Проект «Сколково. Хронотуризм». Книга 2

— Ничего, — злобно, в слезах проорала она в ответ, — ничего страшного, не волнуйся, дорогой! Не произошло ничего такого, что стоило бы твоего внимания! Наша дочь всего-навсего лишилась руки, вот и все! Продолжай заниматься своими делами! — И скрылась за дверью кормовой надстройки.

«Ее каюта там, все правильно», — мелькнула у Павла неуместная сейчас мысль. Но поделать с собой ничего не мог — он лишь наблюдатель, вот и все. Как сказал ему один из умников в лаборатории, пребывание в прошлом и любое воздействие на это прошлое никак не влияет на настоящее. Эти люди на корабле обречены, они все равно погибнут, ему их не спасти. Он лишь стал участником драмы, разыгравшейся посреди океана почти полтора века назад, словно «шагнул» через экран и оказался в кадре фильма.

— Я говорил вам, Бенджамин, что ноябрь — не лучшее время для путешествия в Италию. Зимняя Атлантика не для женщин и детей.

Эти слова Ричардсона вновь заставили Павла отвлечься от своих мыслей. Теперь он разглядывал капитана «Марии Селесты» — этот человек словно сошел со старой, уже почти выцветшей фотографии. Сейчас он был молод, полон сил и уверенности в себе, в команде, в своем корабле и в завтрашнем дне. Но именно в эту минуту он оказался бессилен и не знал, чем помочь жене и дочери, как сделать так, чтобы кровь остановилась, а боль утихла.

— Я знаю, Альберт, — оборвал своего помощника капитан и пристально посмотрел на Павла.

Тот растерялся, не зная, что делать, глупо махнул рукой, изобразив приветствие, улыбнулся слабо и выдохнул с облегчением. Высокий человек с небольшой каштановой бородкой, гладко зачесанными назад волосами, в сером, похожем на матросский костюме отвернулся и вместе со своим помощником двинулся прочь. На капитана в этот злосчастный день свалилось слишком много забот, да тут еще и экзальтированный «найденыш»… Ну, хоть он не бесится, не мечется по кораблю в истерике и не умирает от чумы, и слава богу.

— Это явное нарушение адаптации в совокупности с депрессивным настроением плюс сезонное аффективное расстройство. А возможно, сюда добавился еще синдром навязчивых состояний и посттравматический стресс. И я бы не исключил развитие маниакально-депрессивного психоза в его ранней стадии.

Павел не заметил, как судовой врач оказался рядом. А тот смотрел на яркую, серебристую под солнечными лучами живую поверхность воды и снова что-то лопотал себе под нос.

— Простите? — Павлу не хватило его познаний в языке, и ему пришлось попросить врача повторить сказанное им ранее. Но снова ничего толком не понял, уяснил для себя одно: жена капитана — конченая истеричка, это уже пятый или шестой «концерт» за все время плавания. Но ребенка в свое представление она вовлекла впервые, и это говорит о том, что болезнь обостряется.

Дальше фон Штейнен заговорил почти исключительно на латыни, перебирая возможные диагнозы, как бухгалтер — костяшки на счетах. Павел уже успел забыть о только что состоявшемся «спектакле» и во все глаза смотрел на «неучтенного» пассажира. Да, этот человек не врет, он действительно врач. Уж с этой братией Павлу пришлось немало пообщаться за последние полгода, только выглядит странно.

— Но кровь! Я видел кровь на палубе! — возразил Павел, а врач лишь с досадой, словно отгоняя назойливое насекомое, махнул рукой.

— Ерунда, маленькая Софи просто порезала руку, вот и все. А Сара воспользовалась случаем и устроила мужу скандал. Даже, я бы сказал, семейную сцену, — охотно пояснил фон Штейнен.

Павел решил закрепить успех и перешел в наступление. Но далеко не продвинулся — выбранный путь привел в тупик.

— А где вы учились?

Этот невинный вопрос вверг врача в бешенство. Он вцепился тонкими костлявыми пальцами в поручень трапа и прошипел в лицо Павлу:

— На медицинском факультете университета города Бристоль! Какое вам дело, Патрик, до того, где я учился, — диплома у меня нет, я его давно… потерял! Оставил где-то, не помню, где… Но если понадобится, обращайтесь — я с превеликим удовольствием вырву вам парочку зубов или вырежу аппендицит! Или перережу горло! — Фон Штенейн оскалился во все тридцать два желтых идеально ровных зуба, ринулся к трапу и, громко топая, сбежал вниз.

«Где-то я слышал, что безумие заразно». — Павел подошел к борту и уставился на белые буруны, вскипавшие у корпуса шедшей на полном ходу бригантины. Одна из версий рассматривалась в статье, опубликованной после исчезновения экипажа «Марии Селесты» в нью-йоркской «Таймс». Статейка гласила, что капитан «Марии Селесты» был душевнобольным человеком, а о тяжелом расстройстве его психики знали только близкие родственники. Болезнь якобы выражалась в периодических приступах буйного помешательства, и в эти минуты Бриггс, не помня себя, был способен на все. Однажды во время злополучного плавания у капитана начался такой приступ, и он, вооружившись старинной саблей, зарубил всех, кто находился на судне, включая дочь и жену. Когда в сознании Бриггса наступило прояснение и он понял, что произошло, он выбросил трупы в океан, замел следы, уничтожил судовые документы, забыв при этом о вахтенном журнале, и попытался уйти на шлюпке. Скорее всего, Бриггс погиб от жажды, а шлюпка его была залита волнами и затонула. Пожалуй, этот вариант развития событий исключать нельзя, надо присмотреться к капитану. Но как это сделать — ходить за ним по пятам? Этак можно снова оказаться в море на единственной имеющейся в наличии шлюпке. Именно единственной, хоть на парусниках такого тоннажа и полагалось иметь две шлюпки. Но из Нью-Йорка «Мария Селеста» вышла в этот в рейс с одной шлюпкой, вторая была сдана в ремонт: при погрузке на нее упал сорвавшийся со стропа бочонок. Поэтому вряд ли капитан, как здравомыслящий и ответственный человек, пожертвует единственным спасательным средством — он просто прикажет вышвырнуть назойливого пассажира в море. Или сделает это собственноручно.

А солнце уже подошло к зениту и даже перевалило свою высшую точку. Поймавшая попутный ветер в паруса «Мария Селеста» неслась к Гибралтару. Павел, оставшись на палубе в полном одиночестве, устроился у привязанных к наружной носовой переборке бочек с питьевой водой и смотрел то на блестевшую под солнцем рябь Атлантики, то по сторонам. Ни души, только шумит ветер в натянутых вантах, над головой хлопают паруса, а в борта корабля бьются волны. Бегущая вода манила, притягивала взгляд, и от созерцания разлетающихся бурунов было невозможно оторваться. Но тут Павел почувствовал, как у него начинает кружиться голова, перед глазами на миг потемнело и от голодного спазма свело желудок. Надо сделать паузу, передохнуть, пока события позволяют. — самое интересное, похоже, впереди, и надо быть готовым к любым неожиданностям. А для начала хорошо бы немного подкрепиться, кажется, в саквояже его ожидает сухой паек, он же завтрак туриста, заботливо предложенный консультантами из Сколкова. Павел осмотрелся еще раз, направился к трапу, легко сбежал по нему вниз и остановился в полумраке, оглядываясь по сторонам. Рядом никого и ничего, только уже успевший стать привычным легкий треск и удары волн по обшивке корпуса бригантины да смесь запахов. И основной, перебивающий их запах табака — где-то поблизости курят трубку, значит, матросский кубрик вон там, за изгибом стены коридора. Дверь в каюту врача плотно закрыта, признаков жизни фон Штейнен не подает. «Напился и дрыхнет, наверное», — порадовал себя дедукцией Павел, направился в свою каюту и открыл саквояж.

— Так, что тут у нас вкусненького? — Павел надорвал край полиэтиленовой упаковки и извлек из нее коробку с сухим пайком. Открыл и уставился на содержимое картонной емкости — два шоколадных батончика (один из них диетический), небольшое красное яблоко, малюсенькая упаковка с соком и несколько сухих хлебцев.

— Гады, — бессильно выдохнул Павел, — сволочи очкастые. Я им что, фотомодель, чтобы сухой корм лопать?

Но голод снова напомнил о себе урчанием в желудке, да еще и разболелась шишка на лбу. Нет, так не пойдет, еще не хватало вырубиться в самый ответственный момент и все пропустить. Павел схватил со стола первый батончик, разорвал фольгу и вцепился зубами в клейкую смесь шоколада, нуги и изюма. Половина обеда исчезла мгновенно, за ней последовали хлебцы и второй батончик, следом отправились яблоко и сок. Как ни странно, этого почти хватило — настроение резко улучшилось, боль в ушибленной голове прошла, и она перестала кружиться.

— Вернусь — всех поубиваю, — пробормотал Павел с набитым ртом и запихивал обратно в саквояж перепачканные шоколадом обертки батончиков, — за такие деньги такое… Нет, на лобстеров, конечно, было глупо рассчитывать, но все же… — И прикинул в уме сумму иска, которую укажет в заявлении. Получилось немало, и это не могло не радовать.

Смятая коробка с остатками упаковки вернулась в саквояж (все это пригодится потом, в качестве вещдоков), и Павел растянулся на диванчике. Хотя растянулся — это громко сказано, устроился кое-как, полусидя, закинул руки за голову и закрыл глаза. Пока все тихо, можно и вздремнуть ненадолго — не орет вроде никто, в коридоре за тонкой переборкой все тихо, наверху, кажется, тоже. Образовавшуюся паузу надо использовать с толком и хорошенько обдумать все, что видел, слышал и о чем догадывался. Несколько версий уже отпали сами собой, осталось еще несколько. Одна из них самая неприятная, она же наиболее опасная — мятеж команды. Но пока причин для такого развития событий не видно и не слышно, капитан прекрасно владеет обстановкой на корабле, несмотря на недавнюю истерику своей жены. Возможно, для бунта есть и глубоко скрытые от глаз стороннего наблюдателя причины, и все станет окончательно понятно только после того, как они заявят о себе… Дальше мысли стали путаться, заплетаться друг о друга, как ноги пьяницы, и пропали в разверзшемся черном омуте сна.

— Он давно должен был вернуться! Что, черт возьми, происходит, где он? Кто видел его? Когда? Где? — рявкнул кто-то во всю глотку за переборкой.

Павел спросонья едва не свалился на пол. Но вскочил с дивана, помотал головой, чтобы проснуться, и почти сразу сообразил — это голос Альберта Ричардсона. И, судя по тону и интонациям, с какими были сказаны эти слова, помощник капитана взбешен не на шутку. Ему что-то отвечали — вразнобой и издалека, но Павел, как ни прислушивался, разобрать ничего не смог. Поэтому он осторожно приоткрыл дверь и нос к носу столкнулся с Ричардсоном.