Прочие умершие

— Ты, говорят, книжку написал, — Эдди прячет свою будто бы обваренную кипятком ногу под простыню.

— Давно уже, — говорю я. — Две. Даже две написал. Вторую положил в ящик письменного стола, запер на ключ и сжег вместе со столом. — Это неправда, но правдоподобно.

— Интересно, — говорит Эдди, мимические мышцы у него на лбу и губы на время расслабляются. — Мне все интересно. Я был инженером. — Прошедшее время в данном случае вполне уместно. — Интересно, как узнают, что книга дописана? Знаешь заранее? Это всегда ясно? Меня такой вопрос ставит в тупик. Я ни одно из своих дел не довел до конца.

То же спрашивали у меня студенты лет тридцать назад, я тогда несколько месяцев преподавал в одном маленьком колледже Новой Англии. Тогда, после смерти нашего сына, мой первый брак сливался в канализацию. Я никак не мог понять, почему эти вопросы так интересуют их, людей, стоявших у порога облегченной привилегиями жизни, которые еще не написали ничего существенного и, наверно, никогда не напишут. Эдди, вероятно, из тех, кто хочет все знать о том, чем занимается в настоящий момент. В данном случае — об умирании.

— Пора заканчивать или нет, по-моему, автор решает по собственному произволу. Мне, Эдди, такие решения давались неважно. И я не один такой.

Он медленно переводит маленькие глазки-изюмины с захватанных стаканов на меня. В них я читаю слабый упрек. Вид у него жуткий — крашеные волосы, лоснящиеся от вазелина щеки, на лице обреченная улыбка Веселого Роджера [44] . Но он все еще в состоянии мыслить и укорять.

— Хочешь сказать — просто бросал, когда надоедало?

44

Так назывался пиратский флаг — скрещенные кости и череп на черном фоне.

— Не совсем. Спрашивал себя — я хочу сказать что-нибудь еще? Или уже все сказано? И если все сказано, останавливался. Точно. Но если нет — писал дальше.

— По-моему, так неправильно, — говорит Эдди. Он трижды отрывисто покашливает и начинает нащупывать на тумбочке коробку с салфетками. Кашляет еще, заворачивает в салфетку что-то такое, чего лучше не видеть, и утирает губы. Вероятно, он снова готов порассуждать о том, что слишком мало народу умирает, и нам срочно надо что-то с этим делать. Он все пытается заговорить.

В соседней комнате слышу Финес. Она специально оставила дверь открытой, чтобы быть в курсе происходящего у нас. Сейчас она разговаривает по телефону.

— Я думала, он заедет меня забрать, — строго говорит она. — Думала, я его знаю. Нельзя же всегда думать, что никого не знаешь. Понимаешь, что я говорю? Я хочу сказать, что если трахаться с шестидесятилетним, то уж, конечно, с собственным мужем. Охо-хо.

Блуждающий взгляд Эдди возвращается к телевизорам. По одному Фокс [45] показывает «Империю зла», по другому Си-эн-эн — «Думайте, что хотите». Потом на экране «Фокс» появляется картинка: на льду катка в Рокфеллер-Плаза под огромной сверкающей огнями рождественской елкой собралось полсвета. По Си-эн-эн начинают повторять наиболее интересные моменты матчей, состоявшихся в прошлые выходные между командами Национальной футбольной лиги. Я вдруг начинаю опасаться, что вслед за вопросами на литературные темы последует просьба прочесть что-то, вышедшее из-под пера Эдди, например, мемуары. Или роман, главным героем в котором будет изобретатель по имени Эрик. Если у вас вышла книжка, пусть хоть сто лет назад, пусть вы хоть слепы на оба глаза, все равно каждый считает вас своей законной добычей и просит «посмотреть».

45

Имеется в виду новостной ресурс «Фокс-Ньюс».

В дверном проеме, ведущем в комнату с морским такелажем, в обрамлении пышной прически вдруг появляется голова Финес. В руке у нее красный сотовый телефон.

— Вы тут живы? Такая жуткая тишина, — говорит она, глядя на нас с жалостью. — Не слышно ни смеха, ни шуток. Что это мы такие серьезные? — Она смотрит на меня и делает вид, что недовольно хмурится. — Не доводите до беды, не то придется обоим по клизме поставить. Он свою уже получил. Моя сестра из Ньюарка говорит, большой ураган надвигается. Никто из вас на Рождество в путешествие не собирался?

Как раз я. Финес снова скрывается в соседней комнате.

— Знаешь, они за мою жизнь бороться не будут, Фрэнк. — Хриплый голос Эдди делается напряженным и мальчишеским. — Богадельня этим не занимается. Жизнь либо продолжается, либо нет. Храбрость тут ни при чем. Интересно. Каждый должен пережить такое хотя бы раз. — Дьявольское лицо с крашеными волосами и лоснящимися щеками кажется испуганным, будто Эдди хотел засмеяться, но пороха хватило только на гримасу страха.

— Ох, — вырывается у него. — Ох-ох-ох-ох-ох.

— Может, я могу чем-то помочь, Эдди? — Я чуть придвигаюсь к кровати, но прикасаться к нему по-прежнему не намерен.

— Например? — каркает он.

— Ну, клизму там…

Он долго молча смотрит на меня и, наконец, говорит:

— Тебе, наверно, понравилось бы.

— Ну, не все, — говорю я. — Старина Маслина, ну и попал ты…

— Ты так думаешь? — говорит Эдди и его запекшиеся губы кривятся усмешкой.

В соседней комнате Финес смеется чему-то, сказанному ее сестрой в Ньюарке.

— Во всяком случае, я никогда не была соней, — говорит она и начинает хохотать.

Эдди глубоко вдыхает, и снова я слышу металлический скрежет. Каждый такой вдох может стать последним. В любой момент он может отдать концы, а я, почти чужой ему человек, буду зачем-то стоять рядом. «Мистер Медли скончался, обмениваясь с неизвестным шутками по поводу клизм».

Снаружи, из-за мокрых зарослей вокруг каса– Эдди [46] , доносится писк, сопровождающий открывание дверцы машины, и затем утробное урчание разогреваемого двигателя. Это машина из городка Скилман, она развозит в цистерне нефть, я видел ее по дороге сюда. Доставляет топливо, возможно, кому-то из соседей Эдди. Надеюсь, моя «соната» не окажется у нее на пути, когда водитель, не глядя, сдаст назад.

46

Дворец Эдди.

— Знаешь, — во рту у Эдди, наверно, пересохло, поэтому он с таким трудом сглатывает, — все это дерьмо, с которым, как кажется, невозможно жить. Колостома [47] , например. Или стать овощем. Или быть комендантом Берген-Бельзена. Жить можно с чем угодно. Просто сознание возвращается к более примитивному состоянию.

— Может, такого просветления и достаточно? — говорю я, стоя у кровати.

— М-да. Может быть. — Эдди снова вздыхает, на этот раз почти легко, ненадолго преодолевает слабость, будто заключил перемирие с болезнью. Возможно, это мое присутствие так благоприятно на него подействовало. Из-под покрывающей его простыни распространяется очень неприятный запах. Непонятно, что это. — С чем не могу смириться — стыдно сказать. Стыдно признаться. С тем, что больше не встречусь с женщиной лицом к лицу в барабане вращающихся дверей, и она на меня уже больше так не посмотрит. Понимаешь? Такого больше не будет. Изобретать, как я сейчас понимаю, меня побуждало именно желание испытывать такое чувство. Стыдно признаться. — Под простыней Эдди что-то делает правой рукой. — О-х-х-х-х, — стонет он и отворачивается — видимо, настолько болезненно то, к чему он там прикоснулся, — катетер или что-нибудь не менее чудовищное, вторгшееся в его тело. Так много всего может пойти наперекосяк, что просто удивительно, когда хоть что-то происходит как следует. Может быть, доставить благотворительным рейсом из Кумвау двух миниатюрных вьетнамок-массажисток? Уж они бы устроили ему проводы, не то, что я. Подтвердили бы на практике, что жизнь продолжается, пока не прервется. Финес, я думаю, не возражала бы.

47

Колостома — сформированное в ходе колостомии отверстие на животе, чаще слева, в которое выведен и подшит конец или петля ободочной или сигмовидной кишки.

— Тут нечего стыдиться, Эдди, — говорю я, имея в виду животное начало в человеке. — Все откуда-нибудь да берется.

— Должен тебе признаться, Фрэнк, — быстро выговаривает Эдди, и его грудь вздымается под голубой простыней, будто он пытается противостоять очередному приступу боли.

— Для того я и здесь, — говорю я, немного греша против истины, чтобы Эдди не принял меня по ошибке за ангела смерти. Возможно, этот проблеск ясного сознания у него — последний. Смерть все в жизни превращает в сон.