Проект «Феникс»

— Тогда почему бы ему не сдаться жандармам?

— А кому охота доживать свои дни в тюрьме? Убийца, с одной стороны, оставляет себе шанс, с другой — как бы оправдывает себя: «Если я снова пойду убивать, это случится по вашей вине, потому что вы вовремя меня не арестовали».

Они выехали на департаментское шоссе, и Шарко свернул к Фонтенбло. Лейтенант нахмурился:

— Может, объяснишь, какую затеял игру? Что ты собираешься делать? Хочешь пойти в этот клуб и повторить все, что уже сделали ребята из Версаля? Ей-богу, у нас и без того полно дел!

— Вовсе нет. Сейчас мы оба отправимся на охоту за сокровищами. У нас огромное преимущество перед версальцами: из книги Тернэ нам известно, что общего у анонимного убийцы с Грегори Царно. Они оба не совсем нормальны, оба молодые, высокие, крепкие, и, бьюсь об заклад, оба — левши.

— Почему ты так решил?

— Мы же все время, чуть ли не с первого дня, в этом варимся. Лутц посещала в тюрьмах парней именно такого типа, пока не встретилась с Царно. Ее убили из-за того, что она изучала левшей. Тебе мало? Ладно, сейчас мы разделимся. Ты возьмешь в Фонтенбло напрокат машину до вечера и обойдешь всех врачей, какие практикуют в городе.

Лейтенант вытаращил глаза:

— Шутишь, что ли?

— Неужто я похож на шутника? Ты спрашиваешь каждого доктора, нет ли среди его пациентов высокого молодого мужчины плотного сложения, неуравновешенного и временами видящего мир перевернутым. Впрочем, может быть, этот симптом проявится чуть иначе: может быть, пациент жаловался на проблемы со зрением, на сильные головные боли… Короче, на что-то, что позволяет заподозрить галлюцинации и душевную болезнь.

— Бред какой-то! Зачем все это надо?

— У Грегори Царно, последнего, кого Лутц навестила из своего списка, наблюдались именно эти симптомы. Он иногда видел мир перевернутым. Такие периоды никогда не были у него долгими, но на то, чтобы он потерял равновесие, времени хватало. И такие периоды обычно были связаны с проявлением жестокости.

Леваллуа нахмурил брови:

— Почему ты не сказал нам об этом на совещании?

— Потому что тогда это не имело значения.

— Как это — не имело значения? Смеешься?

— Ладно, не сердись!

Лейтенант некоторое время молча смотрел на старшего коллегу, явно недовольный.

— Пусть так. Но что ты-то сам собираешься делать в Фонтенбло, пока я стану опрашивать врачей? Пить пиво?

— Если бы! Я попытаюсь погрузиться в прошлое и подойти поближе к гнезду нашей птички. Вернусь в детство убийцы в надежде, что он не только сейчас живет в Фонтенбло, но и всегда тут жил. Иными словами, я собираюсь повторить то, что делала Ева Лутц: обойду детские сады и поинтересуюсь левшами, все-таки они попадаются довольно редко.

30

Люси подъехала в Реймсе к родильному дому, и сердце у нее сжалось: все родильные дома на свете похожи один на другой. Несмотря на то что здание с одинаковыми окнами и бетонными стенами выглядит сурово, женщины и мужчины, которые входят сюда, выходят отсюда мамами и папами, более уверенными в себе, гордыми, счастливыми. Из сочетания их хромосом получается дитя, и невероятная алхимия, которая сопутствует рождению человека, навсегда их изменяет.

Она вспомнила, как было у нее самой. Уже девять лет прошло… Многие события того времени почти стерлись из памяти, но только не те, которые были связаны с появлением на свет ее близняшек. Люси вспомнила, как испугалась мать, когда у нее посреди ночи начали отходить воды. Вспомнила, как в жуткую грозу они ехали в больницу, как она поступила в руки врачей. Ей слышались попискивания аппаратуры в минуты, которые предшествовали родам, она видела склоненное к ней лицо мамы, помнила, как искала рукой руку матери, когда боль становилась нестерпимой и люди в белых халатах суетились вокруг ее раздутого живота. Акушерка, медсестра, нянечка, доктор… Клара появилась на свет первой, Люси и сейчас слышала, как она закричала, расправляя легкие. Она вспомнила, как расплакалась, когда акушерка положила с двух сторон от ее груди двух одинаковых девчушек, еще липких, смуглых, даже каких-то зеленоватых. И почти сразу же подошла медсестра с двумя маленькими браслетиками, на которых были написаны имена, и спросила, которая из ее девочек Клара. Люси посмотрела на ту, что лежала слева, ту, что первой покинула материнскую утробу.

Так на судьбу Клары была наложена печать.

А сейчас она мертва, ее девочка, ее убило чудовище, увидевшее свет в этом самом родильном доме, тут, напротив. А сестра Клары, Жюльетта, чуть не разделила ее судьбу.

Этот негодяй родился двадцать три года назад.

Люси захлопнула дверцу машины, вопросы роились у нее в голове. Почему она заехала одна так далеко от своего дома и находится сейчас возле этого настолько символического места, тогда как ровно год назад, почти день в день, стояла у дверей морга? Кто протянул эту невидимую нить между жизнью и смертью? И, говоря честно, зачем ей нужно ворошить прошлое, гоняться за призраками? Внезапно она услышала, совершенно ясно услышала слова матери, сказанные несколько дней назад. О семейном проклятии, павшем на их семью, о том, что из поколения в поколение одна из девочек-близнецов неизменно погибает… Может быть, какую-то похожую драму переживали предки Грегори Царно? Существовало ли оно, это невидимое зло, переходившее из поколения в поколение и превратившее Царно в убийцу детей? Родился ли он с предрасположенностью к убийству? Откуда в цивилизованном человеческом существе берется такая жестокость? Кто несет за это ответственность? Общество? Уровень культуры? Тот же вид генетической памяти, который вынудил эмбрион Люси Энебель пожрать собственную сестру-близнеца?

— Нет, нет, я не такая, как они, — прошептала Люси. — Они отнимают уже существующую жизнь…

Она вошла в роддом, держа в руке конверт со снимками, сделанными на месте убийства Тернэ, и подошла к регистратуре. Быстро — так, чтобы регистраторша успела заметить только трехцветную полосу в углу, — показала свое фальшивое служебное удостоверение.

— Лейтенант Куртуа из Парижского уголовного розыска. Мне бы хотелось поговорить с заведующим акушерским отделением.

Сразу взять быка за рога, говорить твердо, уверенно, точно формулировать просьбу — лучший способ избавить собеседника от колебаний, а себя от отказа. А уж когда человек слышит слово «уголовная», он сразу кидается к телефону и делает всё, о чем попросят. Регистраторша с кем-то поговорила и повесила трубку с официальной улыбкой:

— Доктор Блотовски ждет вас в акушерско-гинекологическом отделении. Это на втором этаже, по коридору налево. Табличка с именем доктора на двери кабинета.

Люси поблагодарила и стала медленно подниматься по лестнице. Ни разу за девять лет ей не довелось побывать в родильном доме. Живя в мире мужчин, она слышала о родах только с чужих слов. Один коллега только что впервые стал отцом… У другого жена ждет второго ребенка… Иногда эсэмэски от далеких друзей из Дюнкерка, на которые она всегда отвечала одинаково: «От души поздравляю!»… Что у нее в жизни разладилось? Почему она отсекла от себя счастье, которое для других женщин — основа жизни? Почему настолько погрузилась в это проклятое ремесло полицейского, что забыла о собственных детях, о том, что отношения с друзьями, с мужчинами надо строить, надо поддерживать?

Господи, да что же она так разволновалась? Она шла по бесконечному коридору, мимо полуоткрытых дверей, за которыми кричали дети, повинуясь инстинкту выживания, которым природа наделила их с самого рождения. Люси слышала когда-то, что эти крики бывают пронзительными, как звук циркулярной пилы, и тогда у матери прибывает молоко. Странные механизмы записаны в наших генах…

Она постучала в дверь заведующего отделением и, не дожидаясь ответа, вошла. Доктор выглядел лет на тридцать пять — сорок, череп его был гладко выбрит, светлая бородка выгодно оттеняла синеву глаз. Люси села, быстро представилась и сразу же перешла к делу.