Пробуждение Улитки
Шрифт:
– Ты не веришь, – потускнел голос Улитки. – Игнат, ты очень изменился. Ты стал мрачный, злой...
– Я тебе еще ничего не сказал.
– Я же вижу. Как хочешь... Можешь этим не заниматься. Тогда хоть назови мне кого-нибудь. Я не знаю сценаристов.
Фильм, меценат, режиссер. Кто-то из нас тронулся.
– Я подумаю, – сказал я. – Я тебе позвоню.
– Только поскорей, – сказала она. – Через три дня он уезжает...
– Кто?
– Режиссер из Литвы...
– Он у тебя живет?
– Ты опять о своем. Какой ты, Игнат, зануда... У нас с ним деловые отношения. У меня сейчас еще один дядечка живет, московский фотограф. Знаешь, у него очень интересные работы. Твоего возраста, но живчик такой... Я в Москве на Арбате с ним познакомилась. Я хотела на Арбате заработать, а остановиться было негде. Жила в его мастерской. А сейчас сюда пригласила. Андрей звонит мне, а ему мужики отвечают. Он там,
Сок был отвратителен. И местечко, куда мы зашли на этом жарком, липком, потном Невском, было соку под стать. И Улитке я больше был не рад. Я расплатился и пошел с ней обратно, хотя мне хотелось просто уйти. Мне хотелось свистнуть Несси и уйти с ней.
– Ой, я тут такой камин нашла! – схватила Улитка меня за руку. – В соседнем доме, который ремонтируют. В подъезде. Такой камин! Мрамор. В стиле модерн. Я там час проторчала около этих лилий. Потом поднялась по лестнице, вылезла в окно на леса, оттуда на крышу. Белая ночь, крыши, трубы, и я одна... И я пошла по крышам, пошла... Так хорошо, тихо, только немного жутко. В следующий раз я тебя с собой возьму...
XXI
С кинофильмом дело, естественно, не выгорело. Что-то там расстроилось – то ли режиссер резко разочаровался в Улитке, то ли она в нем, то ли меценат лишился своих миллионов, то ли все это было очередной Улиткиной фантазией. Вдруг ей понадобилась моя пастель, хотя бы несколько мелков. Я решил, что это просто повод для встречи, только зачем? Голос у меня был мрачный, и, чтобы разрядить напряжение, Улитка рассказала мне историю про своих молодых котов:
– Представляешь, я ходила в гости к одному антиквару. Взяла с собой Генри с Чарли в корзине. Они у меня там так и спали, хотя им уже было тесно. А у антиквара огромная квартира, уж не знаю, сколько там комнат... Ну вот, мне уходить, а Генри куда-то исчез. Мы все облазили, все шкафы, все углы, звали, звали – исчез, и все. Пришлось мне с одним Чарли возвращаться. Я думала, Генри найдется, позвонят. А он пропал. И знаешь, Чарли будто подменили. Два дня он бродил как потерянный, а потом, когда меня не было дома, разбил вазу на буфете и ушел в форточку. Все от меня уходят. Я только несчастье приношу.
Договорились, что я сам к ней зайду. В назначенное время я был у Улитки. На кухне два молодых грузина пили чай. Возле них стояла верзила Лилька, накрашенная сверх меры, как перед вечерним промыслом. Два молодых грузина разговаривали с ней между глотками чая. Лилька была в майке и в Улиткиных шортах, с натугой натянутых на ее литые бедра. Ноги у нее тоже были литые, и грузины смотрели на Лильку как два кондора, прикидывающиеся скворцами.
– Мы с Лилькой собираемся в Грузию, – радостно сообщила Улитка. – В Тбилиси. Сегодня улетаем...
– Зачем? – спросил я, хотя мне было все равно.
– Буду рисовать. Мне нужны деньги.
– В Тбылысо на партрэтах можна кхарашо заработать, – сказал один из грузин. Второй кивнул. Чаю им не хотелось. И на меня смотреть им не хотелось. Они смотрели на Лилькины загорелые ноги.
«Сколько можно прощать обидевшего, – спрашивал Петр Иисуса, – до семи ли раз?» – «И ты полагаешь, что этого достаточно? – возразил ему Иисус. – Не до семи, а до седмижды семидесяти». О, это не так уж трудно, когда любишь. Но если бы сам Христос был столь терпим и терпелив, он бы не стращал грешников адом. Тут у него явная осечка.
«Когда мы поедем с тобой на юг...» В Кавголово на берегу озера Хепо-Ярви мы вроде договаривались о юге. Она хотела ехать со мной – не с Андреем и не с Бадри и не с десятком других, прошедших для меня безымянно своих друзей, а со мной. Мы собирались еще с прошлого года. И вот она улетала без меня, с ногастой Лилькой.
Миновала еще неделя, и раздался ее звонок – вернулась. В Тбилиси было ужасно. Какие там портреты?! Едва они с Лилькой появились на улице, как их оцепило все мужское население города. Они прятались где-то у грузинских знакомых, на пятом этаже, а внизу всю ночь патрулировало несколько «волг», чувствуя, что добыча близко. Вроде даже обзванивали квартиры. Но им не позвонили, иначе бы конец – хозяев бы связали, а ее с Лилькой изнасиловали. Под утро подфарники «волг» сердито растворились в тумане, а бледный,
с трясущейся челюстью хозяин вывел их с черного хода к своему гаражу и увез в горы на дачу, где они с Лилькой еще пару дней дрожали от страха, пока он доставал им авиабилеты обратно. Но на Ленинград билетов не было, и они улетели в Таллинн – видно, хозяин дома считал, что Таллинн вроде пригорода. Но это даже хорошо, потому что они посмотрели Таллинн. Они летели с одним дядечкой, чуть ли не главным редактором тбилисского телевидения, и он всю дорогу угощал их шоколадом и приглашал в гостиницу, если им негде будет переночевать, а им и в самом деле оказалось негде, так что поздно вечером они ввалились к нему, а поскольку номер был одноместный, бедному главному редактору пришлось интеллигентно провести ночь на полу, благо там был синтетический ковер, да еще они выделили ему простыню и подушку. Он уже был не такой жизнерадостный, как в самолете, а утром чихал и кашлял и предупредил их, что сегодня улетает домой, хотя вчера говорил, что будет в Таллинне целую неделю. Он даже деньги им предложил на автобус до Ленинграда, хотя деньги-то у них были. Но в Ленинград вернулась одна Лилька, а сама она поехала во Владимир, мы же с ней вместе собирались и во Владимир, «но ты не захотел...». Не помню, чтобы я отказывался. Во Владимире было плохо. Мать, выгнав отца, ее тоже не пустила в квартиру, хотя там остались кое-какие Улиткины вещи. Мать навесила цепочку и разговаривала в дверную щель. Мать защищала свою новую жизнь с новым человеком и на появление Улитки сказала: «Это провокация!» Чего испугалась? Потом она пошла в завещанный ей дом бабушки, где теперь жил ее отец. Отец тоже оказался не один, а с женщиной, про которую он рассказывал Улитке. Женщина Улитке понравилась. Еще молодая, лет тридцати, с высшим образованием, то ли социолог, то ли юрист... Хорошая фигура, почти такая же, как у Улитки. Очень смутилась, увидев Улитку, да и отец застеснялся. Так что Улитка решила им не мешать и на следующий же день уехала. Вечером Улитка пришла ко мне в гости, валялась на диване, показывая свои ноги, съела почти всю коробку шоколадных конфет, болтала без умолку, принесла послушать кассету с музыкой, которая ей теперь помогала «работать», ждала, когда я наконец ее обниму и согрею, я не удержался, обнял, тронул груди – она сразу расцвела, заулыбалась, обмякла, – «у тебя чистые руки?».– Что с меня требовать, Игнат! Разве можно с меня что-нибудь требовать... Ты ко мне неправильно относишься. Принимай меня как я есть, и все...
В самом деле – почти праздник! Вдруг она вспомнила, что обещала позвонить одному коллекционеру, заворчала, обзывая его жлобом, ибо только жлоб мог назначить деловую встречу в метро полдвенадцатого ночи... Стала ему звонить, и я с облегчением понял, что она сейчас уйдет. Договорились завтра встретиться, но она не позвонила, а я не стал напоминать о себе. Я согласился принимать ее такой, какова она есть. Но такая она мне была не нужна. Близился мой отъезд, а от нее не было ни слуху ни духу. Ругая себя последними словами, я набрал номер ее телефона. Мне ответил незнакомый басок. Ну, это само собой. И все-таки я попросил позвать ее.
– Она щас здесь не живет, – сказал грубоватый басок. – Тут ее грабанули... Через окно... Разбили и...
– Где она? – спросил я.
Басок назвал номер телефона.
Около полуночи я позвонил, и она подняла трубку.
– Что произошло? – спросил я.
– Меня обокрали, – сказала Улитка. Голос у нее был спокойный, но неживой. – Разбили окно, залезли в мастерскую и все вынесли, всю мою коллекцию, вазы, серебро, все – магнитофон, куртку, даже две бабушкины чернобурки.
– Магнитофон Бадри?
– Он уже давно стал моим. Бадри его отдал в погашение долга. Я его хотела продать, я себе новый тут купила. Все унесли. На пианино у меня было восемьсот рублей, мне только что их вернули. Тоже унесли.
– Ты заявила в милицию?
– Да. Они с собакой приходили. Что милиция... Я теперь и так знаю, кто украл.
– Кто?
– А... два мужика, фарцовщика. Лилька их приводила, когда меня не было. Потом они поехали ее провожать, она в Жданов улетала, домой, ну и потом вернулись. Ты же знаешь, там по трубе нетрудно залезть... Разбили стекло... А вышли в дверь. Они знали, что меня нет, Лилька, глупая, им сказала. Теперь она боится, что я ее прогоню.
– Ну и что дальше?
– Что дальше... Ничего. Мы с Лилькой увидели их на Невском возле Гостиного, где вся их мафия собирается. Так они на нас: «Что такое?! Первый раз видим! Катитесь, пока живы!» Пригрозили нас убить, если что... Это же мафия... Что ты молчишь?
– Я не молчу. Почему ты мне не позвонила?
– Не хотела.
– А что твои спортсмены, Бадри? Надо было с ними идти к Гостиному...
– Ты же знаешь, что я никого не ввязываю в свои дела. Я никогда никого ни о чем не прошу...