Продается детская коляска

Он рывком распахнул дверцу, всунул голову и яростно кричал Нинке что-то невнятное, чего было нельзя расслышать, так как голова была вся в кузове машины. Можно было только понять, что он грозит ей чем-то несуразным и взбешен больше всего тем, что бежал наперерез Нинке и опоздал на три секунды вскочить и захлопнуть дверцу перед ее носом.

Тут подоспел он сам с коляской, распахнул заднюю дверцу и стал неумело складывать и вталкивать непослушную коляску. Шофер сложил руки на груди, как Наполеон, откинулся на спинку и объявил, что вообще никуда не поедет, раз трое пассажиров подняли у него такой скандал, но тут Нинка опять захлопнула свою дверцу и сказала шоферу, ткнув через плечо пальцем на заднее сиденье, где он все еще возился, устраиваясь с коляской:

– Все в порядке, этот со мной!

Шофер подумал-подумал, пожал плечами и включил счетчик. Машина тронулась, и Нинка еще успела свысока, презрительно прищурясь, холодно усмехнуться через стекло растерянно топтавшемуся на тротуаре неудачнику.

Когда они подъехали к дому, Нинка осталась сидеть с коляской в машине, а когда он принес чемоданы и ремни с одеялами, она сказала водителю:

– Чемоданы лучше всего в багажник, а сверток можно рядом со мной положить.

– Ты-то куда собралась?
– наконец сердито спросил он, выбрав момент, когда шофер возился в багажнике.

– А тебе что, жалко? Тебе же за машину платить, а не поштучно, с носа. А я давно в аэропорту не была. Даже никогда.

Так они молча, ни слова друг другу не сказав, приехали в аэропорт и выгрузились вместе с коляской, и пока он ходил отмечать свой билет в кассе, Нинка сидела и, по-видимому, стерегла его вещи, а потом с ним вместе стояла, внимательно следя за весами, пока взвешивали его вещи и прикрепляли ярлыки.

Уже с того момента, когда он неожиданно оказался вместе с Нинкой в такси, он понял, что ему не так-то легко будет от нее избавиться. В тот момент, когда все его чемоданы были уже на весах, он чуть не вздрогнул, услышав ее голос:

– А вот еще коляску не позабудьте!

Коляску тоже взвесили и навесили на ручку ярлычок с изображением самолета.

Даже если бы Нинка и не ходила за ним все время по пятам, он ничего не мог уже поделать. Здесь, в аэропорту, отделаться от коляски нечего было и пытаться, все кончилось бы чем-нибудь вроде объявления по радио: "Гражданин с билетом на рейс такой-то, позабытая вами коляска находится у дежурного..."

До отлета самолета оставалось больше двух часов, и они молча начали ждать. Уселись на скамейке так: слева он, посредине вещи, справа Нинка. Он набрался решимости и твердо начал:

– Слушай-ка, что тебе тут, собственно, надо? Ехала бы ты домой...

– Ничего не надо!
– она строптиво передернула плечами.
– Так!

– Ну, я пойду за папиросами в буфет.

– Сходи, конечно.

Он вошел в одну дверь, а с папиросами вышел через другую и не сразу нашел глазами, где Нинка сидела с вещами, и теперь точно в первый раз ее разглядел.

Она сидела слегка сутулясь и смотрела на дверь, куда он ушел. Он подходил к ней с другой стороны, и она его не замечала. Тонкие ножки в потертых узеньких брючках еле доставали до полу, потому что она полулежала боком, облокотившись на его вещи, - наверно, придерживала, чтобы что-нибудь не утащили, обветренные губы в поперечных морщинках полуоткрыты, глаза ждут, не отрываясь от двери, куда он ушел за папиросами. На том месте, где большие пальцы упираются в носок, на стареньких кедах уже побелела резина и пошли трещинки там, где они скоро совсем прорвутся. И почему-то именно это показалось ему ужасным, - стольких детей видел он за эти годы и не замечал, как они обуты. Даже этого не замечал, а ведь просто невозможно спокойно жить на свете, когда есть хотя бы плохо обутые дети. Старая его мысль о запаянных консервных банках мелькнула снова, но тоже показалась ужасной: вот сидит эта Нинка, сейчас притихшая, но готовая взъерошиться и царапаться, и никому не доверять, и все замечать и взвешивать, и недоверчиво криво усмехаться. Маленькая запаянная консервная баночка, которая будет жить под этикеткой, какую наклеят, но что там на самом деле, не поинтересуются узнать.

Она почувствовала, что кто-то подходит к ней со спины, и мгновенно повернулась и прикрыла рукой место рядом с вещами, где он прежде сидел, уже готовая сгрубить, сцепиться, не уступать, но тут же усмехнулась уголком рта:

– Откуда ты выскочил, не заметила!

Они опять уселись рядом, прислонившись к вещам. Кругом сновали пассажиры, выкликало пассажиров радио, время медленно текло, но все приближалось к моменту отлета, и они оба отчетливо чувствовали это утекание оставшегося времени.

– Что это ты там на крыше делала?
– вдруг спросил он.

Она поежилась плечами, равнодушно проговорила:

– Барбосничали!.. Так!.. Ну что, не понимаешь? Барбоса гоняли! Ничего не делали. Барбоса никакого нет, понял? Ну, мы сами барбосы! Вот и гоняли. Ну?

– Отчего же, понятно, - примирительно сказал он, понимая, что это глупо и, собственно, ничего не доказывает, и все же продолжая смотреть на трещинки в носках, куда упирались большие пальцы.

– А где твои провожающие?
– спросила она.
– Все тут?

Он усмехнулся:

– Все тут.

– Ну да? И встречающих небось будет такая же толпа?

Он промолчал.

– Ну, скажи-ка мне честно. Откуда ты про Черникину узнал? Кто тебе сказал?

Он молчал, и она быстро сказала:

– Много будешь знать, скоро состаришься! И всякую такую чепуху я лучше тебя знаю, можешь не говорить. Скажи, ты знал про нее или ты так, наобум?

– Наобум в общем. Так, показалось, что тут что-то может быть такое...

– Ну да? Ты прямо по объявлению пошел? Посмотреть, в чем дело? Ну да?

По радио объявили посадку, они замолчали, прислушиваясь; это был еще не его рейс.

– А ты надолго туда?

– Туда на недельку не ездят... На два года, а там видно будет.

– А квартира у тебя здесь!
– раздумывая, сказала она, сосредоточенно покусывая от напряжения обветренную нижнюю губу.

Снова ожило радио, и Нинка, вздрогнув, подняла голову и уставилась на громкоговоритель, хотя он еще ничего не говорил.

– А вдруг я тебе туда напишу?
– небрежно проговорила она.

– Напиши.

– И ты обрадуешься?

Он подумал, соображая, как ответить правду, и кивнул:

– Обрадуюсь.

Вызывали на посадку его рейс. Пассажиры всполошились и потянулись к выходу на летное поле, и вещи уехали куда-то на тележке. И так они дошли до барьера, за который провожающим выходить не разрешалось, и тут он заметил, что Нинка по-детски уцепилась ему за кончики пальцев и, толкаясь среди пассажиров, почему-то волнуется, будто ей самой лететь.

В последнюю минуту они старательно пожали руки, и она сейчас же вцепилась в перекладину барьера, чтоб ее не оттеснили, и во все глаза смотрела, не улыбаясь, точно все еще чего-то не разобрав.

Он неопределенно ей улыбнулся на прощание и пошел к самолету, но тут же услышал окрик дежурной и, обернувшись, увидел Нинку, которая, прорвавшись через барьер, мчалась по полю. Она догнала его и ухватила за рукав:

– Ты что, нарочно?
– Зло усмехаясь, она смотрела исподлобья.
– Нарочно адрес забыл? Тогда и не надо! Черт с тобой!

– Нет, - сказал он.
– Да нет же!.. Да честное слово нет! У меня в голове что-то спуталось сегодня.

– Теперь я и сама у тебя не возьму!