Продавец крови

Прости, Эмиль. Но в твоем возрасте пора научиться достойно принимать любой ответ от женщины.

Парка расстегнута, наверное, он действительно собрался палить в дверь, потому что пистолет был в руке.

Я сосредоточенно облизала губы. У меня не задрожали руки, и не появились сомнения. Черт возьми, я действительно была готова стрелять.

И все-таки я отступила, когда он вошел. Я пятилась в темную кухню, выдерживая дистанцию с каждым шагом.

Алена пробралась за его спиной и выбежала из квартиры, как вспугнутая мышь. Я проводила ее взглядом и посмотрела на Эмиля.

Таких застывших и жестоких глаз я не видела давно.

— Пожалуйста, уходи, Эмиль, если я правда тебе небезразлична.

Он не остановился, методично загоняя меня дальше в кухню.

— Отстань от меня, чего тебе надо? Чего ты ходишь за мной?

Глупый вопрос. Я знала, почему он здесь и почему так смотрит. Он глубоко болен. Я поняла это сегодня на набережной. Болезненной и нездоровой страстью.

Я знаю, что с ним случилось.

Наш первый роман оборвался на самой высокой и чувствительной ноте. Оборвался пытками и разрушенной жизнью. Если бы он развивался, как у всех, постепенно огонь бы угас до ровного пламени, а потом пропал без остатка. Так всегда бывает. Нам его погасили насильно, и мы застряли в этих странных эмоциях.

Его они разрушали так же, как меня.

И от этого было так больно, что ныло сердце. За годы между нами случилось столько, что уже не склеишь.

Ладно, годы. Пусть бы он вошел в мой одинокий дом — я бы впустила. Но я не могла забыть его клыки, рвущие мне шею. Во мне слишком много злости и отчаяния, чтобы его простить.

Я отступала, пока не уткнулась в окно. Все, дальше некуда — он загнал меня в угол.

Эмиль остановился, между нами оставалось метра два.

— Я три года ждал, пока ты придешь в себя. Знаешь, каким кретином я себя почувствовал, когда ты начала гулять? Сначала один, потом другой. Я не люблю, когда меня заставляют чувствовать себя кретином, Яна.

— Эмиль, проваливай!

Может быть, идея стрелять в спину не так уж плоха. Хотя бы его лицо не будет потом сниться.

— Я выстрелю, — на полном серьезе предупредила я.

— Тебе хоть раз помогло против меня оружие? Давай, я тебя подтолкну, — предложил он. — Подойду, и если выстрелишь, то сама потом накормишь. Если нет, больше оружие на меня не направляешь, а я тебя не трогаю.

— Это что за выбор такой дебильный? — я злилась, но под злостью прятала страх. — Ты меня не укусишь, понял?

— Ты же мне все прощала. Простишь и это.

Он хотел подойти, и я взвела курок. Хватит с меня этого дерьма.

— На колени, — приказала я. — Быстро. Иначе я расстреляю всю обойму тебе в голову, даже если пожизненно сяду.

Эмиль усмехнулся, эта острозубая полусумасшедшая улыбка уже всерьез меня пугала.

— Хочешь, чтобы я встал на колени? Я встаю, — улыбаясь, как безумец, он опустился на пол и без команды сложил руки за головой. — Ты помнишь? Помнишь это, Яна? Ты так кричала и звала меня.

— А ты не пришел, — бросила я. — Как всегда.

— Я помню твой невыносимый крик. Я спросил, что с тобой делают, знаешь, что они ответили?

— Замолчи, — я отвела глаза. — Заткнись, Эмиль. Пожалуйста.

Я сглотнула, чувствуя, как на глазах задрожали слезы. Я не заплачу. Он меня не заставит. Я посмотрела в потолок, на котором бесновались сине-красные отблески огней с улицы, пытаясь сдержаться из последних сил. Хватит.

— Тебе врали, — спокойно сказала я. — Тебя пытались расколоть, ничего такого не было. Не было!

Эмиль смотрел на меня ничего не выражающими глазами. Отрешенный взгляд провалился в пространство, словно он ослеп или видел что-то другое перед внутренним взором.

Рот расслабился, из лица ушла злость — ушло все, что было.

— Меня заставили смотреть, Яна. Ты меня не видела, а я стоял в дверях, — он крепко сплел на затылке пальцы. — Вот так, на коленях.

Я сглотнула и закрыла глаза.

Он был свидетелем моего стыда. Все это время знал мое уязвимое место. Еще секунда и, если я не перестану об этом думать, у меня подогнутся колени и я упаду.

Эмиль смотрел перед собой, губы шевелились, но слов я почти не слышала — он что-то рассказывал самому себе. А на меня как будто опустился звуконепроницаемый колпак и в ушах зазвенело.

Я сделала шаг в сторону, не чувствуя под собой пола. Эмиль так и стоял на коленях, не опустив руки, и хрипло шептал. С каждым словом голос менялся: больше надрыва, меньше осмысленности.

Мне казалось, что кухни больше нет: одно темное пространство, заполненное его рычащим шепотом.

— За что, Яна? За что ты так со мной?! — Эмиль начал кричать. — Они напоминали мне об этом каждый день. Я больше не мог, я хотел сдохнуть! Мне было все равно, Яна! Я после этого должен был ему в глаза смотреть! Жать ему руку, Яна!

Замолчи. Замолчи сейчас же.

Я думала, что можно защититься. Оказалось, это самообман. Тебя просто бьют тыльной стороной рукоятки в висок, и ты падаешь. До сих пор не могу забыть тот удар. До сих пор его чувствую. Вокруг виска застывают мышцы — сильно, до боли. И не отпускает. Никак, что ни делай.

Я стояла на коленях возле стены, голая — меня ведь вытащили из его постели. Колени разламывались от боли — в них словно вбили гвозди. Руки, сложенные за головой, тряслись. Из носа текла кровь. Я прижималась лбом к стене и уже не молилась.

Они зашли и один из них ударил меня в висок.

Он все это видел. И то, что было потом, видел тоже.

Я так хотела, чтобы он спас меня. Я звала и звала, кричала и кричала, пока не поняла, что никто не придет.

Замолчи, Эмиль.

Я обошла его по дуге — как опасного зверя, и бросилась из квартиры, ничего не видя перед собой. Выгнал меня из собственного дома. А я думала, что не придет, не сможет. Внутри нарастало напряжение, я должна была что-то сделать — все равно что. Все равно с кем.

Один пролет, второй… Не знаю, куда я бежала, мне просто нужно было бежать. Перед глазами темнело, я цеплялась за перила, падая, но вставала, пока не споткнулась в очередной раз, и рухнула. И встать больше не могла. Раскачивалась, стоя на коленях. Оружие я сумела удержать — оно было в руке. Судорожное дыхание отражалось от стен пустого подъезда. Меня трясло. Я ничего не видела перед собой, словно ослепла.

Грудь распирало изнутри — во мне бился голос, искал выход. Все что осталось во мне — крик. Я стала хрупкой, как стекло. Коснись, и разлечусь в осколки, стану стеклянной пылью, ничем.