Пробужденная совесть

Наконец, наступил вечер. Аннушка улеглась спать. Пересветов садом проводил Настасью Петровну и долго глядел ей вслед. На полдороге Настасья Петровна внезапно замялась; она остановилась, заколебалась и как будто хотела вернуться назад. Муж следил за ней, бледный от волнения. Она, все еще колеблясь, оглянулась и увидела его фигуру в полумраке сада. Он сделал резкий жест, посылая ее вперед. Она все еще колебалась, переминаясь на одном месте. Муж трижды повторил свой жест резко и решительно. Ее точно что толкнуло. Она быстро двинулась вперед и скоро исчезла за высоким забором трегубовского сада. Пересветов подождал несколько минут и затем тихонько возвратился к себе спальню и лег на постель. Внезапно возбуждение покинуло его, и он почувствовал себя слабым и разбитыми. Одну минуту ему даже не хотелось идти. Желание поспокойнее лечь и заснуть овладело им всецело. Но вялость его исчезла, лишь только он услышал бой часов. Часы пробили десять, и их звон сразу возбудил его, как труба возбуждает солдата. Теперь можно было идти. Пересветов тихо поднялся с постели и в одних носках осторожно прошел к кухне. У двери он остановился и стал слушать, затаив дыхание. Аннушка спала, жевала впросонках губами и порою громко всхрапывала. Это успокоило Пересветова. Он возвратился в спальню и в полутьме стал одеваться. Он надел высокие сапоги, черный люстриновый пиджак и черную фуражку. Одну минуту он простоял в нерешительности перед стеной, где висел на гвозде его охотничий нож. Он хотел положить его на всякий случай к себе в карман и даже протянул было руку, но внезапно передумал, махнул рукою и вышел из спальни. Стараясь ступать как можно тише, он домом прошел в сад, достал там у плетня из-под груды листьев стамеску и спрятал ее в карман. Несколько минут он простоял после этого как бы в глубокой задумчивости, а затем поспешно перелез через плетень и очутился в поле. Он огляделся по сторонам. В поле не было ни души. Трегубовская усадьба была погружена во мрак. Только у перевоза низко, на самой земле, как светящийся червячок, шевелился огонек. Где-то далеко протявкала собака. В пойме крякнула утка и смолкла.

Пересветов молча двинулся пустынным полем с громко бьющимся сердцем. Крупные здания трегубовской усадьбы белели своими стенами и походили во мраке на пасущееся в поле стадо. Пересветов свернул с дороги на межу. Внезапно ему почудился грохот телеги; он присел на меже и стал глядеть. На дороге показалась телега с буланой лошадью в оглоблях. Оглобли были очень коротки, телега то и дело набегала на лошадь и толкала ее в зад; можно было подумать, что не лошадь везет телегу, а телега ее. В телеге сидел мужик. Пересветов увидел его похожий на взведенный курок нос и сразу узнал в нем Трофима, того самого, у которого он недавно купил колеса. Трофим дергал вожжами, чмокал губами и говорил сам с собой:

— Он, грит, уступи за три с полтиной, а я нет, шалишь! Он грит, в Аляшине дешево. Дешево, так покупай. А мне что? Аляшинцы — воры, аляшинцы из воровского леса делают, а у меня покупной! Аляшинцы мне не указ! Вот что!

Пересветов сидел, спрятавшись за высокою стеною ржи, и пережидал, пока телега не скрылась во мраке. И тогда он снова двинулся вперед. Скоро он был уже у калитки. Тихохонько он растворил ее и вошел в сад. Там он спрятался в кусты сирени, с тем расчетом, чтоб ему было видно окно кабинета, и стал ждать. Окно было затворено и, следовательно, идти ему было еще рано. Он пощупал в кармане стамеску и уселся поудобней, не спуская глаз с окна. В саду было тихо, невозмутимо тихо, и это придавало еще большую жуткость настроению Пересветова. И вдруг внезапная мысль обожгла Пересветова. Что если Трегубов на эту ночь перепрятал деньги в другое место? Он взломает стол, и там пусто. Это было бы ужасно!

Пересветова забило как в лихорадке.

Но тут окно кабинета внезапно бесшумно распахнулось. В окне мелькнула и скрылась чья-то легкая тень. Пересветов поднялся на ноги, переждал минуту и, тихонько ставя ноги, направился к окну. У окна он остановился и заглянул в кабинет. Там было тихо. Тяжелый письменный стол взглянул на него крышками чернильницы. Пересветов снял с себя сапоги, тихонько босиком влез в окошко и тотчас же затворил его, чтобы ночная прохлада не достигла Трегубова. Не теряя ни минуты, он приступил к работе. Он внимательно оглядел правый ящик стола и осторожно стал вводить стамеску в тонкую скважину между доской стола и его ящиком. Сначала это ему плохо удавалось: рука его дрожала, и стамеска то и дело выскальзывала из скважины. Но, наконец, самообладание вернулось к Пересветову. Все острее стамески вошло в скважину. И, нажимая постепенно рукой на рукоятку стамески, он стал тихонько приподнимать тяжелую крышку стола. Крышка скоро слегка приподнялась, но замок все еще не позволял выдвинуть ящика. Пересветову пришлось срезывать дерево стамеской. И тогда он снова подвел стамеску над замком, и нажимом руки опустил его вниз. Замок осел с тихим звоном. Ящик был отперт. Пересветов дрожащими руками выдвинул его. Деньги были здесь. При виде их Пересветов снова потерял самообладание и, дрожа всем телом, стал набивать ими свои карманы; руки его дрожали. Деньги то и дело вываливались на пол, и ему приходилось подбирать их с пола. Наконец, ящик был опустошен. Все деньги были уже рассованы по карманам Пересветова. Он вдвинул ящик и вдруг услышал в соседней комнате шмыганье туфель. И уже по этим шагам Пересветов сразу догадался, что в кабинет идет Трегубов. Однако, бежать в окно было уже поздно. Пересветов встал в угол за дверь, спрятавшись за тяжелую портьеру. И в эту минуту в кабинет вошел Трегубов. Он был в голубом бархатном халате, опоясанном золотым шнуром. Сделав два шага, он остановился. Пересветов глядел на его розовый затылок. Трегубов зашевелился. И тут Пересветов понял, что он хочет идти к столу, чтобы освидетельствовать ящик. Если он сделает это, тогда все пропало. А теперь был самый удобный момент. Трегубов стоял всего в двух шагах от Пересветова. Пересветова точно что приподняло от земли. Тихонько он отстегнул толстый шнур, подбиравший портьеру, и затем неслышно сделал два шага. Все это произошло в момент, и прежде чем Трегубов успел повернуться к нему лицом, он сзади захлестнул на его горле петлю и потащил его к себе, со злобой, изо всех сил стягивая петлю. Трегубов упал к нему на грудь и захрипел. Его левая рука закинулась назад и захватила пальцами затылок. Пересветов все стягивал и стягивал петлю. Трегубов задвигал плечами, пытаясь повернуться лицом к своему врагу. Пересветов, напрягая все силы, затягивал петлю. Трегубов как-то осел. Силы уходили от него, он сполз с груди Пересветова вниз на пол. Его ноги скрутились и опять раскрутились; хрип стих, и Пересветов увидел его раздутое, с оскаленными зубами, лицо. Правый глаз его быстро вращался в орбите и точно смеялся. Он как будто узнал Пересветова и торжествовал. Наконец и этот глаз остановился и помутнел. Пересветов, весь покрытый потом, осторожно опустил мертвого врага на пол.

X

Пересветов долго молча глядел на распростертого на полу Трегубова. Затем он бессильно опустился на диван. Рядом с диваном стоял стул, на котором лежала крошечная кольтовская магазинка. В окно кабинета заглянул месяц, и ее вороненый ствол блеснул под его лучом. Пересветов сидел и неподвижно глядел перед собою. Волнение его ушло, возбуждение упало, и он сидел с бледным лицом, весь усталый и разбитый, с немощью во всех членах. Он чувствовал внутри себя пустоту, точно из него все вынули, и вдруг Пересветов услышал шаги. Уже по этим осторожным шагам сразу было слышно, что робко кравшийся человек весь дрожал от волнения и страха, так что ноги приплясывали на полу. Пересветов поднял глаза. В кабинет осторожно вошла, содрогаясь всем телом, Настасья Петровна. Она уже была одета, ее глаза, широко раскрытые и потемневшие, остановились на лице мужа. Тот безмолвно указал ей глазами на неподвижно распростертый труп Трегубова. Она присела рядом с мужем на диван, прижимая обе руки к подбородку и вздрагивая коленями. Несколько минут они молчали. В комнате царила невозмутимая тишина. Где-то в соседней комнате часы пробили двенадцать; их бой внезапно точно вывел из сна и оцепенения Пересветова. Он поднялся на ноги, полный нервного возбуждения и острой энергии. «Раз „это” сделано, — подумал он, — надо прятать концы». Мозг его работал с удивительной силой и напряженностью. Пересветов подошел к Трегубову и стал тихо приподымать его за плечи.

— Бери за ноги, — шепнул он жене.

Та стремглав ринулась на помощь к мужу. Возбуждение мужа точно передалось и ей, как электрический ток. Осторожно она стала приподнимать труп за ноги.

— Неси к окну, — шептал муж или, вернее, не шептал, а только шевелил губами. Но жена понимала его. Как два животных, они могли разговаривать теперь взглядами и жестами. Ступая как можно тише, они принесли труп к окну, задевая то и дело им за стол и стулья. Со всевозможными предосторожностями они протащили труп в окошко и понесли его садом под изволок к реке Калдаису. Порою они останавливались на мгновенье и затем снова продолжали свой путь. Наконец, они уже были на берегу. Калдаис лениво плескал в берега и весь дымился легким паром, как загнанное животное. Пересветовы понесли труп вверх по течению, туда, где Калдаис вырыл себе у низкой и мягкой кручи глубокий омут. Здесь, на берегу, они опустили труп. Пересветов стал стаскивать с него бархатный халат, протаскивая окоченевшие руки трупа сквозь узкие рукава.

— Камни, — прошептал Пересветов жене.

Та поняла его с полслова и бросилась собирать на берегу вырытые вешней водой камни. По два, по три она приносила их мужу. Все ее движения были быстры, резки и беззвучны. Так движется чующее опасность животное. Наконец, камни были собраны ею в достаточном количестве. Пересветов, превратив халат в мешок, наполнил его камнями и подвязал его к ногам Трегубова золотым шнурком халата. Затем они оба стали осторожно спускать труп с низкой кручи в реку вниз головой. Трегубов тихо пошел ко дну. С минуту они чего-то ждали и глядели на реку. Калдаис дымился. Кругом было тихо, как в гробу. Кажется, это их успокоило, и они, вымыв выпачканные тиной руки, поспешно пошли к окну кабинета. Там по-прежнему было тихо. Пересветовой нужно было принести из боковой комнатки плед и подушку и бросить их в кабинете на диван у того стула, на котором лежала кольтовская магазинка. Проворно и тихо, как кошка, она влезла в окно кабинета. Через минуту и плед и подушка были уже на диване. После этого они оба отправились в лес прятать деньги. Лес был расположен всего в полуверсте от усадьбы Трегубова, и через несколько минут они уже были там. Спрятать деньги в ящик и опустить его в приготовленную заранее яму было для них делом одной минуты. Ящик исчез под землей, запорошенной старыми листьями, в двух шагах от высокого, расщепленного грозой, дуба. Старый дуб остался сторожить деньги Трегубова, а они поспешно двинулись вон из леса.

В нескольких саженях от своей усадьбы Пересветов внезапно остановился и побледнел всем лицом. Случайно взглянув на свои ноги, он заметил, что шел в одних носках, между тем как его сапоги остались у окна трегубовского кабинета, как явная улика. Ему нужно было идти обратно за сапогами, так как оставить их под окном кабинета было немыслимо. Настасья Петровна пошла к своему саду, а Пересветов снова повернул к трегубовской усадьбе. Снова он осторожно отворил калитку и вошел в сад. Почти без страха и с необыкновенным подъемом всех своих сил, он двинулся знакомой дорогой к окну. Однако, почти уже около самого окна он чего-то испугался. Внезапно его сердце точно что-то кольнуло. Он остановился и стал глядеть в окно в странном оцепенении и тоске. С минуту он стоял так среди невозмутимой тишины сада, точно чего-то ожидая. Сердце его тревожно колотилось, в глазах плавал туман. И вдруг он увидел в окне распухшее лицо Трегубова; его правый глаз быстро вращался в орбите и имел донельзя лукавое выражение. Казалось, он хотел сказать Пересветову, что он его видел, узнал и запомнил навсегда, и что он напрасно думает, что все счеты между ними подведены и покончены. Счеты только начинаются, и ужасы еще впереди.

Пересветов попятился назад, но все исчезло так же внезапно, как и появилось. Пересветов бросился к окну и, схватив свои сапоги, бегом повернул обратно вон из сада, позабыв даже затворить за собою калитку. Полем он бежал без всяких предосторожностей, и только когда он перелез через плетень своего сада, самообладание вернулось к нему. Он надел сапоги, чтоб не наследить на полу, и пошел в дом. Настасья Петровна спала на своей постели, как убитая, с бледным лицом и полуоткрытым ртом.

Он тихонько разделся, залез под одеяло и тотчас же крепко заснул, точно его опустили в воду.

XI

Беркутов только что возвратился из поля и пил чай в своем флигеле. Свет вечерней зари проникал в открытое окно и ложился на полу розоватыми пятнами. Лицо Беркутова было серьезно и озабочено. «А Пересветов крепок, — думал он. — Неужели же я не добьюсь от него никакого толку?» Он вставил в камышовый мундштучок папиросу и оглянулся.

К окну подошел ночной караульщик.

— Ты что? — спросил его Беркутов.

— Да так, к вам покалякать.

— Ну, калякай.

Караульщик облокотился на подоконник.

— Вы знаете, кто Трегубова убил?

— Нет, не знаю. А по-твоему кто?

— Кто? Ершаутские татары. Боле некому. Беспременно Абдулка с Сергушкой. Это их дело.

— Это почему же?

— Да уж поверьте. Нашенский мужик Трофим колесник, може слышали, в эту ночь, как Трегубова покончили, как раз в Ершауте ночевал. А Сергушки с Абдулкой всю ночь дома не было. И где они были — никому неизвестно. Стало быть, это их дело. А Трофим-то сказывал: «Я, грит, этою же ночью из Полозова в Ершаут мимо усадьбы трегубовской еду и вижу, во ржах кто-то сидит. Так сажен на сто от дороги. Сидит, и на нем шапка татарская, а в зубах ножик». Это, стало быть, Абдулка самый и сидел, — добавил караульщик. — Абдулка — первый конокрад во всем уезде.