Продолжение времени

Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман-Жоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках. Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице… Тонкий голос уже не пел, а завывал: «Аллилуйя?» Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад».

А я скажу так: не видел Михаил Афанасьевич настоящего ада, не видел и не имеет о нем никакого представления, потому что не видел он современных дискотек в Варшаве или в самом Нью-Йорке. Однако с какой начать? В Варшаве я был несколько лет назад, а в Нью-Йорке только что. Да и соотносятся они (хоть суть одна), как, скажем, самодеятельный театр, студенческий «капустник» с блестящим спектаклем во всемирно известной опере. По свежим впечатлениям начнем с Нью-Йорка.

В тот день, после встречи со студентами в Колумбийском университете профессор Белвок пригласил нас поужинать в греческом ресторанчике. Нас – это значит меня, как виновника встречи, моего официального переводчика и сопроводителя Майкла (а проще Мишу, у него мать русская) и Нинель Николаевну, сотрудницу ООН, мою давнюю и добрую знакомую еще по Москве,

Ну, поужинали какой-то там морской чертовщинкой, жирными, малосольными маслинами, немножко выпили, и оказалось, что время еще не позднее, около десяти. А надо сказать, что я с самого начала поездки, целых два месяца зудел Мише, чтобы сходить в дискотеку. Но все набегали какие-то встречи, ужины, или просто устанешь к вечеру и уже не до новых развлечений, да еще полуночных, ибо дискотеки действуют по ночам. К тому же Миша все время внушал мне, что в дискотеку так просто не попадешь, надо заранее заказывать места, билеты, что само по себе, без протекции тоже – не дважды два.

А время, между тем, уходило, сроки кончались, стало очевидным, что, по всей вероятности, этот наш пункт программы так и останется невыполненным.

Видимо, часть вины за это Миша чувствовал на себе (не организовал, в конце концов), потому что именно он, уловив благоприятно сложившуюся ситуацию, заговорил о том, что неплохо бы остатки вечера истратить на дискотеку.

Если бы профессор Белвок торопился домой или был в другом настроении, эта Мишина закидка удочки осталась бы, как говорится, без поклевки, но профессор немедленно клюнул.

– А вы что, хотели бы посмотреть дискотеку? Так в чем же дело? Я с удовольствием туда с вами схожу. Давайте подумаем, какую выбрать.

Кто знает, может быть, сыграло тут свою роль и присутствие Нинель Николаевны, ее обаяние, то, что не хотелось профессору так быстро расставаться с нашей компанией.

Миша тотчас достал из сумки какие-то рекламные и справочные книжицы по Нью-Йорку, и они – два американца – углубились в них, ища дискотеку, которая была бы и хороша, и типична, и неподалеку расположена.

В их разговоре начало фигурировать понятие «54». Оказывается, так называется в Нью-Йорке самая модная и дорогая дискотека. Вторая после нее называлась «Зизайн», и обе они были в центре Манхеттена, то есть удобнее не найдешь.

– Чем же хуже «Зизайн» по сравнению с «Пятьдесят четыре»?

Миша отвечал, что «Зизайн» ничем не хуже, но что все дело в репутации. В «54» ходят как завсегдатаи несколько кинозвезд (на которых там можно посмотреть вблизи), некоторые другие популярные лица (скажем, боксер Али) и даже будто бы шах Ирана.

Перед входом в дискотеку, на вечерней, можно сказать, уже ночной, нью-йоркской улице, толпился народ.

– Переполнено, что ли? – спросил я у Миши

– Не обязательно переполнено. В это время дискотека не может быть переполненной. Ведь нет еще одиннадцати, но, во-первых, места, возможно, зарезервированы. Во-вторых, держатели дискотеки любят, чтобы перед входом стоял народ.

Оказывается, недоступность, а вернее, труднодоступность создает легенду, ореол, то, что Миша назвал репутацией. И, кажется даже, мужчинам обязательны галстуки. Помню, в одном европейском городе я подивился курьезу: в оперу можно идти хоть в свитере и джинсах, а в ночной бар со стриптизом без галстука не пускают.

Перед входом в дискотеку часть тротуара была огорожена веревкой на стоячках, и там, в огороженном пустом пространстве, находилось трое парней, один, одетый в нелепый синтетический стеганый балахон нараспашку, по всему судя, был старшим. Только по его разрешению другие два парня могли отстегнуть веревку между стояками и пропустить счастливчиков внутрь здания, эти два других парня, по виду боксеры, были в спортивных куртках.

Говорят, если бы Нью-Йорк не продувался сильным и ветрами с океана, то в нем невозможно было бы жить от загрязненного воздуха. Возможно, это преувеличение, но то, что океан продувает сквозняками все эти дарьяльские ущелья авеню и стритов – бесспорный факт. Иногда это приятный, освежающий ветерок, а иногда холодный, пронизывающий, сковывающий человека и скукоживающий его противный ветер. В этот поздний час, когда мы присоединились к толпящимся около входа в дискотеку людям, дул именно такой декабрьский сквозняк.

Скованность – страшное дело. Где-то я вычитал, что будто бы если бы не скованность от декабрьского холода, то декабристы на Сенатской площади вели бы себя по-другому: активнее, энергичнее, решительнее.

Мы тоже теперь как-то скукожились на зябком ветру и в бездействии. Профессор, оставив нас, пошел и попытался вступить в переговоры со «стеганым» парнем, но ничего определенного не добился,

– Есть смысл подождать полчаса. Может быть, пропустят, а может, нет.

– От чего это зависит?

– Невозможно понять.

– Не сунуть ли ему бумажку в руку?

– Я предлагал. Не берет.

– Как же так? В Америке, где все покупается и все продается… Может, мало предлагали?

– Ну, не сто же долларов ему давать.

– А если ему сказать, что вот, мол, писатель.… из Москвы…

– Это у вас прошло бы в каком-нибудь областном городе, а здесь не пройдет.

Так мы и стояли на резком ветру, ежились, кукожились, и будущее наше было не обеспечено. Время от времени подъезжала длинная породистая машина, выходили из нее дамы и господа, и веревочное ограждение размыкалось перед ними, и таинственные недра дискотеки поглощали их. Там-то небось тепло. Еще и выпить дадут.

Время от времени подпархивала стайка молодых девушек (три-четыре), и их тоже беспрепятственно пропускали.

– Эти-то чем лучше нас? Пигалицы…

– Знакомые, наверно. Потом, должен же там кто-нибудь красиво танцевать, создавать танцевальный фон… В общем, эти парни свое дело знают.

Не умея понять закономерности, по которой одни люди тут проходят, а другие нет (иногда «стеганый» парень милостиво впускал в дискотеку двух-трех человек, которые ждали его милости вместе с нами. Но тогда почему он их предварительно морозил?), ни на что не надеясь и окончательно коченея, мы решили оставить попытку попасть в самую модную и дорогую дискотеку Нью-Йорка и пошли в «Зизайн». Но и там у входа толокся народ.