"Профессии: из первых уст"
Шрифт:
Чого ми варті, якщо можна нас купить?
І ще хотілось би спитати:
Коли нам будуть роздавати крила?..»
<p style="text-align: justify;">
В дальнейшем актриса неоднократно зачитывала поэтические произведения, не только свои и своего сына, но и Ахматовой, Цветаевой и других авторов, с которыми совпадает ее собственное мнение.
<p style="text-align: justify;">
«Я спаслась книжкой «Мій Костя» от горя потери мужа, но от горя потери сына не спасут никакие книжки, ничто не спасет. И я с такой болью, с такой горечью, с таким желанием сказать вам что-то веселое и хорошее, не могу не сказать, что сейчас столько матерей рвут на себе волосы, воют как волчицы. Потому, что наши дети…
<p style="text-align: justify;">
Но говорила она не только о своих детях и личных переживаниях, но и о людях, которых мало кто знает, но которые были важны для нее:
<p style="text-align: justify;">
«Я встречалась с очень знаменитыми людьми, с людьми, о которых уже написано во многих учебниках литературы и искусства, с великими людьми. Но я встречалась с разными людьми. И с теми, кого сейчас уже не помнят, потому что их жизнь сложилась не так счастливо, звонко, они не были социально значимы, не имели наград каких-то, но они очень честно трудились. И я была тому свидетелем. И в этой книжке я рассказываю о таких людях. Например, о нашей уборщице Танечке. Она работала за кулисами, убирала за сценой. Там еще сзади большие-большие пространства, где свалено все, что не нужно на сегодня. Сейчас я уже не знаю, как в русской драме, но тогда у нас там даже блохи водились. Иногда бывает, выйдешь на сцену, а тебя что-то кусает. (смеется) Но это все нормально, это живое все… И, конечно, когда выходит кошка во время спектакля, и ты играешь чего-то такое серьезное, а тут выходит кошка, и зрители уже ничего не хотят – только кошку, то, конечно, это не очень правильно. Но с другой стороны, это все создает живую такую массу. Что мы все вместе. И вот Танечка там работала, она была невысокая, совершенно бесформенная, ходила в такой бесформенной одежде, какие-то такие серые кофты вытянутые. Ну, страшила… И носила она за собой какие-то серые сумки. Что она там носила? Никто не знает. И вот все время она в поле нашего зрения шастала. Чаще она сидела и смотрела, что происходит на сцене. Она знала каждого из нас как облупленного. У нее была такая круглая мордочка, такие глазки – очень небольшие, но такие, проникающие внутрь… И мы ее очень боялись. Потому что Танечка время от времени делала так (манит пальцем). И все, народные, перенародные, старые, молодые – тут же: «Да, Танечка, да!..». Потому что, во-первых, не хотелось обидеть ее невниманием, а во-вторых, было очень интересно и важно, что же скажет наша Танечка. Ну, ко мне она благоволила. Она была свидетелем моей жизни, в которой был мамин паралич, где были трудные жизни моих братьев, где Кость Петрович (так она называет своего мужа) как только мы поженились заболел туберкулезом… И много-много было всякого… И Таня это все знала, в театре все всё знают. При этом она видела, что когда я выхожу на сцену, то стараюсь не халтурить. И вот я родила Катю, мальчику моему было уже десять. И я такая счастливая, ношусь как угорелая по театру… Там, за кулисами, нянчат мою Катю, пока я репетирую, играю спектакли. И тут вот Таня мне делает так (жестом подзывает к себе). «Да, Танечка!». А она мне говорит (повторяя манеру разговора Тани): «Ада Николяевна, вот это шо я вам хотела сказать… Вот это вы такая бегаете, такая счастливая, такая радая. И шо вы думаете, вот это все такие радые за вас?». Я говорю: «Танечка, а что?». «Ада Николяевна, я вас очень прошу!.. Очень многие хотят, шоб вы засралися. Прошу вас, Ада Николяевна, шоб вы ж мне не засрались…». Скажите, пожалуйста, как я могу уйти в те миры, не оставив хотя бы, что вот такие люди жили рядом со мной? И я знаю, что когда я не уходила домой после репетиций, потому что был какой-то очень маленький промежуток между репетициями, Таня из этих своих недр доставала мне в белоснежной салфеточке бутерброд. И я не брезговала, я его с большим восторгом и благодарностью лопала. И теперь я ей отплатила такой вот благодарностью, тем, что оставила ее для тех, кто когда-нибудь прочтет мою книжку…».
<p style="text-align: justify;">
С теплом и трепетом вспоминала она и о других самых обыкновенных людях, которые появлялись в ее жизни, внося что-то светлое и доброе, заботясь о ней. Ада Николаевна читала монологи из кинолент и спектаклей, стихи, говорила об известных людях, актерах. А в промежутках
зрителю демонстрировали отрывки из фильмов с ее участием. Актриса вспоминала смешные и грустные истории, говорила о съемках и делилась секретами профессиональной жизни. Ведь после тридцати актрисам довольно трудно получить роль, они становятся профессионально старыми. И многие прибегают к помощи косметологов, хирургов. Здесь она вспомнила и Людмилу Гурченко, к многочисленным пластическим операциям которой попросила отнестись с пониманием, как к желанию продлить возможный отрезок профессиональной востребованности. И тут же вспомнила слова одного знакомого хирурга: «Лицо можно и подтянуть. А маразм-то куда денешь?..».<p style="text-align: justify;">
Сейчас Ада Роговцева принимает участие в антрепризных проектах, играет возрастные роли в кино и снимается в телесериалах. О себе актриса говорит так:
<p style="text-align: justify;">
«Вспоминать обо мне будут по-разному. Что я сама вспоминаю о себе, прожив 75 лет? Была, по словам родителей, толстым ребенком с ямочками на щеках. Улыбалась круглосуточно. Была ненадоедливой, уступчивой.
<p style="text-align: justify;">
В школе с тем, с кем дружила, любила, остальные не приставали. Никогда никто не обидел. А может быть, в силу характера не помню обид. И сейчас не держу зла на обидчиков. Забываю. Облегчает жизнь. Легко расставалась с игрушками, а потом и с потерянными или украденными даже дорогими вещами. Училась легко. А школа и сейчас снится в устрашающих снах. Экзамены помню пыткой, но умела собраться и отвечать даже на те вопросы, на которые, казалось, не знала ответа.
<p style="text-align: justify;">
До сих пор мороз по коже от воспоминаний, как мыла места общего пользования в нашей коммуналке. Я брезглива патологически, и превозмочь это отвращение стоило сил. Сейчас, когда в гостинице вижу тележку с моющими средствами, с резиновыми перчатками, думаю: «Вот бы эту роскошь в мое детство…».
<p style="text-align: justify;">
Была максималисткой. Рьяно отстаивала справедливость, добро, целомудрие. Но влюбилась в институте в педагога. Он ушел из семьи и оставил маленького ребенка. Это была любовь. Говорят, она всегда права. А чувство вины не оставляло меня всю жизнь. Не люблю разборок, ссор, скандалов и всю жизнь пытаюсь всех унять, умаслить, передурить – только бы было тихо. Сама взрываюсь редко, но, говорят, страшно – зверею. Знаю это в себе, боюсь таких проявлений.
<p style="text-align: justify;">
Прощения просить не стесняюсь, от других извинений не требую. Над ролями работаю трудно, но наверное, это дело трудное, тут уже не до характера. Люблю перекручивать слова, понятия, говорить от обратного, наоборот. Отсюда много прибауток про меня у тех, кто рядом.
<p style="text-align: justify;">
Старость принимаю трудно – злит фигура и лицо. Хочется, чтобы глаза видели как раньше и зубы кусали что хочется. Это нелепо, но мысли об этом постоянные.
<p style="text-align: justify;">
Любовь. В детстве любила всех, восхищалась всеми. Костю полюбила, как будто второй раз родилась. Пришло счастье рядом с бедой – Костин туберкулез. Сразу стала очень взрослой. Читая старые свои дневники, вижу, что всегда было мне тревожно. Странно, но не вспоминаю, что была бедна. Огорчалась, что нечего надеть, но как-то по касательной, не зацикливаясь. Есть люди, умеющие носить славу как фрак, как бальное платье. А есть феномены, которые носят ее как ватник или старую поношенную спецовку. Хейфиц называл меня артисткой не для праздников.
<p style="text-align: justify;">
Легко одалживала, но отдавала в срок. Легко и часто даю взаймы, легко и часто забываю, кто что должен. На земле люблю все: каждую травку, каждый листик, и росу, и изморозь, дождь и снег… Солнце – моя потребность. Ночей побаиваюсь, темноты не люблю, глубин не люблю морских, подземных. Только людские. Принимаю и отпускаю людей легко. По умершим тоскую мучительно. Захлебываюсь любовью к детям и внукам. Рожала легко, быстро, не создавая проблем ни себе, ни окружающим. Сын – февраль, дочка – март. С 11 февраля, со дня рождения моего сына, для меня начинается обостренное восприятие жизни. Костик – тюльпаны, Катя – гиацинты. Цветы люблю все на свете. Особенно маленькие кровиночки в траве, крохотные, их и не сорвешь.
<p style="text-align: justify;">
Велосипед. Мечта моего детства. Гоняла по улицам Киева, лихачила на чужом велосипеде, никогда своего не имела. Первые велосипеды мои трое внуков получили от меня, но это уже было осуществление их мечты. А может быть, все-таки моей. Очень люблю, чтобы чисто. В стерильности никогда не жила, но всегда мыла, чистила, мела. Не знаю, сколько у меня чего в доме: белья, посуды… Не потому, что много, а потому, что не люблю считать. Ни сколько было ролей в кино, в театре, на радио, ни сколько творческих встреч. Леплю вареники, пеку пироги – никогда не знаю, сколько получилось: на глаз, не считая…».