Проглоченный
Шрифт:
Ставни закрыты. Мы занялись своими делами, человеческими и деревянными. Покуда я столярничал, он, с моего позволения, играл с моими инструментами. Вот список его первых друзей:
Мячик
Погнутая ложка
Ржавая стамеска
Молоток
Затупившаяся ножовка
Вскоре стемнело, и мы оба примолкли. Я ненароком поглядел на него. Он затих, и я даже подумал, что он опять вернулся в предыдущее состояние бессловесного чурбачка. Я решил, что он утратил умение двигаться. На какое-то мгновение
– Где я буду спать? – спрашивал он.
– Спать? Будешь спать там, где я тебя оставил, на своем крючке. А ну-ка спать! Что за выдумки! Ты же не можешь спать. Это свойство животных.
Вопль. Громкий скрип дерева. Я расслышал в скрипе слова.
– Кто же я такой?
– Ветка! – сказал я. – Сук. Обрубок.
Гневный скрип.
И снова вопрос, гораздо тише:
– Но кто же я?
И я подумал: ты – нечто невозможное.
Я сделал что-то не то. Монстр, подумал я. Ужас!
– Дорогой, – наконец выдавил я, – ты просто кусок дерева.
Я устроил ему кроватку в небольшом деревянном коробе и дал полотенце вместо одеяла. Теперь я думаю об этом с радостью. Он был несказанно счастлив, этот чудак. Вскоре он закрыл глаза. Я наблюдал за ним. Мне даже показалось, что его маленькая грудь поднималась и опускалась. Он куда приятнее, подумалось мне, когда лежит спокойно и не голосит. Мне так понравилось на него смотреть, что я взял карандаш и нарисовал его, лежавшего неподвижно, словно бессловесное чучело, вроде витринного манекена. Фиктивный человек. Но я рисовал его так, будто это был спящий ребенок. Искусно вырезанная фигурка, похвалил я себя. Моя лучшая работа. И чем дольше я глядел на него, лежавшего неподвижно, тем больше он напоминал мне маленького мальчика. Много позже, когда мне пришлось поместить его лицо рядом с лицом живого человека, сходство не оказалось столь убедительным. А когда сравнивать было не с чем, вполне можно было поверить в его одушевленность.
Какое же чудесное изделие я создал! Какое творение! Воистину ожившее дерево. И вдруг я ощутил гордость за самого себя, за свое творение. Я почувствовал себя исполнившим свое предназначение. Глупец.
– Это мое творение, – прошептал я.
На другой день я не стал отпирать дверь и открывать ставни. Я еще не был готов дать ему свободу – кем бы он ни был. Когда я проснулся утром, оказалось так странно увидеть, что он еще жив. У меня словно гора с плеч упала! Он играл с вещицами, которые я ему дал.
– Я разговаривал с ложкой, – сообщил он, нарушив покойную тишину. – Я обменялся парой слов с молотком. Я пооткровенничал со стамеской. Послушай, я знаю, что на уме у твоей ножовки.
– О чем ты?
– У них есть тайный план. Вот о чем.
– У них? План?
– Именно! Они планируют мятеж. Ты знал, что твой карандаш тебя терпеть не может?
– Как так? Это же обычный карандаш.
– Но он мне все рассказал!
– Неправда.
– Это слова карандаша. Его зовут Эрнесто. В нем сохранилась частица предыдущей личности, в бедняге карандаше. Думаю, раньше он был гораздо выше. А ты его укоротил, постоянно затачивая. Ты превратил бедного Эрнесто в коротышку.
– Ложь! Ты лжешь!
– Нет, я говорю правду, – настаивал он, и в тот момент кое-что случилось.
Могу поклясться на Библии, я не вру, клянусь!
Нос – нос деревянной куклы, и так изрядный – вдруг удлинился!
О,
непослушное дерево! О, непонятная жизнь!– Правду. Правду. ПРАВДУ! – продолжало деревянное изделие, точно не замечая, как жутко растет его нос.
Некоторое время я наблюдал, как этот нос удлинялся и толстел, так что я испугался, что он упрется в стену. Нос вырос настолько, что его хозяин потерял равновесие, качнулся и упал вперед. Что за уродство! Что за скверный отросток! Мерзкое зрелище. Я не на шутку перепугался.
Я вытаращился на этот нос, на эту мерзость, недостойную жить, но живую, и в ужасе завопил.
И, словно откликаясь на мой вопль, ибо ужас, как вам должно быть известно, весьма заразителен, мое изделие само пришло в ужас. И завопило следом.
А-а-а-а!
А-а-а-а!
– Что такое? – кричал он.
– Не знаю… Твой нос!
– Останови его! Прошу, останови!
– Но я не знаю как.
– Он мне неприятен.
– Это была мертвая древесина, – сказал я. – Я уверен. Ничего не понимаю. Нос в одно мгновение вырос так, как дерево растет несколько лет.
– Помоги мне! Он такой тяжелый!
– Думаю, он перестал расти.
– Он такой длинный!
– Наверное, я смогу его укоротить.
– Как Эрнесто?
– Деревяшка, – начал я опасливо, потому как я начал бояться неодушевленных предметов, – этот карандаш действительно зовут Эрнесто?
– Да, а мячик зовут Паоло. Так он сказал.
Нос вырос еще. Торопливо, юрким движением напоминая рептилию, растягивающую свое тело. Неестественно, вопреки законам природы. «Друг мой, – сказал я себе, – в этот самый день ты окончишь свою жизнь. Вся комната покроется ветками, – подумал я. – И вскоре они пронзят меня, что стрелы твоего Святого Себастьяна».
А он продолжал говорить. Этот деревянный человечек с лезшей из него жизнью, буйно ветвившейся на моих глазах. Это явно была аберрация, и вместе с тем – ибо я воспитан на Библии, – происходившее казалось чудом. Разве нет?
– А молоток зовут Витторио, – продолжал он скрипеть. – Сковородка – Виолетта.
А нос все рос и рос.
– Останови его! Останови! – вскричал манекен.
– Мне вот интересно: это тоже правда, сосненок мой? – спросил я, потому что мне в голову пришла одна мысль. – А может такое быть, что рост твоего носа связан с твоей ложью? Твой нос растет всякий раз, когда ты врешь! Давай-ка проверим, а? Итак: все эти предметы, деревянный мой, вправду с тобой говорили?
– Они гово… – проскрипел он, и нос тотчас ожил, выбросив в стороны несколько веток. – Нет! Я все придумал. У меня тут нет друзей. Я вообразил их голоса. Я соврал.
Он умолк, и нос прекратил расти.
– Ха-ха! – расхохотался я, когда правда вскрылась. – Чудесно! Ты не должен врать, мой сосновый дуралей, ибо когда ты врешь, происходят странные вещи. И если ты не прекратишь врать, то в конце концов станешь кустом в горшке. Тебя сунут головой в землю и вроют твой нос-корневище поглубже.
– Я не должен врать, – повторил он в полнейшем смятении.
– Или произойдут страшные вещи.
– Я не могу двигаться с таким носищем. Убери его, папочка, прошу тебя!
– Бедняга! У тебя словно в мгновение ока вырос рог. Нос-рог.
– Мне больно. Умоляю, папочка, сделай что-нибудь! Ты можешь его укоротить, как Эрнесто? Ну, то есть как карандаш…
– Почему бы и нет?
И я, взяв ножовку, стал по частям отпиливать его нос. Человечек закричал, но я не оробел и продолжал пилить, хотя в этом действии было нечто нечестивое. Я пилил и пилил, и вскоре нос стал короче. Когда лезвие врезалось в дерево, человечек таращил глаза. Я отпилил еще кусок. На кончике укороченного носа выступила капелька сосновой смолы. Я вытер ее носовым платком, и смоляная капля так и осталась на ткани несмываемым пятном. Я нанес слой лака. На нос.