Продавец басен

Тридцать четвертая выжидательно вскинула на меня свои серые круглые очи.

— Привет, — сказал я. — ты теперь часы чинишь?

Тридцать четвертая все так же продолжала молча смотреть на меня.

— Ты меня, наверное, не помнишь… — начал было я.

— До сих пор мне на память жаловаться не приходилось.

— А… так ты часовщик теперь?

— Нет.

Я огляделся. Лавка была заставлена колбами и пробирками с разного цвета жидкостями и порошками.

— А на карте написано, что здесь — часовая мастерская.

— Старая карта, я уже полгода владею этим предприятием.

Я попытался повернуться, и предприятие угрожающие зазвенело пузырьками.

— Прежде, чем ты все здесь перебьешь, сообщаю, что за разбитое здесь платят, как за купленное.

— А куда часовщик отсюда переехал, не знаешь?

— Без понятия.

— Слушай, — набрался я смелости, — понимаю, что ты очень таинственная, но можно тебя каким-нибудь именем называть? А то твой ник прочитать нельзя, а звать тебя тридцать четвертой — как-то невежливо. Может, я захочу в следующий раз купить вот это, — тут я ткнул пальцем в первый попавшийся пузырь с чем-то фиолетовым, — и как мне к тебе обращаться? Проше пани тридцать четвертая?

— Когда ты захочешь купить себе средство, облегчающее роды, можешь называть меня Евой.

— Тебя так зовут?

— Меня зовут Малгожата, но я догадываюсь, как это будет звучать в твоем исполнении.

— Так как тебя зовут? Ева или Магла…можата?

— Ева-Малгожата. И если мы закончили эту увлекательную беседу, то я хотела бы вернуться к своим делам.

На прилавке перед Евой лежала раскрытая тетрадь, рядом — письменный прибор.

— Ты дневник пишешь?

— Ну разумеется. И сейчас добавлю в него пару особо захватывающих страниц. Ты покупать что-нибудь собираешься? Нет? Тогда доброго дня и, будь ласка, закрой за собой дверь.

Что мне импонировало в тридцать четвертой, то есть, в Еве, так это то, что я совершенно точно не вызываю у нее личной неприязни. Кажется, ей в принципе не нравились люди, вне зависимости от того, являются ли эти люди мною или нет.

* * *

— Слушай, — сказал Акимыч, разливая чай. — А этот портье, с которым ты все время переписываешься, он хороший чувак вообще?

— Лукась? На первый взгляд он довольно угрюмый и на все обиженный, да и на второй, в общем, тоже, но в целом да, Лукась — хороший чувак. Мне так кажется. А что?

— Наш Митрадо уезжает через пару недель, нужен второй сменщик, сегодня услышал, что хозяева ищут портье — ну, и сказал, что у меня есть отличный кандидат, мой хороший друг — они готовы предложить ему место.

— Ты ж его даже не видел никогда.

— Ну и что, ты-то видел, а я тебе доверяю. Напиши ему, что есть вакансия, а жить в свободное от дежурства время можно у нас.

Я не был так уж уверен, что жажду заселить весь дом лукасями — у этого хорошего чувака были свои слабости, например, привычка при малейших признаках сырости надевать под рубашку шерстяной пояс, пропитанный чесночной настойкой.

Но я все же сел и написал то, что просил Акимыч. И уже через десять минут получил ответ.

«Еду!»

Глава 3

А на следующий день я получил малахитовый квест. Дело было так — после целого дня исключительно неудачной рыбалки (шла все какая-то мелочь, причем самая завалящая- плотва, подлещики, ерши да карасики), я извлек из воды розовую раковину, похожую на ладошку младенца. Вскрыл ее — и с прискорбием обнаружил в нежных складках моллюска самую обычную маленькую белую жемчужинку, точь-в-точь такую, какую можно вынуть из простых черных перловиц. Потом смотрю: а она определяется как «очень белая жемчужина» и сноска еще «расспросите о ней знающих людей».

Попробовал было хозяина рыбной лавки порасспрашивать, но он смотрел на меня, как баран на новые ворота. Что было, в общем, ожидаемо, с чего бы торговец рыбой должен разбираться в драгоценностях? И как только я это подумал, тут же почувствовал себя идиотом — и решительно направил свои стопы в Золотой квартал, где самые дорогие магазины и ювелирные лавки находятся. Человек пять ювелиров по очереди пожали плечами, покачали головой и развели руками, прежде чем шестой решительно направил меня к главе ювелирной гильдии, господину Томешу.

Почтенный рыжий толстяк, у которого в веснушках были даже руки, посмотрел на жемчужину и, расплывшись в улыбке, сказал, что вообще-то это простая белая жемчужина, но при этом она — идеальной формы, цвета, тепла и плотности. А он как раз очень хочет собрать на день рождения своей дорогой дочурке ожерелье из ста идеальных белых жемчужин, так не взялся бы я их в течение недели доставить? И квестовая табличка тут же — вся зеленая, в прожилках, с малахитовым навершием.

«Подарок для Лулу. Найдите для дочери ювелира Томеша еще 99 идеальных жемчужин».

Квест-то я принял, но сомнения, конечно, возникли. Я такую ракушку первый раз встретил — где их за неделю 99 штук набрать?

— Дочка у меня одна, может, я ее и балую, но почему бы свое единственное дитя и не побаловать? — говорил Томеш. — Знаете ли вы, Нимис, что в наших краях такое ожерелье из ста белых жемчужин называется «Родительским благословением»? Девушкам его дарят родители, оно бережет девичью честь, а после свадьбы муж добавляет к нему еще сотню жемчуга, тогда оно становится «Двойной ниткой честной жены» — и носящая его никогда не умрет родами? Это, конечно, старый обычай, но в почтенных семьях его все еще помнят. Идите же, принесите мне жемчуг, и да пребудет на вас благословение Нейдона!

И как только ювелир это сказал, я получил бафф. «Повышен шанс вылова розовой перловицы, срок 6 дней 23 часа». Так что вместо того, чтобы идти домой — отдыхать и ужинать, я опять помчался на рыбалку и вернулся уже глубоко заполночь, с возком, набитым рыбой, и инвентарем, в котором белесо светились пятнадцать квестовых жемчужинок.

Так дней пять и провел, рыбачил, как подорванный, вечером с Акимычем поспешно ужинал, читал очередную цидулу от Лукася и падал в койку, чтобы встать с рассветом и снова кинуться в битву за жемчуг. Собрать я его, кажется, успевал — но впритык.

Лукась уже направлялся к нам — но ехал он на грузовом корабле, который останавливался по дороге у каждой лесопилки со своим причалом, у каждой приморской деревеньки, так что странствие шло неспешно, а Лукась считал своим долгом с каждой стоянки посылать мне путевые впечатления — крайне обстоятельные.

«Кок опять натряс своих волос в похлебку, чайка украла у меня хлеб с маслом, матросы ведут себя на редкость неуважительно и редко моются…»

И совершенно не вина Лукася была в том, что каждое сообщение о пришедшем письме заставляло сердце екнуть. Я, конечно, понимал, что родители поставили на мне в этом обличье — крест, и писать ни за что не будут, но вдруг… Вообще я пребывал все это время в каком-то эмоциональном отупении, не разрешал себе слишком много ни о чем думать, только о том, где взять денег — тут, по крайней мере, имелась ясная цель и никаких дурацких страданий.