Продается дом с кошмарами
Шрифт:
Присмотревшись и раскинув мозгами, Костя сделал вывод, что рояль этот просто недомерок. Да и всё здесь - скрипучие стулья, проигрыватель для винила, комод, картины и фотографии на стенах – было мелковато. Шуму же хватало и от карликового рояля, потому что композитор не улежал на диване и выскочил сыграть свежую тему, только что пришедшую ему в голову. Костя был уверен, что это собачий вальс.
– Полно, Мишук, ты не щадишь себя, - строго сказала Ида Васильевна. – Не хочешь спать, так попей чайку.
Мишук послушно прервал вальс и уселся за стол. В свою чашку, которая была вдвое крупнее
– Варвар! – ласково ругнулась жена композитора. – А масло?
Галактионов добавил в чашку сливочного масла и, топя его ложечкой, стал наблюдать, как масляный айсберг медленно тает, пуская жирные круги.
Ида Васильевна пояснила:
– Масло – это для голоса. Всё молочное я беру в деревне исключительно для Миши. У Михаила чудесный баритон, вы заметили? Все говорят, бархатный.
Костя понял, что, поскольку он безголос, то здесь ему не мазать хлеб маслом. Ида Васильевна его подбодрила:
– А вы лучше попробуйте любимое варенье Петра Великого! Правда, прелесть?
Варенье оказалось таким древним и засахаренным, что Костя поверил – его в самом деле не доел Пётр Первый. Сушки остались от той же эпохи. Когда Костя попробовал размочить их в чае, они, будто гипсовые, начали ещё больше твердеть.
– Чудные сушки, мои любимые, - приговаривала Ида Васильевна, кусая искусственными зубами единственную за столом булку.
Михаил Пахомович опорожнил чашку, положил себе в блюдце из маслёнки остаток масла и стал поедать его ложкой, как мороженое. Костя бился над сушкой. Он всё думал: «И зачем нужен в деревне бархатный баритон? Аукаться, что ли?»
Михаил Пахомович заметил, что Костя ничего не ест, и сказал:
– Не все, Идочка, так любят сушки, как ты. У нас на кухне я где-то видел полбулки целинного. Варенье с чёрным хлебцем - это недурно!
– Целинный ещё вчера утащила колывановская собака. Я вам про неё уже рассказывала, - повернулась к Косте Ида Васильевна.
Галактионов удивлённо поднял брови, похожие на две обувные щётки:
– Собака? Прямо из буфета утащила? Как же так! Я его хорошо запер.
– Ты не первый год знаешь, Миша, эту собаку – лапы у неё ловкие, как у шимпанзе. Но я не в обиде! Матрёна Трофимовна её совершенно не кормит, потому что хочет, чтобы собака сама находила себе еду в природе. Например, ловила мышей. Но всех мышей уже поймала кошка Пелагеи Демьяновны и теперь тоже голодает…
– А печенье где?
– Девичья у тебя память, Миша! Печенье было на мои именины. Его съел Кряжимский, когда приезжал с Лидочкой.
Костя уныло слушал о съеденном и утащенном и грыз сушку. Ида Васильевна истолковала его настроение по-своему.
– Вы напрасно так грустны, - сказала она. – Знаете, моя глубокая старость – да-да, не спорьте, я безнадежно стара, хотя неплохо сохранилась!
– даёт мне право… Молодым так нужны добрые советы… Мой опыт… Ах, не знаю даже, как начать!
– От печки, - посоветовал Михаил Пахомович, облизывая ложку.
– Михаил Пахомович вышел из самой гущи народа, потому выражается смело и сочно, - пояснила Ида Васильевна. – А я происхожу из семьи потомственных музыкантов, и хотя я несколько старше
Миши…– Идочка, это варенье и нож не берёт. Где наше малиновое?
– Ты сам его съел, когда кашлял. Возьми лучше сырой тыквы – кажется, остался кусочек на комоде. Это хорошо для перистальтики. Так вот, - она снова обратилась к Косте, - я не советовала бы вам, человеку молодому и одарённому, увлекаться такой девушкой, как Инесса.
– Почему это? – удивился композитор. – Девка хорошая, в теле.
– Миша, прошу тебя! Перед нами молодой писатель, который жадно ищет новых впечатлений. Именно поэтому он бросается на всё свежее и экзотическое.
– Я не ищу никаких впечатлений, - отрезал Костя. – Просто хочу в спокойной обстановке написать роман, который давно задумал.
– Тем более! – обрадовалась Ида Васильевна. – Остановитесь! Инесса девушка не вашего круга. Это деревенская фефёла - тёмная, необразованная, несмотря на весь свой культпросвет.
– Ты так изъясняешься, Идочка, будто родилась ещё до Карамзина, - фыркнул Михаил Пахомович. – Что значит «не вашего круга»? Кто сейчас на это смотрит? Инесса девка красивая, сексуальная, кажется, нестрогая…
– … а рука у неё тяжёлая, а бабка ведьма, - закончила Ида Васильевна. – Гены, знаешь ли, Миша, очень много значат. Наследственность – это всё! Ведь никто не знает, кто у этой так называемой девки отец. И тем более от кого старуха Каймакова родила её мать! И что это вообще за мать? Была ли она? Никто её и в глаза не видел!
– Так не бывает, - возразил композитор. – Мать есть у всех.
– А вдруг мы имеем дело с исключением? Представьте, молодой человек, в один прекрасный день из Мусеевского района приехала к Клавдии Степановне некая внучка, начала тут воду мутить, а потом ни с того ни с сего в культпросвет поступила. Может, она Клавдии Степановне и не внучка вовсе!
– А кто тогда? – выпучил глаза Михаил Пахомович.
– Просто аферистка. К наследству подбирается.
– Не скажи, Идочка! У бабки с внучкой фамильное сходство налицо – глазищи эти рысьи, голос, походка. Можно только догадываться, как хороша была в молодости старая Каймакова, если у внучки её вот такая корма!
И Михаил Пахомович широко развёл руки.
Ида Васильевна поморщилась:
– Миша, уйми свой старческий эротизм! Нам следует предостеречь молодого человека. Я терпеть не могу деревенских пересудов, хотя почему-то все считают меня первой сплетницей. Клевета! Я никогда не сплетничаю. Но сейчас, я полагаю, молчать нельзя - речь идёт о неокрепшей психике начинающего писателя. Мишук, пойми меня и не осуждай! Я вынуждена открыть нашему гостю прошлое, сам знаешь, кого…
– Федьки-то? Ну и чёрт с ним, открывай, - отмахнулся композитор. – Тоже мне, тайны кремлёвского пула!
Ободрившись, Ида Васильевна тронула Костину руку прохладной морщинистой лапкой.
– Вы знакомы с Фёдором Леопольдовичем Безносовым? – спросила она.
– Конечно, знаком, - ответил Костя.
– Это интеллигентнейший человек и незаурядная личность. У него двести с чем-то одних печатных работ! Конечно, его всё-таки попросили из Политеха…
– К студенткам слишком рьяно приставал, - вставил Михаил Пахомович.