Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»

Я усадил его на грудь тирана, и мэр сказал:

— У меня для вас скверные новости. Уж лучше бы вы не писали об этой истории. Взгляните… — И он протянул мне пачки телеграмм.

Они были от всевозможных исторических обществ Индии, и все они выражали протест против снятия памятника. Оказывается, мы заблуждались по поводу сэра Фредерика. Вся эта история с тираном относилась совсем к другому Лоули, времен Уоррена Хейстингса [27] . Наш Лоули был военным губернатором уже после великого восстания [28] . Он расчистил джунгли и фактически явился основателем нашего города.

27

Уоррен Хейстингс — генерал-губернатор Бенгалии в 1774–1785 гг.

28

Речь идет о восстании сипаев в 1857–1859 гг.

Он образовал первый в Индии кооператив, построил систему орошения, и тысячи акров земли стали питаться водой Сарайу, которая прежде пропадала втуне. Он основал и то и это и погиб, спасая крестьян во время небывалого разлива Сарайу. К тому же он был первым англичанином, который советовал британскому парламенту вовлекать все больше и больше индийцев в управление страной. В одной из своих депеш он писал: «Британия должна когда-нибудь уйти из Индии для своего же блага».

Все это сообщил мне мэр и сказал в заключение:

— Правительство требует, чтобы мы поставили памятник на место.

— Но это невозможно! — заорал я. — Это мой памятник, и я оставлю его себе! Мне нравится коллекционировать памятники национальных героев!

Однако столь героическое проявление чувств никого не тронуло. Целую неделю все газеты страны были полны сэром Фредериком Лоули. Жители нашего города волновались. Они устраивали демонстрации перед моим домом, выкрикивали лозунги. Они требовали возвращения памятника.

Я согласился отказаться от него, если муниципалитет возместит хотя бы мои расходы. Горожане расценили это заявление как в высшей степени наглое.

— Этот человек пытается спекулировать даже на памятниках! — говорили они.

Уязвленный, я повесил на двери своего дома объявление: «Продается памятник. Две с половиной тонны превосходного металла. Идеальный подарок другу-патриоту. Рассматриваются предложения от десяти тысяч рупий и выше».

Объявление привело их в ярость. Им хотелось поколотить меня, но они были воспитаны в традициях пассивного сопротивления и потому лишь пикетировали мой дом: лежали у дверей, сменяя друг друга, держали в руках флаг и выкрикивали лозунги. Правда, они не особенно докучали мне — готовясь к приему памятника, я отправил жену и детей в деревню. Просто теперь я вынужден был пользоваться черным ходом.

Потом муниципалитет прислал мне ноту протеста с извлечениями из закона о памятниках старины, но я отверг ее в соответствующих выражениях. Началась битва умов — между мной и адвокатом муниципалитета. Досаждало мне только непомерное количество корреспонденции, от которой в моем уже и без того тесном доме можно было просто задохнуться.

Я цеплялся за свой памятник, уже не надеясь в душе, что эта история когда-нибудь кончится. А как мне хотелось свободно расположиться в собственном доме!

Через полгода пришло наконец избавление.

Правительство потребовало отчета по вопросу о памятнике. Эта возмутительная история вместе с другими упущениями со стороны городских властей заставила его поинтересоваться, почему в нашем городе до сих пор не переизбран муниципалитет? Я явился к мэру и сказал:

— Вам надо сделать что-нибудь грандиозное. Отчего бы вам, к примеру, не приобрести мой дом под Национальный заповедник?

— Зачем? — изумился он.

— Затем, что сэр Фредерик находится здесь, — пояснил я. — Вы ведь никогда не сможете водворить его на старое место! Это было бы неразумной тратой общественных средств. Что, если оставить его там, где он есть? На старом месте он и так простоял слишком долго. А я готов уступить вам мой дом по сходной цене.

— Но наши фонды этого не позволяют! — возопил он.

— Уверен, что у вас хватит ваших собственных, — возразил я. — Зачем вам зависеть от муниципальных? А с вашей стороны это был бы великолепный жест, он прославит вас на всю Индию!..

Я предложил мэру расстаться с некоторыми суммами, сохранившимися со времен армейских одеял.

— В конце концов, борьба за победу на выборах обойдется вам гораздо дороже!

Это его убедило. Мы договорились о цене.

И как же он был счастлив, когда через несколько дней увидел в газетах такие строки: «Мэр города Мальгуди смог выкупить и подарить нации памятник сэру Фредерику Лоули. Он намерен установить его в недавно приобретенном владении, которое в ближайшем будущем будет превращено в Национальный заповедник. Муниципальный совет решил переименовать улицу Кабира в Лоули-роуд».

Аромат кокосового ореха (перевод М. Лорие)

Сборище обвинителей было ужасно. Казалось, каждому из этих людей не терпится подобрать с земли еще один камень и бросить в того, кто уже и так повержен. Вокруг — тюремные стены, решетка словно впаяна в раскаленный свинец. То была и тюрьма, и скамья подсудимых. Суд шел без проволочек, ведь время было напряженное. Такая роскошь, как различие между скамьей подсудимых и тюрьмой, годилась для других заключенных, но не для этого опасного субъекта. Он вглядывался в окружавшие его лица, стараясь прочесть в них надежду на спасение. Лицо судьи, седовласого, в очках, было непроницаемо. Точно мысли его заняты какой-то незаконченной работой; точно его оторвали от какого-то более важного дела. Перо торчало у него за ухом — в любую минуту он мог выхватить его и подписать смертный приговор. На подсудимого он поглядывал холодно. Невозможно было угадать, что у него на уме. Держался он, правда, с достоинством и как будто очень хотел соблюсти справедливость. Но в то же время как будто очень уж хотел угодить обвинению. Казалось, будь его воля, он бы сам отомкнул решетку и крикнул: «Выходи, да смотри больше мне не попадайся!» — но, возможно, то была лишь фантазия, рожденная в горячечном мозгу подсудимого. Как поступит судья — этого никогда не угадаешь. У присяжных были мрачные лица, и вели они себя странно. То и дело начинали вопить заодно с обвинителем — совсем не по правилам. Просто не разберешь, кто обвинитель, кто присяжный. Похоже было, что дело решит одно обвинение, а защита вообще промолчит. Защита? Защищать-то, пожалуй, не было оснований. Подсудимый и сам не мог бы найти ни слова в свое оправдание. Он только и мог, что вращать глазами, большими и круглыми, словно для того и созданными, чтобы ими вращать. Лицо у него было скорбное. Он старался не выдавать своих чувств, только кончики усов подрагивали. Кто-то из его мучителей заметил насмешливо: — Туда же, с усами! Такой заморыш, а усы отрастил длиннее самого себя! — Подсудимый пропустил эту издевку мимо ушей. Сейчас не время придираться к мелочам. Есть вещи поважнее — вот они перечисляют по пунктам выдвинутые против него обвинения. А пунктов много, и все серьезные. Обвинители говорили громко и все сразу, так что судья наконец сказал: — Потише! Поменьше шума. Не все сразу, говорите по очереди. — То был единственный добрый поступок, на какой оказался способен судья, да и то если намерения у него действительно были добрые, а что пользы гадать? Подсудимому нужно было точно узнать одно — выпустят они его на свободу или убьют. Ожидание было невыносимо томительно. Слова их не вселяли бодрости. Они говорили о смертной казни так легко и просто, точно просили кого-то на минуту выйти из комнаты. Скорее всего, они решат в пользу смертной казни. Да и как иначе? Обвинения серьезные. Подсудимый — социально опасный элемент. Он держит свою деятельность в тайне. Появляется только с наступлением темноты. Уличен в грабеже, хулиганстве, вредительстве и порче имущества. В общем, список хуже некуда. Самый младший из собравшихся вдруг почувствовал, что надо вставить слово о смягчении кары. Он предложил вместо казни пожизненную ссылку. Судья процедил сквозь зубы: — Ссылка? Это еще зачем? — Защитник растерянно заморгал глазами. Судья добавил: — Чтобы он продолжал свои безобразия в другом месте? — Все смолчали, устрашенные суровостью его тона. А он вопросил: — Даже если его убрать, как мы можем быть уверены, что он не вернется?

Предметом всех этих споров, как вы уже, вероятно, догадались, был крысенок, только что попавшийся в мышеловку. Его искали уже давно. До сих пор он оставался неуловим. Он только по ночам шумел и беспокоил весь дом. По ночам он гремел посудой так громко, что люди в страхе просыпались, вообразив, что в дом забрались грабители. Когда в город пришла чума, они не на шутку перепугались. Услышав, как в кухне гремит посуда, дрожали, точно в дом подложили бомбу замедленного действия. Боялись, как бы этот невидимый враг не занес чуму и в их дом и не погубил все семейство. А он, как назло, точно прошел полный курс профилактики — всякий раз, как являлись дезинфекторы со своими аппаратами, куда-то исчезал, а стоило ядовитым парам выветриться — возвращался, с легкостью проникая сквозь любой крысонепроницаемый пол. Они просто теряли голову, убеждаясь, до чего он хитер и увертлив. Как опытный шахматист, он парировал любой их ход.

Они попробовали заманить его в мышеловку, подвесив в качестве приманки луковицу, смазанную топленым маслом. Он ловко обгрыз луковицу снаружи, не задев рычажка. Они в отчаянии воздели руки к небу. Такая проворная, такая сообразительная крыса способна сгубить и человека. Чего доброго, обгрызет во сне всю семью. Да что там, враг, видимо, уже предпринимал к тому попытки. Как-то вечером старший сын пожаловался, что его кто-то укусил за левую ногу; они увидели на подошве следы зубов, и доктор велел немедленно сделать ему двенадцать уколов, что обошлось в сто двадцать рупий. Юноша не мог забыть, как болезненны были уколы, и твердо решил избавить дом от этой напасти. На кухне безобразия продолжались. Хозяйка дома не осушала глаз. Она с упреком смотрела на своих домочадцев и кричала: — Неужели вы ничего не можете сделать? До чего же вы все бестолковые! — Затем она переходила на смежные темы и принималась поносить санитарный контроль, магазин нормированных товаров, молочников и продавцов овощей. А кончала предупреждением, что если кто-то не возьмется за ум, то в ближайшем будущем их ждет голодная смерть.

В довершение всех бед дочка-школьница, просушивая как-то свое кисейное сари, обнаружила, что в нем в четырех местах словно прорезаны дырочки. По сравнению с этим все другие его преступления показались пустячными. Можно понять, что он жаден до еды, но зачем же прогрызать кисею? Это уж чистое озорство. Да еще сари совсем новенькое, куплено всего неделю назад. Девочка была вне себя от горя. Это сари было самое ее любимое, она через день сама осторожно стирала его в мыльной пене и сушила, натянув на раму. К несчастью, рама стояла в тени перед окном кладовой, и вот пожалуйста — целых четыре дырки! Школьница плакала долго и горько; отец, очень ее любивший, в бессильном гневе скрипел зубами и клялся отомстить. Мать приуныла. Невозмутимым остался только младший, Раму, сам он недавно заметил, что у нескольких страниц в его учебнике арифметики отгрызены края, и воспринял это как благодеяние. Он сказал сестре: