Проект «Юпитер»

— Даже больше.

Трумэн закашлялся, но постепенно заставил себя выпрямиться. Он положил одну руку на лоб, второй принялся растирать виски.

— Сэр… Можно мне принять таблетку обезболивающего?

— Это вам необходимо?.. Сержант! — девушка вышла и вскоре вернулась со стаканом воды и таблеткой.

Трумэн с благодарностью принял обезболивающее.

— А теперь… Сэр, что мы будем делать дальше?

— Первым делом, сынок, тебе надо немного отдохнуть. Сержант отвезет тебя в гостиницу.

— Сэр, но у меня нет с собой ни рационной карты, ни денег. Все это осталось там, в Портобелло. Я в самоволке…

— Не волнуйся, сынок. Мы обо всем позаботимся.

— Спасибо вам, сэр, — головная боль начала понемногу отступать, но Трумэну пришлось закрыть глаза, пока они с девушкой-сержантом спускались в зеркальном лифте — иначе он бы увидел тысячи отражений себя блюющего.

Лимузин стоял на прежнем месте. Трумэн, довольный жизнью, уселся на мягкое пластиковое сиденье. Водительница закрыла за ним дверь и села впереди.

— Эта гостиница находится в городе? — спросил Трумэн.

— Нет, — ответила сержант и запустила двигатель. — В Арлингтоне.

Потом она повернулась к Трумэну, вынула автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем и выстрелила ему в левый глаз. Трумэн обмяк, привалился к двери. Сержант перегнулась через переднее сиденье, приставила ствол к виску Трумэна и выстрелила еще раз, до неузнаваемости изуродовав ему лицо. После чего нажала нужную кнопку на панели управления, и машина отправилась на кладбище.

* * *

Марти поразил нас — он вышел к завтраку не один, а с другом. Когда они вошли в столовую, мы как раз ели то, что удалось добыть из пищевых автоматов. Я сперва не узнал парня, пришедшего вместе с Марти. Но он улыбнулся — и я его вспомнил, по алмазной вставке в переднем зубе.

— Рядовой Бенио? — это был один из механиков группы охраны, которую сменили ребята из моей прежней группы.

— Он самый, сержант, — Бенио представился, поздоровался с Амелией за руку и налил себе чашечку кофе.

— Ну, в чем дело? Рассказывайте, — предложил я. —

Что, не получилось?

— А вот и нет, — Бенио снова улыбнулся. — Просто для этого понадобилось меньше двух недель.

— Да ну?!

— Да, двух недель не понадобилось, — подтвердил Марти. — Бенио гуманизирован, и все остальные — тоже.

— Просто не могу поверить.

— Стабилизатор из твоей группы, Канди, подключалась вместе с ними. Поэтому так и получилось! Вся процедура занимает только два дня, если подключаться с тем, кто уже прошел гуманизацию.

— Но тогда… Тогда почему Джефферсону понадобилось целых две недели?

Марти рассмеялся.

— В том-то и дело, что не понадобилось! Он стал одним из них уже через пару дней, но, поскольку он был первым, мы просто этого сразу не поняли — тем более что он и так был на девять десятых наш, еще до гуманизации. Все, включая самого Джефферсона, тогда сосредоточились не на нем, а на Инграме.

— Но когда стали обрабатывать парня вроде меня, — сказал Бенио, — который с самого начала ненавидел саму эту идею и, вообще-то, был человеком не особо приятным — черт возьми, да все сразу заметили, когда я изменился!

— А вы действительно изменились? — спросила Амелия. Бенио серьезно посмотрел на нее и кивнул. — И вам не жаль, что вы перестали быть таким, как раньше?

— Это трудно объяснить словами… Сейчас я такой, каким должен был быть. Я сейчас — больше я, чем был раньше, понимаете? — он беспомощно развел руками. — Я имею в виду вот что — я никогда в жизни, хоть даже за миллион лет, не понял бы, каков я на самом деле — хотя это всегда было внутри меня. Нужно было, чтобы другие мне это показали.

Амелия улыбнулась и покачала головой.

— Это похоже на обращение в новую веру.

— В каком-то смысле это так и есть, — сказал я. — С Элли это действительно так и было, — не стоило мне этого говорить. Амелия помрачнела. Я погладил ее по руке.

С минуту все молчали. Потом Амелия спросила:

— Ну, так что теперь у нас получается с графиком?

— Если бы мы знали это раньше, до того, как начать, сроки операции значительно сократились бы. И, конечно, по большому счету все теперь пройдет гораздо быстрее — когда мы начнем изменять мир. Но прямо сейчас у нас есть ограничивающий фактор — расписание хирургических операций. Мы планируем провести последнюю имплантацию где-то тридцать первого июля. Значит, к третьему августа у нас здесь все будут гуманизированы — от солдата до генерала.

— А что с военнопленными? — спросил я. — Сможет ли Мак-Лохлин гуманизировать их всех за два дня?

— Опять же, если б мы только знали… Он не подключается с ними больше чем по два часа подряд. Хорошо бы еще знать, сработает ли это сразу со многими тысячами людей?

— Откуда вам знать, так оно сработает или иначе? — спросила Амелия. — Две недели — если все они изначально обычные, нормальные люди, и два дня — если с ними постоянно подключен уже гуманизированный человек. Обо всех промежуточных вариантах вам ничего пока не известно.

— Да, верно, — Марти потер глаза и скривился. — А на эксперименты у нас нет времени. Какая же это замечательная наука — та, которой мы занимаемся… Однако, как уже было сказано в Доме Бартоломью, мы занимаемся не совсем наукой, — тут запищал его наручный комм. — Минуточку…

Марти включил наушник, выслушал, что ему сказали, и нахмурился.

— Да, хорошо… Сейчас иду к вам. Да, — он покачал головой.

— Неприятности? — спросил я.

— Может быть — так, ерунда. А может — настоящая катастрофа. Наш повар пропал.

Я не сразу сообразил, в чем дело.

— Трумэн ушел в самоволку?

— Ну да. Вчера ночью он вышел мимо охранника, сразу после того, как ты… После того, как погибла Гаврила.

— Куда бы он мог отправиться?

— Да куда угодно! В любую точку земного шара. А может, просто сидит где-нибудь в нижнем городе. Ты подключался с ним, Бенио?

— Не-а. Зато Монес подключался, а я все время вместе с Монесом. Так что я немножко про него знаю. Но точно не так уж много, все из-за этих его головных болей.