Вы там где? Вовка, это сбой связи?

— Никак нет, господин президент, — расстроенно ответил Вова. — Они сами отключились. Я же предлагал немного смягчить. Мне кажется, мистер к вам обиделся за «узкоглазых».

— Ты в падежах с предлогами ничего не напутал, деревенщина? — поинтересовался я. — Надо говорить не «к вам», а «на вас».

— Я его фамилию имел в виду, а не предлог, — удивился Вова. — Ну то есть президент США Джон Ли Квам, я говорю, обиделся.

— Постой-постой… — До меня, наконец, стало доходить. — Джон Ли Квам, говоришь? Этнический вьетнамец на посту президента США?

Ни хрена же себе, обалдело подумал я, медленно отлипая от телефонного наушника. Нет, ну ни хрена же! Я-то думал, что я один такой запойный, а тут, я смотрю, вся Америка, от Колорадских гор до северных морей, в едином порыве черт-те что себе намешала, взболтала, зажмурилась — и немедленно выпила!

Эта политкорректность, конечно, — штука посильнее кукурузного виски. Уму непостижимо, как можно на трезвую голову пробросить крепкого орешка и выбрать себе того замухрышку? Это что, типа коллективное покаяние за Вьетнам? Типа коллективная гордыня на весь мир — мы такие демократы, что все можем? Тогда уж им надо было выбрать индейца, а еще лучше — бизона! Раз мы его вчера истребляли, то сегодня торжественно вводим в Сенат, ура-а-а-а…

Надо было слушаться переводчика, с досадой подумал я. Парень мне дело говорил, а я, умник, уперся, как баран. Нашел, понимаешь, наилучшую тему для разговора. Взял и вот так на пустом месте нажил себе — и стране заодно — самый натуральный геморрой.

В верхнем ящике моего стола внезапно отыскалась шоколадка, но есть ее я не смог. Весь аппетит как отрубило.

— Эй, Вовка! — Я щелкнул ненужной шоколадкой по селектору.

Референт просунулся в дверь — сперва головой, затем папкой.

— Запиши, — велел я. — Пусть это… пусть, короче, наш посол в Вашингтоне до конца дня встретится с их госсекретарем и заверит в лучших чувствах… Мол, никто никого не хотел обидеть, мир, дружба и все такое. Мы, мол, сами любим вьетнамцев, корейцев, жучков, паучков, вообще всякие меньшинства, и у нас даже Элтон Джон… нет, это, пожалуй, уже лишнее… Главное, пускай объяснит, что наш переводчик на «горячей линии» сам немного перегрелся и все на свете перепутал… Ну, беги!

Карандаша под рукой не было, и я двумя пальцами переломил шоколадку. Еще раз. И еще. И, наконец, в мелкое-мелкое крошево.

Ну и денек, с отвращением подумал я. Для полного комплекта мне сегодня только третьей мировой войны не хватает!

«И где они, по-твоему?» — спрашивает невидимый ангел Мисаил. Спрашивает вежливо, но с явной подковыркой.

«Придут, — нервно отвечает Рафаил. — Не волнуйся, они сейчас будут здесь. Наверное, уже направляются в Овальный зал».

«Рафа, признай очевидное: никто никуда не направляется, — говорит Мисаил. — Прошло уже двадцать минут. Если бы встреча началась, Ион бы услышал румынский гимн… Ионе, брат наш, ты сегодня слышал хоть что-то, похожее на румынский гимн?»

Я беру с пола обычный граненый стакан и прикладываю его ободком к стене, а донышком — к уху.

За стеной, в Круглом зале, кто-то определенно есть и даже разговаривает, но это вряд ли президенты России и Румынии. Интонация совсем не та, что должна быть. Много высоких частот, а значит, это женщины. Секретарши? Официантки? Уборщицы?

Я вдавливаю ухо в донышко стакана, пытаясь уловить хотя бы одно слово. Вот это как будто похоже на «вечером». Но с таким же успехом это может быть «вчетвером» или «печенье».

«Мы опять в пролете, — говорит Мисаил. — Ну что, Рафа, теперь я главный, признаешь? А ты трижды бес, трижды кретин и трижды земляной червяк… Давай-давай, я жду. Теперь ты должен повторить сам. Все по-честному, уговор есть уговор».

Кажется, это слово все-таки «вечером». Я расплющиваю ухо в блин о донышко стакана, а ясности не прибавляется. Возможно, встречу снова перенесли на вечер. Или эти женские голоса в Круглом зала толкуют о чем-то абсолютно постороннем.

«Я бес, я бес, я бес, — бубнит Рафаил. — Я кретин, я кретин, я… Мис, может, хватит изгаляться? Мы же не в бирюльки играем».

«Говори-говори, — ангел Мисаил непреклонен. Он не уступает ни пяди. — Тебе остался еще один кретин и три червяка».

— Дорогие ангелы, — прерываю я их плодотворную дискуссию. — Дальше сидеть здесь бесполезно. В лучшем случае, встреча опять отложена, а в худшем — отменена. Вы как хотите, а я иду на разведку. Может быть, Вася Мунтяну уже чего-нибудь знает.

«Сумку с арбалетом лучше оставь здесь, — советует мне Рафаил. — А вот «Элан» забери с собой, машинка еще пригодится».

«Сумка, наоборот, пусть лучше будет у тебя все время под рукой, — советует мне Мисаил. — «Элан» как раз можешь оставить здесь, ты с ним чересчур приметный».

«А если обыск?» — не уступает Рафаил.

«А если придется убегать? — в тон ему отзывается Мисаил. — Все, спор я считаю оконченным, общее мнение выработано. На правах главного говорю тебе, Ионе: поступай, как хочешь».

Я снова, уже второй раз за день, разряжаю оружие. Опять маскирую его и складываю обратно на дно сумки. В руках у меня остаются две арбалетные стрелы. Обе сейчас отправятся в свой чехольчик, склеенный из старых газет, но пока… Я медлю. Я все еще не решил, как поступлю с ними. Мишень для одной из стрел мне понятна с самого начала, а вот вторая… Не знаю. Не знаю. Возможно, вторая стрела не понадобится. Но, боюсь, придется использовать и ее. Я все еще до конца не уверен, что пятно на кремлевском паркете действительно было оставлено пролитым вином.