Продается дом с дедушкой

Игорь бегал на молочную кухню и сам себя не помнил – надо было рано встать, прийти, забрать бутылочки. Он не пил, но находился в бессознательном состоянии, то ли от недосыпа, то ли от страха. Лариса спала с Гариком, который даже во сне держал мать за палец. Рядом стояла кроватка с Петей. Игорь был лишним. Он заводил себе будильник, чтобы не проспать поход на молочную кухню. Уходил, возвращался, снова ложился. Дремал около часа, вставал разбитый. Лариса готовила только на детей. И Игорь не заходил на кухню, чтобы, не дай бог, не сдвинуть с плиты кастрюльки с кашей для Пети и бульоном для Гарика.

Потом Гарик привык, что папа дома, и соглашался расстаться с матерью на час. Тогда Игорь выводил сына на детскую площадку, где тот катал машинку по бортику детской песочницы, делал пасочки и позволял отцу покрутить себя на карусели. Они – отец и сын – молча выходили, молча гуляли и молча возвращались. И оба – с облегчением. Гарик вцеплялся в мать, а Игорь уходил спать – прогулки его не бодрили, а вгоняли в сон, похожий на кому. Он ложился и тут же засыпал.

В следующий раз Лариса замычала, когда все было хорошо. Игорь пил в меру, приносил гонорары. Петя рос, тьфу-тьфу, здоровым – Лариса его раскормила и любовалась перевязочками на руках и складочками под попой. Правда, переворачиваться Петя начал поздно, а ползать и вовсе отказывался – ему мешал лишний вес. Врач советовал ограничить питание, делать массаж, но Лариса отказывалась. Один раз она пережила дистрофию ребенка, поэтому ни о каких ограничениях в еде и слышать не хотела. Варила манную кашку, жиденькую, совала в рот Пете то горбушку, то баранку, то печенье. Петя все время ел, безостановочно. Лариса была счастлива.

Гарик ходил в детский сад. Игорь забирал сына по вечерам из сада и вел домой. Если накануне он бухал, то к шести вечера приводил себя в норму и шел забирать Гарика. Все было отлажено, размеренно. Лариса по-прежнему спала в детской. Гарик уже не держал мать за руку, Петя спал спокойно.

Раз в месяц Лариса выходила из комнаты сыновей и приходила в спальню. Игорь исполнял супружеский долг, не понимая, зачем это вообще нужно. Ларисе точно не нужно, ему тем более. У него тогда были незамысловатые желания – выпить, поспать, найти денег и снова выпить.

Так и жили: завтракали, ужинали. Лариса гладила белье, мыла полы. Игорь вызывал сантехника, чтобы починить кран на кухне. Вывинчивал перегоревшие лампочки, ходил за картошкой в магазин. Курил на лестничной площадке. Нормально жили.

И тут вдруг Лариса опять замычала, как в прошлый раз. Сидела, обхватив себя за плечи на краю кровати, раскачивалась из стороны в сторону и мычала.

– Что случилось? – Игорь чувствовал себя виноватым, но не знал в чем. Ларисино мычание его уже не испугало. Раздражало? Да.

– Ни-че-го, – промычала Лариса.

Игорь закрыл дверь в комнату, чтобы не разбудить детей. Не то чтобы он сильно переживал за сыновей, но, если бы они проснулись среди ночи – до утра бы не угомонились. Проще было закрыть дверь.

– Ну, что с тобой? – Игорь сел рядом с женой. Она продолжала раскачиваться, как неваляшка. И мычала на одной ноте. Он поерзал и под тапочками почувствовал стекло.

– Ты что-то разбила?

– С зонтиком, – промычала громче Лариса.

Помимо страсти к посуде, у нее обнаружилась еще одна – она обожала фарфоровые статуэтки. Балеринки, девушки с зонтиками, с собачками, цветочками, в платьях, капорах, с кавалерами и без… Все эти безделушки сначала заняли полку в серванте, потом вторую, к ним прибавились собаки, кошки и прочие фарфоровые ужасы – немыслимые позы, страшные, одинаковые лица. Лариса тряслась над своей коллекцией, заботливо протирая пыль с каждой статуэтки.

– Ну, ничего, купишь себе другую, – ответил Игорь.

Лариса замычала еще громче.

Он нехотя пошел на кухню, накапал в водочную рюмку валокордин и принес жене. Она отмахнулась, но потом выпила.

– Я устала, очень устала, – сказала она.

Игорь кивнул, хотя не мог понять, отчего жена устала – все было как обычно, рутина. И он опять почувствовал себя виноватым.

– Ну, возьми отпуск, поезжай на дачу, – предложил он.

– Ты не понимаешь? Я от всего устала! От тебя, от дачи, от детей устала! От этой жизни устала! Ты понимаешь? Ничего ты не понимаешь!.. Никогда не понимал!

Игорь прекрасно помнил, что все началось с того срыва жены. Он помнил срыв и то, как потом все вдруг… завертелось, что ли. Или это случилось позже? Или срыв жены вообще ни при чем?

Он так часто отвечал на вопросы читателей про начало своей карьеры, что у него сложилась вполне себе полноценная легенда. Он в нее поверил. И только жена знала, как все было на самом деле. Или у нее тоже сложилась своя история? У каждого – своя правда? Да, у него, у Игоря, – своя. У жены – своя. И чья правда правдивее?

– Как началась ваша творческая карьера? – спрашивали Игоря Михайловича.

– Это была судьба, – отвечал он скромно. – Я раньше не верил в судьбу, а сейчас верю. Давно поверил. Мой лучший друг – мы выросли вместе – не сдал рукопись вовремя. Сами понимаете, писательство – это не болванки на заводе тачать. Муза прилетела, улетела. И вы же понимаете: в те годы… это было страшно. Даже опасно. И я предложил напечатать рассказы.

– Чтобы дать возможность другу закончить рукопись?

– Конечно. Я не сомневался, что его роман будет опубликован. А мои рассказики, как бы это сказать, «заткнули дырку». Тогда же были планы, сроки, пятилетки… Ну, вы слишком молоды, чтобы это помнить.

– Вы поступили благородно!

– Да нет, так бы каждый на моем месте поступил. Тогда мы знали цену понятиям «дружба», «предательство», «верность». Об этом и мои рассказы, кстати.

– Вы хотели рассказать детям об этих понятиях?

– Да, конечно.

– Вы могли предположить, предсказать такой успех?

– Нет, конечно. О чем вы говорите? Я вообще об этом не думал! Если честно, мне эти рассказы казались милыми, но не более того. Смешной разминкой. Я вообще не думал, что они увидят свет. Я же писал для себя, для семьи. Чтобы жене было приятно. Так, баловство.

Тут Игорь Михайлович говорил чистую правду – он не думал ни о славе, тем более такой, многолетней. Может, стоило рассказать, что он эти рассказы ненавидел? Считал худшим из написанного! Да ему было стыдно за каждую букву! А сколько он вытерпел насмешек? Эти рассказики ему всю жизнь перевернули – не отмоешься, не зачеркнешь, не перепишешь и, как оказалось, не выпрыгнешь из детских штанишек. Так и останешься недо-писателем, недо-детским, недо-взрослым.

– Ну что – про самолетики пишешь? Или уже до скакалок дорос? Все песочницы, грибочки, карусели? – шутил редактор Аркадий Леонидович, который тоже был удивлен успеху рукописи. Он снял свою фамилию из выходных данных, чтобы не позориться. Подписался Ивановым, и этого Игорь долго простить не мог. Удар тогда был сильным – по самолюбию, по самооценке. Даже не щелчок по носу, а как делали старшие ребята в лагере: «Хочешь, за ворота перекину? Есть верный способ. Знаешь секрет? Если голова за воротами, то и тело пройдет». Они обхватывали голову Игоря двумя руками и приподнимали от земли так, что ноги болтались. Он начинал кричать и дрыгать ногами. После этого голова еще пару дней трещала и взрывалась то у виска, то над бровью. Кровь носом шла. Игорь доползал до дяди Васи и падал в спасительный обморок у сторожки на проходной.