Проект "Мессия"

Каттери смотрит, как доктор топчется на месте, он не может решить, что надеть. В шкафу весит фрак, но он не носил их уже лет пятнадцать и кажется себе смешным.

Перед ним вещи разложенные в две стопки. Чёрное и белое. Чёрного больше.

Одежда на нем грязная, он пахнет водой, гнилью, кровью и железом. В ушах доктора до сих пор звучит крик киатту, он видит два глаза в темноте и как лезвие хвоста вспарывает шею матроса, сидящего рядом с ним в лодке.

Птица-рыба пришла не из воды, она упала с неба.

Доктор кидается от кровати к окну, где стоит ведро, его тошнит.

Есть совсем не хочется. Страх и толика надежды, скорее всего ложной. Столько крови пролито ради всего лишь одной капли, думает доктор, а что если Каттери лен Валлин — та самая?

Конечно же, он не верит в мессию и легенду о Предвестии, но наследственность...

Он долго стоял над кроватью и смотрел на бледное худое тело девочки, глаза ее ввалились, кожа натянулась на скулах, губы синие, он засомневался, что она дышит, наклонился и взял ее за руку, она была очень холодная, еле—еле пробивался пульс.

— Понимаю ваши сомнения, — сказал Преподобный. — Но эта девочка особенная!

Доктор завидует священнику, завидует его вере в чудо. Сам доктор верить не может. Он знает, что даже если внутри Каттери горит та самая, призрачная искра бесконечной сущности, то сейчас эта искра в агонии бьётся и не может освободиться из оков плоти. Такое часто случается с носителями артефактов Изначальных, с хранителями Ордена. Каттери лен Валлин определённо не обычный ребенок — она дочь авара лен Валлина, а он, насколько помнит доктор, хранитель — привратник, открывающий двери. Холод пронизывает доктора насквозь при воспоминаниях о том, как однажды он вошел в Портал. Желудок снова сводит судорога, и он склоняется над ведром.

Доктору Кейзо наба Гаару сорок семь лет, он могильщик, потрошит трупы в самом сердце Дерента, под площадью Независимости, горожане называют её просто — Каменный мешок. Он не может позволить себе покупать рабов для своих экспериментов, поэтому по ночам он ходит по городским трущобам, помойкам и свалкам. Он ищет свежие трупы или тех, кто готов им стать. Беглые рабы, рыбаки в Низовье, в сезон нашествия пауков. Когда в тебя отложили яйца, ты готов на все, только бы умереть до того, как кладка вылупится.

В сезон дождей клиентов ему приносит прямо к порогу, вода течёт вниз по улице Авида, мимо табачной лавки, мимо сапожника, мимо борделя Дядюшки Тома Маккави по сточной канаве в его закуток.

Доктор человек одержимый и тщеславный, но слабый. Он хочет расправить плечи, но боится поднять глаза. Во сне доктор часто видит яблони. Он то сажает их, то безжалостно вырубает. Его преследует листопад — синие слезы, когда мать Маат плачет и насылает ветра, срывать листву с яблонь. Доктор не помнит историю, кто и когда привёз в Дерентию яблони, кто посадил, откуда взялась традиция Яблочного дана. Шумный праздник конца второго даннур эннувин. Ярмарка, песни на закате. В его снах все всегда заканчивается одинаково, он тащит сырые ветки и бросает в костер. Пламя поднимается высоко, разгоняя темноту. Вокруг него белая земля и белые стволы деревьев. Он смотрит на свои руки в перчатках, на свой серебристый комбинезон. У костра сидят люди. Они смотрят на него, они ждут чего-то. Доктор видит корабль, всем правым боком он утопает в белом, мелком песке. Видит тень над головой и стену воды. Стена живая. По ту сторону мечется что-то, огромное, резкое, как вспышка света, оно хочет прорвать стену, оно кричит и по воде идет рябь. Люди у костра зажимают уши руками. Огонь резко гаснет, как если задуть свечу.

Память говорит Каттери, что он тот самый. Тот, кто ей нужен.

Солнце растворяется в молоке за окном комнаты, вокруг дома сгущаются алые сумерки. Уже нельзя рассмотреть пристань, только горящие столбы. Ветер усиливается и все чаще доносится с воды крик птицы-рыбы. Доктор сменяет грязный костюм на чистый, смотрит на себя в зеркало и морщится.

В соседней комнате Преподобный все ещё молится об освобождении сущности из оков плоти. Каттери видит как старик встаёт с колен, разгибает спину, тяжело дышит, справляясь с болью и нащупывает трость у стены.

Гудит колокол в часовне, а внизу звенит колокольчик тётушки Ринайи, у неё в этом доме своё время и оно пришло — время ужина.

Преподобный и доктор почти одновременно покидают комнаты и спускаются по широкой лестнице в гостиную.

Ужин

Через массивные, деревянные двери Терранс входит в гостиную и под потолком вспыхивают сцеры. В голубоватом свете рубашка авара выглядит ослепительно белой, смуглая кожа кажется темнее и отчётливые проступают круги под глазами.

Видно, что он почти не спит.

Широким шагом авар пересекает комнату, подходит к окну и раздвигает тяжёлые гардины.

Окно высокое, полукруглое, в обрамлении широкой деревянной рамы. Дерево красное, тёплое. По бокам створки украшены причудливым узором, узор словно светится изнутри.

За окном туманная мгла подбирается к ограждению сада. Белеют в темноте гипсовые клумбы с фиолетовыми ирисами, красно-коричневые кроны клёнов выстроились в ряд. Этот сад принадлежит его матери, и Терранс часто задумывается, как он растёт на каменистом, пористом склоне, откуда корни берут воду, если от воды их отделяет скала, а вокруг сплошной красный песок, где растёт одна соллока. Надо уходить дальше, глубже, и только там, за каменоломней, начинается чернозём и лес. Тот, самый лес, где нашли Каттери...

Двери за его спиной открываются, в гостиную входит сначала неуверенный доктор, в мятом, сером костюме. Он все время отводит глаза, будто стыдливый послушник, взгляд его бегает из угла в угол и ни на чем не останавливается надолго. Следом за ним входит Преподобный, который сменил чёрную, потертую аюбу, на белую хламиду с капюшоном, во всем его виде величественность и гордость, но щеки запали от многочасовых бдений, и рука слишком сильно стискивает набалдашник трости.

—Белый, значит, — Терранс дёргает правой щекой. — А как же мессия, Преподобный? Я думал, вы верите.

В голосе его проскакивает искра иронии. Он и сам бы не прочь во что-то верить, но уже знает и знание это убивает веру. Он знает, что должен сделать.

— Я уважаю вас достаточно, авар лен Валлин, чтобы не давать вам ложных надежд. Если ваша дочь отмечена печатью Изначальных, то мы это узнаем и полагаю, скоро. По легенде, избранный умрёт на четырнадцатый дан, а в даннэм, в предлунный час равновесия, сущность его вернётся обратно.

Терранс продолжает внимательно рассматривать туман за окном.

— Доктор? — обращается Преподобный к растерянному наба Гаару. Тот замер у стола и в упор смотрит на красно-синюю скатерть, по краю её синий орнамент, по центру алый, как языки пламени, раздвоенный язык аррана, символа старой Империи. На столе уже лежат приборы и стоит графин с водой.

Доктор поднимает взгляд на Преподобного, будто видит его в первый раз.

Огонь вызывает у доктора тошнотворные воспоминания о войне. Знамя, оставшееся на поле боя, загораясь, высвобождало газ. Доктор видел страшную смерть, как вытекали глаза, съёживалась кожа...