Проданная

— Это правда? Вы не обманываете меня?

— Лежи и не волнуйся. Тебе очень повезло. Все гораздо лучше, чем могло быть.

Тимон поднялся, протянул руку. Только сейчас я заметила уже знакомую стойку с колбами, тонкую трубку, тянущуюся к моему левому запястью. Он что-то подкрутил, и мне стало спокойнее. Уходила мелкая тревожная дрожь, ослабевала ломота. Я с трудом повернула голову, пытаясь отыскать глазами Миру, но увидела лишь пустые кушетки. Я была здесь одна. Мне стало не по себе.

— Господин Тимон.

— Лежи спокойно.

— Господин Тимон, где Мира?

Он молчал. Я слышала лишь возню где-то позади.

— Скажите, прошу, как она?

Тимон снова молчал, наконец, подошел ко мне, заглянул в глаза:

— Она не выжила. У нее не было шансов.

Я молчала, будто не понимала смысла этих слов. Этого не может быть!

— Это не правда, — я едва заметно покачала головой, как смогла. — Скажите, что это не правда.

Он шумно вздохнул:

— Мне жаль, Лелия, но девочка умерла.

Хотелось заткнуть уши, трясти головой, отогнать эти кошмарные страшные слова. Умерла… Этого не может быть! Просто не может! Она едва-едва выучилась читать. Она стала улыбаться! Она…

— Зачем вы лжете?

Я понимала, что медик говорит чистую правду, но хотела отгородиться от нее, как ребенок. Так делают дети и животные — прячут голову и считают, что их теперь не видно. Мне тоже хотелось спрятать голову. Но внутри я принимала эту ужасную правду, и от этого становилось страшно. Потому что это была моя вина. Это я усадила Миру за стол. Это я! Все я!

— Что было отравлено?

— Алисентовый сок.

Я сглотнула, закрыла глаза:

— Она выпила почти весь кувшин.

Тимон кивнул:

— Бондисан не оставляет шансов.

Бондисан… Я вспомнила кровавый венчик, желтую пыльцу на своих пальцах.

Бондисан. Ведь это казалось таким очевидным… Полита. Это она. Я даже не сомневалась. Подлая тварь затаилась, чтобы напасть. Гаар говорила, что она караулила в коридоре. Видимо высматривала, что мне носят к столу. От того, что у нее ничего не вышло, я испытала какое-то пугающее удовлетворение. Но в жертву ему была принесена жизнь маленькой девочки. И это казалось невозможным, неправильным. Это Полита должна была умереть!

Я посмотрела на Тимона:

— А… Я? Я тоже пила. Всего один стакан, но я пила.

Медик какое-то время молчал, будто раздумывал. Что-то тревожное мелькнуло в его взгляде:

— Тебе… повезло, Лелия… Тебе очень повезло. Лежи спокойно, иначе навредишь ребенку.

Эти слова оказались сродни заклинанию, но создавалось впечатление, что он просто хотел остановить поток моих вопросов. Ненужных вопросов. Заткнуть рот. Я расслабилась, стараясь ни о чем не думать, но это казалось недостижимым. Едва я закрывала глаза — видела Миру. Веселую, улыбчивую. Читающую по слогам, мурлычущую под нос неведомую песенку. Но тут же вспоминала, как ее губы окрасились алым, как текла по подбородку розовая пена. Внутри все переворачивалось.

Медик прав — бондисан не оставляет шансов, даже если сделать крохотный глоток. То, что я выжила, оказалось настоящим чудом, но я не хотела сейчас думать об этом. Сейчас это было слишком больно. Главным было лишь то, что малыш не пострадал.

Не думать. Не думать. Не думать… Потом, не теперь.

Я слышала, как пискнул селектор. Голос Тимона:

— Мой господин, ваша рабыня пришла в себя. Состояние стабильное.

Квинт оказался на пороге медблока буквально за считанные секунды. Я услышала торопливые тяжелые шаги, звон подкованных каблуков, и вот он уже склонялся надо мной. Упавшие волосы щекотали руку шелковым полотном. Я инстинктивно попыталась подняться, но он мягко коснулся моей щеки:

— Лежи. Не вставай.

Квинт замолчал. Лишь смотрел на меня, не отрываясь, и непрерывно поглаживал щеку теплыми пальцами. И я смотрела в его глаза и не могла отвести взгляд, хоть это казалось почти недопустимым — так смотреть в глаза своему господину. Мне стало намного спокойнее, когда я увидела его. Теперь не было тревоги — оставалась лишь тихая тоска. Грусть и сожаление.

Квинт опустился на стоящий тут же стул, на котором до этого сидел медик, взял мою руку и поднес к губам, обжег дыханием:

— Я боялся потерять тебя, — низкий голос будто переворачивал все внутри. — Тебя и ребенка. Обоих.

Я молчала, не зная, что отвечать на такое неожиданное признание, на этот жест. С одной стороны, эти слова казались вполне естественными, а с другой — почти непозволительными. Господин говорил с рабыней. Он мог ничего не говорить. Но сказал. А мне так хотелось верить, что это было правдой, что я не удержалась от слез. Они беззвучно катились по вискам. Я понимала, что он не должен был этого видеть, но сейчас было почти все равно. Наверное, сейчас это можно. Сейчас мне простят.

Он утер мои слезы большими пальцами:

— Я должен был оградить тебя… В моем собственном доме… — в голосе звучала неподдельная боль, перемешанная с задавленным гневом.

Я молчала. Квинт вновь поднес мои пальцы к губам:

— Виновные будут наказаны. Обещаю.

Я заглянула ему в глаза:

— Мира… Она умерла.

Квинт лишь молча кивнул.

В эту самую секунду я подумала о том, какое счастье, что Сильвия заняла Гаар. Иначе я могла лишиться обеих.

Я сжала его пальцы. Так сильно, как только могла:

— Это — Полита. Я уверена.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Это серьезное обвинение.

Я прикрыла веки, не имея возможности кивнуть:

— Я знаю. Она угрожала мне. Уже давно. Говорила, чтобы я ходила и оглядывалась. Чтобы смотрела, что ем и что пью. Это она.

Приборная панель за моей спиной издавала отвратительный пульсирующий писк.

Медик неожиданно подал голос:

— Прошу прощения, мой господин, но чтобы рабыне решиться на подобное, нужно лишиться ума. Полита не слишком умна, но уж совсем не похожа на самоубийцу. — Он приблизился, почтительно поклонился, будто извинялся: — Я вынужден предостеречь, мой господин, что Лелии лучше сейчас отдохнуть. Система говорит о критическом возбуждении. Это может быть опасно.

Квинт тут же поднялся, не выказывая возражений:

— Конечно, Тимон — здесь ты главный. — Он наклонился, легко коснулся губами моих губ, не обращая внимания на медика: — Ты поправишься. И теперь все будет иначе.

Тимон что-то вновь нажал на панели, и я почувствовала, как тело наполняется дремотной тяжестью. Но я была благодарна за это — сон избавит меня от мыслей. Едва различимо, будто далеко-далеко я услышала удаляющиеся шаги и последние слова Квинта, обращенные к медику:

— Я жду образцы.