Проект Антироссия. Очерки и статьи 2004–2020 годов

После Нерчинского договора Россия как будто охладела к дальневосточным территориям, забыла о них. Курс на сдерживание дальневосточных инициатив преобладал в российской политике вплоть до 40-х годов 19-го века. Только людям, побывавшим в крае, организаторам морских экспедиций представлялось плодотворным продолжение активной политики на Дальнем Востоке. Например, И.Ф. Крузенштерн в записке, датируемой приблизительно 1843 годом, настаивал на отправке посольства в Японию, надеясь на установление с ней прочных торговых связей, от которых ожидал пользу и для Охотско-Камчатского края. Одним из первых, кто заявил о необходимости присоединения амурских земель, был восточно-сибирский генерал-губернатор В.Я. Руперт, в марте 1846 года подавший записку на Высочайшее имя, в которой указывал: «Амур необходим для восточного края России, как необходимы берега Балтийского моря для западного его края, необходим как для расширения наших торговых связей с Китаем, и вообще с Востоком, как для решительного утверждения Русского флота над северными водами Восточного океана, так и для быстрейшего и правильнейшего развития естественных богатств Восточной Сибири, всего этого огромного пространства земель от верховьев Оби до Восточного океана…»

Значение Дальнего Востока для России, еще до своего отбытия в Сибирь, ясно видел и Муравьев. В этом своем убеждении он заручился поддержкой адмирала Невельского, экспедиции которого исследовали Амур. Г.И. Невельской, обосновывая необходимость возврата Амура, писал: «Стоит только внимательно взглянуть на карту Сибири, чтобы оценить всю важность этой потери: полоса земли в несколько тысяч верст, удобная для жизни оседлого человека и составляющая собственно Восточную Сибирь, где сосредоточивалось и могло развиться ее народонаселение, а с ним и жизнь края, ограничивается на юге недоступными для сообщения, покрытыми тайгою цепями гор, на севере – ледяными бесконечными тундрами, прилегающими к такому же ледовитому океану; на западе – единственными путями, через которые только и можно наблюдать и направлять ее действия к дальнейшему развитию, наравне с общим развитием нашего отечества, – путями, через которые только и возможно увеличение ее населения; на востоке – опять недоступными для сообщения горами, болотами и тундрами. Все огромные реки, ее орошающие: Лена, Индигирка, Колыма и другие, которые при другом направлении и положении могли бы составить благо для края, – текут в тот же Ледовитый, почти недоступный океан и через те же недоступные для жизни человека пространства. Между тем природа не отказала Восточной Сибири в средствах к этому развитию; она наделила ее и плодородными землями, и здоровым климатом, и внутренними водными сообщениями, связывающими ее более или менее с остальной Россией, и богатствами благородных и других металлов – элементами, обеспечивающими благоденствие жителей Восточной Сибири и ее постепенное и возможное развитие, если только ей открыть путь, посредством которого она могла бы свободно сообщаться с морем. Единственный такой путь представляет собою когда-то потерянная нами река Амур». Исследования Невельского доказали доступность устья реки для больших судов и поставили вопрос о присоединении амурских земель силовым методом к Империи с целью выхода в Тихий океан. Муравьев, однако, встретил сильное противодействие в Петербурге. Правительство, не желая разрыва с Китаем, предпочитало более осторожный способ действий. Тем не менее, факт занятия Невельским устьев Амура был признан, и в течение 1851-1853 гг. производились исследования лимана Амура, острова Сахалин, везде были основаны русские поселения.

В своих планах по возвращению Амура Муравьев заручился главной поддержкой – поддержкой Государя.

– Амур должен стать стратегическим каналом для защиты Дальнего Востока, – говорил Николай Николаевич.

– Трудно защищать Амур из Кронштадта, – соглашался Император.

Ознакомившись на месте с состоянием дальневосточной политики, Муравьев объявил преступным предшествовавший политический курс: «…в последние 35 лет враждебный дух руководствовал всеми нашими действиями в этой стороне! Обвинять моих предшественников, т.е. генерал-губернаторов Восточной Сибири, было бы не справедливо – но грех Сперанскому, ибо тот, кто собирался быть председателем временного правления, не мог не понимать важности Восточного океана…». Излагая свой взгляд на будущее Восточной Сибири и значение ее для России в письме Великому Князю Константину Николаевичу 20 февраля 1852 года, Муравьев еще раз подчеркивал, «что главнейшею заботою и занятием здесь правительства должно бы быть обеспечение естественных границ империи, предмет, который, к сожалению, и Сперанским и до него, и после него оставлен был без всякого внимания». В адресованной ему же почти два года спустя конфиденциальной записке губернатор предостерегал: «Соседний многолюдный Китай, бессильный ныне по своему невежеству, легко может сделаться опасным для нас под влиянием и руководством Англичан, Французов, и тогда Сибирь перестанет быть Русскою; а в Сибири, кроме золота, важны нам пространства, достаточные для всего излишества земледельческого народонаселения Европейской России на целый век; потеря этих пространств не может вознаградиться никакими победами и завоеваниями в Европе; и, чтоб сохранить Сибирь, необходимо ныне же сохранить и утвердить за нами Камчатку, Сахалин, устья и плавание по Амуру и приобрести прочное влияние на соседний Китай».

11 января 1854 года Император Николай I предоставил Муравьеву право вести переговоры с китайским правительством о разграничении восточных окраин и разрешил переправу войска по Амуру, наказав, однако, вести дело так, чтобы оно не привело к войне: «Ну смотри, Муравьев, чтобы и не пахло пороховым дымом! Головой ответишь…» Но Николай Николаевич и сам менее всего стремился к войне. Пройдя три войны, он хорошо знал цену человеческой жизни и ненавидел напрасную кровь. Его политика преследовала цель возвратить Амур сугубо мирным путем. Китайские власти вначале противились установлению новых границ. Но Муравьев сумел убедить их в дружелюбии России. Переговоры длились долго, и только 16 мая 1858 года был заключен Айгунский трактат, по которому Амур до самого устья сделался границей России с Китаем. Китайцы отметили это событие небывалой иллюминацией в Пекине. Большие торжества прошли в Благовещенске, Чите, Иркутске, других местах Сибири. «Европа смотрит на нас с завистью, Америка с восторгом, – говорилось на торжестве в Иркутске. – Не все могут представить, как приобрести реку почти в четыре тысячи верст и пространство в миллион квадратных верст, не порезав пальца, без треволнений и страха не только для России, но и для мест, прилегающих к этому краю…» За эту величайшую победу Муравьев получил титул графа Амурского.

Между тем, обладания левым берегом Амура было недостаточно для России, так как флот не имел еще свободного выхода в море, поскольку левый берег у устья вскрывался ото льда значительно позже, чем правый. Дело графа Муравьева-Амурского довершил в 1860 году граф Игнатьев, подписавший Пекинский договор, по которому Россия приобрела не только Уссурийский край, но и южные порты.

К концу 19-го века дальневосточная политика России претерпела серьезные изменения. Над политикой планомерного освоения сибирских и приморских земель возобладали тенденции дальнейшего расширения русской границы на восток, приобретений дополнительных территорий. Никакой стратегической необходимости в этом не было. Но экспансионистские идеи овладели умами ближайшего окружения молодого Императора Николая Второго. «В то время вопросами Дальнего Востока занимался исключительно я, – писал в своих воспоминаниях граф Витте. – Император желал вообще распространить влияние России на Дальний Восток и увлекся этой идеей именно потому, что в первый раз он вышел, так сказать, на свободу поездкою на Дальний Восток. Но, конечно, в это время у него никакой определенной программы не сложилось; было лишь только стихийное желание двинуться на Дальний Восток и завладеть тамошними странами». У самого Витте программа была, и основой ее явилось строительство через территорию Северной Маньчжурии железнодорожной магистрали, которая представлялась министру финансов очень выгодным предприятием: «Весьма естественно, у меня родилась мысль вести железную дорогу далее напрямик во Владивосток, прорезывая Монголию и северную часть Китая. Этим достигалось значительное ускорение в его сооружении. При этом великий Сибирский путь являлся действительно транзитным, мировым путем, соединяющим Японию и весь Дальний Восток с Россией и Европой». Авантюризм этой затеи сразу осознал командующий войсками и генерал-губернатор Приамурского края генерал Духовской, заваливавший Петербург докладными записками, в которых убедительно доказывал, что строительство КВЖД по чужой территории будет выгодно Китаю, а не России, для России же может быть исключительно вредно. Особое мнение Духовского не было принято во внимание, и план Витте получил одобрение.

Золотой дождь пролился на Маньчжурию. На протяжении жизни одного поколения ее население увеличилось в десять раз, на месте нищей рыбацкой деревушки вырос «Петербург Маньчжурии» – город Харбин, над которым трудились лучшие русские архитекторы… Что же дал амбициозный проект России? Русское население Приамурья осталось без необходимой ему железной дороги (лишь в 1908-1911 годах это будет исправлено строительством Амурской магистрали), зато ее получили китайцы. Витте делал упор на международное значение КВЖД, но иностранцы не спешили ею пользоваться. Вдоль дороги свирепствовали банды хунхузов, чьи дерзкие рейды были памятны еще со времен Албазина, а после Русско-Японской войны приобрели небывалый размах. Не проходило и дня, чтобы не случалось разбоев и нападений, в результате которых гибли служащие КВЖД и пограничники. Обстановка была сродни боевой. Для обеспечения безопасности на дороге России пришлось тратить большие суммы на содержание пограничной стражи, гарнизоны которой раскинулись на протяжении нескольких верст чужой территории. Содержание войск Заамурского округа обходилось в 8 млн, не считая 2,5 млн, приходящихся на Заамурскую железнодорожную бригаду. Подводя итоги проекта КВЖД, А.Н. Куропаткин писал в 1906 году: «Мнение генерала Духовского не приняли, и мы провели дорогу огромного для нас значения по чужой нам стране. Увлечение возможностью придать этой дороге мировое значение, привлекая на нее транзитные грузы, взяло верх над скромными, но и более близкими нам нуждами Приамурского края. Опасения генерала Духовского оправдались очень скоро. Уже в 1900 году восставшее население разрушило часть построенной линии, наши войска в Харбине были вынуждены к обороне. Мы потеряли год времени, истратили массу лишних миллионов и в то же время очень скоро убедились, что кроме пассажиров, почты и самого ограниченного количества наиболее ценных товаров по этой магистрали транзитных грузов не пойдет – перевозка морем дешевле и обеспеченнее. Мечты о мировом значении этого предприятия пришлось бросить и признать, что магистраль составляет участок Сибирской дороги, проходящей 1200 верст не по русской территории, требующий к этому же специальной и значительной охраны с большим расходом денежных средств».

На рубеже веков Восток и Китай в частности стали зоной борьбы за влияние между Россией и крупнейшими державами Европы. Примечательно, что русское общество начала 20-го века было крайне мало осведомлено о своих дальневосточных соседях. Китай воспринимался, как отсталая, дряхлая страна, от которой не может исходить серьезной угрозы. Ошибочность такого подхода отмечали немногие русские востоковеды. В частности, штабс-капитан Россов указывал в своем труде «Вооруженные силы Китая», изданном в Харбине в 1906 году: «Мы не только не пытаемся выяснить себе, какое влияние могли бы мы оказать на прогрессирующий Китай, но и самый процесс китайского самообновления проходит малозаметно для нас.

В наших школах Китай не изучается, а если изучается, то по узкоакадемической программе.

Стена схоластической учености стоит между нашей наукой о Китае и самим четырехсотмиллионным народом богдыханов. Наши ученые общества почти не командируют в глубь Китая научных экспедиций для изучения социальных и экономических условий его жизни. Кроме книг, написанных много лет тому назад, мы не имеем о Китае ничего нового, как только переводы с иностранного. Наша пресса пробавляется перепечатками статей о Китае из заграничных изданий, вместо того, чтобы командировать талантливых публицистов для изучения китайских вопросов на месте. Как мы не знали и не уважали Японию, так мы не знаем и Китая, а потому и не уважаем его…» Лишь после поражения в войне с Японией, в отношении к которой также доминировали шапкозакидательские настроения, русское военное ведомство озаботилось более внимательным изучением положения дел в Китае. Китай, между тем, уже не был той раздробленной и ослабленной внутренними конфликтами страной, как еще совсем недавно. В нем пробуждалось национальное самосознание, во всех отраслях проводились давно назревшие реформы, мощь государства быстро возрастала. Россов отмечал: «Переустройство китайской армии происходит с такой быстротой, что желательно дать возможность всем, кому это следует, ознакомиться с ним в начальном его периоде, дабы дальнейший ход преобразования совершался на наших глазах. Война с Японией отвлекла нас на время от Китая и теперь мы застаем его в значительной своей доле преобразованным».

Надо сказать, что и Европа была далека от понимания Китая. Английский исследователь Макгован констатировал: «Западная публика, мало знакомая с историей Китая, считает китайцев совершенно не воинственным народом, старавшимся всегда уклоняться от битв и кровавых столкновений с более храбрым и воинственными племенами Азии. Воззрение это совершенно ошибочно. За исключением, разве, англичан, едва ли какой-нибудь другой народ в мире вел столько войн, как китайцы. Развивающейся стране все время приходилось покорять дикие и воинственные племена, бывшие ее соседями. Театром войн Китая были и высокие горы, на склонах которых немало армий сложили свои кости, и беспредельные степи, где люди гибли тысячами от голода и лишений, но этот могучий народ с неукротимой настойчивостью продолжал свои завоевания. Он выполнял предопределение судьбы, пока, наконец, не создал одну из величайших империй всего мира».

В начале века и Россия, и западные страны стали активно проводить разведку на территории Китая. Весьма любопытные записки о нем оставил русский военный агент в Пекине, а затем амурский губернатор, генерал-майор Д.В. Путята. «Китай, – писал он, – действительно имеет возможность выставить на поле сражения такие массы, которые в состоянии подавить всякое сопротивление. При этом он осознает, что устроенный и главным образом европейский противник может явиться на Крайний Восток в сравнительно незначительном числе. С другой стороны, китайцы не поражаются чрезмерно европейской культурой, они верят в превосходство своей древней цивилизации и очень туго поддаются советам иностранцев. Заимствуя внешность, они во всех своих военных реформах старались сохранить китайскую подкладку… (…) Конечно, Китай предоставленный сам себе, никогда не сделается опасным для России соседом, но Китай под опекой иностранных агентов, назойливо предлагающих ему вооружение, инструкторов и стратегические планы, удовлетворяющие политическим комбинациям Запада, такой Китай заставляет нас быть бдительными».

Фундаментальные изменения, переживаемые Китаем в ту пору, описывал другой русский разведчик и ученый, внесший огромный вклад в исследование этой страны и всего Востока, будущий вождь Добровольческой армии Л.Г. Корнилов, отмечавший наряду с увеличением железнодорожных путей (за 10 лет их протяженность выросла в Китае в 8 раз) и другими достижениями Китая, такие важные факты, как рост милитаризма, уничтожение областной розни и «пробуждение у китайцев национального самосознания и патриотизма», отнесенные Лавром Георгиевичем к «явлениям знаменательным».