Профессия - Режиссер
Шрифт:
Его герои часто остаются одни, не то чтобы они искали одиночества, а так получается, что им часто приходится оставаться одним, даже когда не хочется, и тогда Хемингуэй удивительно описывает, что эти люди чувствуют и что вообще с ними за эти часы происходит.
Он любил подробно рассказывать о том, как он или тот, кого он описывает, идет по улице, и назвать эту улицу, и сказать, что потом можно завернуть в такой-то переулок и по нему можно пройти на другую улицу вот с таким названием и что слева на этой улице находится то-то, а справа то-то.
И все эти названия улиц в его повествованиях говорят и об одиночестве, и о том, что, будучи одиноким, человек остро живет, остро
Правда, при этом он должен знать, что можно прервать это одиночество, когда захочется, и тогда рядом окажется женщина, которую ты любишь, и дом и дети.
Полковник, который в Венеции ждет свою девушку, утром слишком рано проснулся, а девушки, особенно красивые, спят очень долго. И оттого у него много часов одиночества впереди.
И тогда Хемингуэй начинает очень подробно описывать эти минуты, часы, и утреннюю улицу, и пустой рынок, и номер гостиницы, где в одиночестве ждет полковник.
И все это не тягостно, оттого что все это жизнь, и когда ты один, то ведь и тогда ты живешь. А еще это интересно описывать потому, что скоро придет она, что долго ждать, а ожидание это так остро.
Хемингуэй не пропустит как будто ни одного вкусового или зрительной ощущения, описывая это ожидание, и это так же существенно как если бы он описывал биение сердца.
У его героев, даже когда они пьяны, кажется, нет мыслей и ощущений стертых, мутных. Они, эти мысли, как камущки в воде — отчетливы и рельефны.
Хорошо чтобы были улицы, которые тебе приносили бы радость даже одним названием, и чтобы был дом, и жена, и дети и чтобы не шалило здоровье,и чтобы работа была, потому что работа на случай беды - самое хорошее лекарство.
А еще хорошее лекарство - любить жизнь, ибо ведь ничто не вечно и однажды ты уже не сможешь надеть вот эти старые, купленные бог знает когда ботинки, удобную рубаху и этот свитер.
И для того, чтобы понять, что все это совсем не банально, нужно читать Хемингуэя, который был моден, а потом стал не моден, но который вечно останется Хемингуэем, ибо нет все же ничего лучше, чем простая, нормальная правда.
— Отчего вы так любите его? — однажды спросила меня одна американка. — Ведь он же кондовый гуманист.
Потом она сама засмеялась и добавила:
— Это не модно, но вечно.
А я подумал что слово «кондовый» в приложении к чему-либо другому звучит, возможно, не так уж приятно, но в сочетании со словом гуманизмоно, на мой взгляд, прекрасно.
…Говорят, что счастье скучно, думал я, лежа с открытыми глазами потому что скучные люди нередко бывают счастливы, а люди интересные и умные умудряется отравлять жизнь себе и всем вокруг.
…Мне бы хотелось... мне бы хотелось... чтобы рисовал, как Леонардо, и был живописцем не хуже Питера Брейгеля; или пользовался непререкаемой властью над всяким злом и умел безошибочно распутывать его в самом начале и пресекать легко и просто чем-нибудь вроде нажатия кнопки... Хорошо бы ко всему тому быть всегда здоровым и жить вечно, не разрушаясь ни телом, ни душой... Хорошо бы... хорошо бы...
Иллюстрации
Рисунок 1 Эфрос
Рисунок 2 Исаак Васильевич Эфрос.
Отец Будущего режиссера.
Начало 1930-х
Рисунок 3 В пионерском лагере
Толя Эфрос крайний слева. 1938
Рисунок 4 Детство
Рисунок 5 С мамой, дедушкой и бабушкой. 1929
Рисунок 6 С родителями на юге.
Рисунок 7 "Прекрасная вещь - свобода"
С сыном на отдыхе
Рисунок 8 Отец и сын.
Рисунок Н.Крымовой. 1958
Рисунок 9. С молодой женой Натальей Крымовой.
Рязань, 1952. Отец и сын.
Рисунок 10 Как художник-сценограф
Дмитрий Крымов поставит с
А.Эфросом двенадцать спектаклей
«В детском театре была какая-то особая, чистая и сеселая обстановка…»
Рисунок 11 "Борис Годунов"
А.Пушкина. 1957
Рисунок 12 "В поисках радости"
В.Розова. 1957
Рисунок 13 "Друг мой, Колька!"
А.Хмелика. 1959
Рисунок 14 "Цветик-семицветик"
В.Катаева. 1962
«После Центрального детского был Театр имени Ленинского комсомола. Эти три года кажутся мне самыми горячими, самыми азартными. Чтоб попасть в наш театр, публика не раз ломала двери…»