Пробуждение Рафаэля

Полицейский чин прервал их разговор и отвёл Шарлотту в комнату на верхнем этаже. Сев спиной к единственному огромному окну, так чтобы его лицо было в тени, он резким жестом указал ей на жёсткий стул напротив и скучным голосом принялся задавать вопросы. Солнце слепило ей глаза, как лампа, наставленная в лицо на допросе. Это было невыносимо, как и шумные, словно сплетничающие старухи в очереди на автобус, голуби снаружи на оконном карнизе, то и дело острым глазком заглядывающие в комнату. Она не слышала вопросов из-за их непрерывного громкого гуления и копошения.

— Проклятые голуби! — не выдержал наконец полицейский, когда она в третий раз попросила его повторить вопрос. — Каждое утро они дерутся над дворцом с грачами, и каждое утро грачи заставляют их скрываться здесь, у нас под крышей.

Шарлотта удивилась, как голуби вообще умудряются находить место среди антенн и сплетений колючей проволоки, защищающей полицейский участок.

— Эти грачи, они не здешние, — пожаловался офицер, словно это имело какое-то значение. — Они прилетели сюда из беднейших районов на юге и постепенно становились всё более многочисленными и воинственными. Ещё один признак того, что наша страна становится более… южной…

Она предположила, что он намекает на расширяющееся влияние мафии.

— Что касается нападения на картину Рафаэля… — заговорила она.

— Пожалуйста, продолжайте, синьора. Вы, кажется, думаете, что это чудо — просто трюк.

— Ну… — Она устало принялась объяснять ему своё мнение, высказав несколько теорий относительно того, как это могло быть проделано, а он, сцепив пальцы на тугом, как яйцо вкрутую, животике, время от времени говорил: «Claro, claro», [67] хотя, насколько она видела, все её доводы вовсе не были ему ясны. Уверенная, что толстячок за столом вовсе не слушает её, Шарлотта очень удивилась, когда он вдруг остро, совсем как голуби за окном, взглянул на неё.

67

Ясно, ясно (ит.).

— Наша крупнейшая организация защиты потребителей, CODACONS, очень серьёзно относится к таким заявлениям, синьора Пентон, — сказал он. — Не желаете подать официальную жалобу?

— Жалобу? Нет… На[object Object] на что?

— Пока можно подать её на «неизвестных лиц», а предмет жалобы: «Abuso della credulito popolare».

Злоупотребление доверием народа? О таком Шарлотта ещё не слышала.

— Вы имеете в виду мошенничество?

Он переложил на столе несколько карандашей, чтобы они лежали точно вдоль листа бумаги.

— Что-то в этом роде, да: религиозное мошенничество, с какими обычно разбирается Церковь. Ватикан очень ревниво реагирует на дела о суеверии.

— Но рафаэлевский портрет — вещь светская, а не религиозная реликвия…

Он подвигал толстым подбородком, обдумывая её довод.

— Можно ещё сослаться на закон тридцатых годов, запрещавший колдунам и чародеям втирать очки публике ложными чудесами.

Она постаралась не улыбнуться тому, как он произнёс выражение «втирать очки», с гордостью извлечённое из устаревшего английского словника.

— Однако, — продолжал он, — прошу вас хорошенько подумать над последствиями, которые повлечёт за собой выдвижение официального обвинения, поскольку по итальянскому закону, как только обвинение выдвинуто, прокурор обязан начать полнообъемное уголовное расследование. — Сощуренные глаза, чернеющие, как изюмины, на глазированной сдобной булочке его физиономии, сверлили её. — Такие дела, как известно, длятся годами, даже когда обнаруживается, что оснований для него недостаточно.

— Я не предлагаю начать… Во всяком случае, я не могу быть втянутой…

Полицейский витиевато расписался под протоколом допроса, прежде чем вознаградить её удовлетворённой улыбкой.

— Значит, оставляем ваши показания как есть, не даём ходу?

Шеф внимательным взглядом смотрел вслед выходящей Шарлотте — хрустящая белая блузка, плиссированная юбка, тёмно-синий жакет, конечно же застёгнутый на все пуговицы. Настоящая англичанка, высокомерная и сухощавая, далёкая от реальной жизни. Что подобная женщина, которую, кроме мёртвых художников, ничего не интересует, может знать о том, какое давление приходится выдерживать живому копу — начальства, обывателей, прессы, трущоб? Ему посоветовали приложить все силы, чтобы похоронить эту историю, и он её похоронит. Он сомневался, что она доставит им какое-то беспокойство. Такие люди приезжают в Италию на несколько месяцев с трогательным представлением о том, как она могла бы процветать, если бы только какая-то страна, например Британия, наставила её на истинный путь, а потом они уезжают, запасясь оливковым маслом первого отжима, натуральными макаронами и вином «Антинори». Тьфу! Никто из них не остановил течения Тибра. Ну её к чёрту! Он поднял телефонную трубку и позвонил любовнице, сорока-с-чем-то крашеной блондинке, у которой было за что подержаться. Мелисса — одно её имя, в котором слышался дразнящий шорох шёлкового белья, соскальзывающего с пухлых плечей, привело его в хорошее настроение.

Шарлотта не чувствовала ничего, кроме презрения к таким людям, как полицейский, опрашивавший её утром, людям, которым важно было лишь показать, будто они работают, а на самом деле и не пытавшимся что-то предпринимать. Не нравилось, что он считает её человеком, не желающим пачкать руки, и тем оправдывает собственное бездействие. «И всё же в каком-то смысле он прав, — думала она, возвращаясь после бесплодного посещения дома Рафаэля, — я никогда не позволю втянуть себя ни во что, непосредственно не касающееся моей работы». Никакого личного участия. Она чувствовала, что даже с Паоло держится насторожённо. В чем причина? В опасности быть замешанной в неприятную историю, в потере самообладания? «Несомненно, психолог тут долго и нудно рассуждал бы о моём детстве, когда я, ребёнок военного, переезжала из гарнизона в гарнизон и никогда не имела постоянного дома, или о страхе быть снова униженной, как меня унижал Джон. Однако с другими случаются вещи похуже, но они не отказываются с отвращением от того, что есть их долг, как это сделала я». В расстроенных чувствах она открыла дверь пансиона.

— Вам несколько раз звонил граф Маласпино! — возбуждённо объявила консьержка, едва Шарлотта переступила порог.

Шарлотта позвонила графу, трубку подняла его жена.

— Что-то прояснилось в этом деле с утра, графиня? Нашли ту женщину из Сан-Рокко?

— Из Сан-Рокко! Что бы ни побудило вас… — отвечала графиня с несвойственным ей волнением. — Нет… нет… мы… то есть… — Графиня замолчала, потом продолжила более спокойно: — Муж и я хотим пригласить съёмочную группу и всех, кто причастен к реставрации картины Рафаэля, в наш отель в ближайшую субботу. Мы желали бы воспользоваться возможностью обсудить со всеми вами важное дело. Но муж хотел бы сперва поговорить с вами одной, синьора Пентон. За ланчем, скажем, в четверг, вы свободны в этот день?

К полудню на другой день у Каза Рафаэлло собралась толпа паломников, требовавших показать им чудотворную кровоточащую картину, и хотя после ланча паломники разошлись на несколько часов, к четырём они все вернулись. Шарлотте пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы попасть в дом Рафаэля, и то, что её легко впустили внутрь, вызвало возмущённые крики.

Всем трём реставраторам позвонили сразу, как только следственная бригада закончила свою работу.

— Она продолжает плакать кровавыми слезами! — сказала Шарлотте Анна, встретив её в нижнем этаже дома, где располагались выставочные залы. — Охранники сказали, что кровь всё течёт!

— Значит, дело во влажности… Слишком жаркий и сырой выдался октябрь.

— Возможно. — Анна явно не желала соглашаться с подобным прозаическим объяснением. — Члены академии хотят перевезти «Муту» в более безопасное место, — сказала она, когда они поднимались по широкой каменной лестнице на верхний этаж, где картина находилась в библиотеке Академии Рафаэля. — Они опасаются, что народ на улице может разнести музей, если их не пустят увидеть раны картины.

— Это не раны, Анна! — резко сказала Шарлотта, которую всё больше раздражала сентиментальная религиозность коллеги. Как эта девица может разделять подобные суеверия, работая в научной области?