Проект: клон Гитлера

Но маленькой Софье сразу повезло — она чем-то приглянулась верховодившей над рабочими властной «кусочнице» по прозвищу Дарья-солдатка, и вскоре та определила её на привилегированное место помощницы цирюльщицы в дворянскую раздевальню. Обстановка благородного отделения, устроенного с неслыханной даже для Москвы роскошью, на первых порах просто подавляла девчонку из глухого села. Все эти огромные зеркала от пола до потолка в золочёных рамах, диковинные картины на стенах, мягкие диваны, всегда застеленные белоснежными простынями, вкусно пахнущие дамы в атласных корсажах с ухоженными болонками на руках казались Софье райскими видениями. Впрочем, очень скоро ей стало некогда глазеть по сторонам, ибо даже самая последняя служка считала своим долгом украдкой пнуть побольней нерасторопную деревенщину. Но девочка не обижалась, быстро усвоив главную заповедь новичка: спокойную жизнь себе ещё надо заслужить.

На таком вполне сносном положении Софья прожила следующие четыре месяца, пока неожиданно не умерла от загадочной болезни живота её тётка-заступница. Скорее всего именно тётка и организовала назначение своей деревенской протеже в дворянское отделение, так как после её смерти оставшуюся без покровительства девочку сразу разжаловали в уборщицы отхожих мест простонародных бань. Но сразу замену ей подобрать не смогли, а потому позволили доработать до конца недели.

В свой последний в благородном отделении рабочий день Софья как обычно крутилась у всех на подхвате: бегала за квасом в близлежащий трактир, кипятила инструмент для цирюльщицы, мыла, чистила, надраивала — с максимальным усердием хваталась за всё, на что ей на ходу указывал пальцем кто-нибудь из проходящей мимо обслуги.

Вдруг со стороны бассейна раздался истошный вопль: «Тонет! Караул! Тонет!!!». Все бросились на крик, и Софья тоже. Когда она оказалась на месте, из воды уже вытащили полную белокожую женщину. Никто не знал, что с ней произошло, но недостатка в версиях не было.

Между тем несчастная женщина лежала без сознания на полу. Её похожие на водоросли рыжие длинные волосы широкой медной волной разлились по белоснежному кафелю, рябое лицо было синюшного цвета. Две парильщицы энергично пытались оживить утопленницу с помощью искусственного дыхания и массажа сердца, но делали это до того неловко, что скорее способствовали её скорой кончине. Все же вокруг глазели на это представление и изредка подавали спасительницам советы, как и что надлежит делать «по науке». При этом среди присутствующих явно не было никого, кто бы всерьёз разбирался в вопросе. Распорядиться же о срочных поисках доктора в соседнем — мужском отделении никому из обнажённых дам и в голову не приходило. И тогда Софья решилась. Она выросла на Оке и несколько раз видела, как односельчане откачивают нахлебавшихся воды пацанов или залезших по пьяному угару в реку мужиков.

— Дозвольте, я попробую.

Никто не посмел ей препятствовать, а когда из лёгких утопленницы вместе с сильнейшим кашлем брызнула вода, присутствующие дамы восторженно зааплодировали юной героине. Вскоре выяснилось, что она спасла жену очень известного в столице патологоанатома Георга Шорта. Это был очень богатый и влиятельный господин, кроме того, он был очень набожным и благодарным человеком. Шорт не поленился навести справки о маленькой спасительнице своей драгоценной супруги и, узнав, в каком невыгодном положении она оказалась вследствие неожиданной кончины своей тётки, договорился с банным начальством о переводе девочки на работу в своё похоронное ателье.

Годы спустя, Софья Георгиевна частенько с улыбкой вспоминала, как после «царских» покоев Сандунов, ей жутко было очутиться в мрачных полуподвальных казематах похоронного дома «Шорт и сын». К счастью, её новый хозяин оказался человеком мудрым и мягкого нрава. Очень тактично приучал он девочку к своему специфическому ремеслу. Достаточно сказать, что только через год пребывания в семье Шортов Софья решилась впервые войти в мертвецкую, где временно хранились трупы богатых клиентов фирмы.

Одно было плохо в Георге Яковлевиче (так величали мастера москвичи на русский манер, на самом деле его отца звали Якобом) — слишком уж он робел перед состоятельными и именитыми клиентами и готов был вести себя на лакейский манер только бы заполучить от них очередной выгодный заказ. Но по мере укрепления репутации похоронного мастера нужды в подобном угодничестве становилось всё меньше.

Правда, было время, когда у Шорта водились в Москве конкуренты, пытавшиеся оторвать от него часть богатой клиентуры. Однако, никто долго не выдерживал в борьбе с ушлым иноземцем. Дело в том, что Шорт прибыл в Россию всего с несколькими купюрами в кармане, но с фантастическим капиталом в голове — рецептом чудесных эликсиров, на века сохраняющих человеческую плоть в том состоянии, в котором она находилась на момент отхода её души в вечность. Секрет этих растворов, как и особых процедур бальзамирования, в роду Шортов оберегали с особым тщанием и передавали от отца к сыну в качестве самого дорогого наследства. Выходец из Богемии Георг Яковлевич уже в третьем поколении занимался тем, что бальзамировал тела умерших купцов и аристократов. Обычно родственники состоятельного покойника желали, чтобы умерший имел хороший вид во время траурной церемонии. В этом случае Шорт с помощниками проводили над трупом необходимые косметические действия с использованием несложных процедур временного бальзамирования.

Но особенно популярны его услуги были именно среди купеческого сословия. У денежных мешков Москвы считалось особенным шиком заказать для себя или для члена своей семьи бальзамирование по первому классу, то есть чтобы любой потомок славной фамилии всегда мог посетить родовой склеп и взглянуть сквозь слюдяное оконце на нетленный лик почтенного основателя торгового дела. Некоторые «хозяева жизни» доходили до абсурда в своём стремлении вечно контролировать созданную ими при жизни империю. Так однажды к Шорту пожаловал знаменитый на всю Россию лесоторговец и судовладелец Алексей Ильич Баранов. Слава его была особенная. В обеих столицах он слыл большим оригиналом, не признающим никаких общественных ограничений. Например, Алексей Ильич устроил свой московский дом на манер дворца какого-нибудь восточного владыки с собственной мечетью и выписанным из Казани муллой, личным сералем и тремя дюжинами наложниц в нём. Когда же слух о противном православной вере гареме дошёл до московского полицмейстера и тот пожаловал к купцу с инспекцией, Баранов, и глазом не моргнув, оскорблено отвечал:

— Так ведь врут же безбожно, подлецы-завистники, Ваше Превосходительство! Должно быть супостаты по торговой части напраслину на меня возводят. Хотят детишек моих по миру пустить, а промысел мой к рукам прибрать. Чтобы я — природный русак и христьянин, да такой мерзостью занимался!. — А что же это за женщины, любезный, у тебя в доме проживают в количестве тридцати двух штук? — интересовался немного смущённый генерал.

— Так работничают они у меня — по пошивочной части. Народ в основном мусульманский, так я им из сочувствия даже батюшку по их вере выписал и храм выстроил. А пачпорта у них — всё чин по чину, могу показать, если желаете. Вы бы сами их допросили, Ваше Превосходительство, да по-нашему они не слишком разумеют, одно слово — азиатчина!

Так и сошли с рук Баранову его восточные забавы, как и многие другие чудачества. И вот однажды вздумалось этому самодуру заказать лучшему похоронных дел мастеру вечную жизнь для своего обожаемого тела.

— В бессмертную душу я не верую, — объяснял Шорту Баранов, — так пускай хоть брюхо моё продолжает править после моей кончины. За зря что ль я его столько лет набивал у «Тестова» 5 и в прочих первостатейных трактирах и ресторациях. Только красненькими ассигнациями за стерляжью уху и кулебяки расплачивался. И не для того я из босяков в миллионщики пробивался, чтобы родня за мой счёт по ресторациям и шикарным публичным домам свинствовала. Желаю, чтобы мне ещё триста лет уважение оказывали! А нето шишь им с маслом вместо моих капиталов!

5

Лучший трактир Москвы

Надо сказать, что на разговор к патологоанатому купец пожаловал из «Славянского базара», где до этого славно кутил в течение нескольких дней. Видно в затуманенном состоянии ему было легче обсуждать тему собственной кончины. Софья случайно присутствовала при этом разговоре, так как происходил он не в кабинете хозяина фирмы, как это было обычно заведено, а в салоне гробов, куда купец буквально ворвался с улицы. Вид Баранов имел живописный: с багровой рожей, с налитыми кровью дикими глазами, мрачно и тускло блуждающими по окружающей его обстановке, волосы всклокочены и грязны, борода колюче топорщится в разные стороны, а когда-то великолепный фрак сильно испорчен купанием в ресторанном фонтане. Вдобавок в похоронный салон купчина пожаловал с литровой бутылкой коллекционного французского шампанского, к которой по ходу разговора периодически прикладывался, поправляясь после затяжного загула, а в остальное время ставя её на близстоящий десятитысячный гроб красного дерева. Когда же приказчик Шорта попытался вежливо подложить под бутылку салфетку, чтобы не портилась полировка дорогого товара, Баранов грозно рыкнул на него:

— Кыш, рабская твоя харя!

— Так, значит-с, вы изволите заказать полное сохранение своего тела с применением мэмфиского эликсира? — угодливо поинтересовался Шорт, чуть ли не потирая от удовольствия руки.

— У меня от всяких ваших докторских мэмфисов-семфисов скоро живот подведёт, — брезгливо поморщился купец. — Слава богу — едим мы по-русски и по вашему брату — заморским докторам, да аптекарям не мечемся. А то ведь вас только послушай, так аппетит до конца жизни потеряешь — или диетами замордуете или рассказами про всякие мерзости своего ремесла. Ты вот что, эскулап, я своему стряпчему наказ дам, а ты уж постарайся, будь так милостив, на совесть всё исполнить, когда время придёт. А теперя прощай, любезный, надеюсь не до скорого свиданьица. И чтоб без халтуры мне! — на последок строго погрозил растерявшемуся Шорту толстым пальцем Баранов.