Программист для преисподней

– Фантастика! Конечно, договорились. Я, честно сказать, думал, что вы вообще выбросите это все в мусор.

– С ума сошел. Отказаться от такого материала?! Ты мне другое скажи. У тебя есть время на это? Нам ведь предстоит большая работа.

Внезапно в разговор вклинился Виктор. Мы не заметили его, а он был рядом и слушал весь разговор:

– Только не загони его, Илья. Я же знаю тебя, энтузиаст ты хренов, сам не успокоишься, пока не сделаешь задуманное и других заездишь. И никаких возражений. График работы я вам составлю сам, и стану лично контролировать выполнение. И чтобы без социалистических обязательств. Вас никто не гонит. Работайте потихоньку, в кайф. Понятно? – голосом прапорщика закончил Виктор.

– Так точно, вашбродь! – не сговариваясь, хором ответили мы с Ильей. Потом переглянулись, и так же дружно заржали.

– Однако, как вы уже спелись, – удивленно заметил Виктор. Он спрятал руку за спину, и через секунду протянул нам наполненный бокал – один на двоих:

– Ну, за вашу книгу, старики!..

Следующий месяц я жил так, как жил, наверное, только в раннем детстве: радуясь каждому дню. Утреннее пробуждение перестало быть проблемой, я вскакивал как заведенный, готовил завтрак и будил все семью, искренне не понимая, как они могут валяться в постели. Я стал замечать вещи, на которые никогда раньше не обращал внимания; все вокруг радовало меня. Я получал удовольствие даже от таких, казалось бы, утомительных и непривлекательных для мужчины занятий, как уборка дома и возня на кухне.

По вечерам я запирался на кухне и продолжал писать. Один-два раза в неделю приходил Илья, чтобы забрать написанное мною, и показать свой вариант. Не обращая внимания на окрики Виктора, мы работали как сумасшедшие. Мое отношение к Илье со «снизу вверх» постепенно сменилось на «ты ничего не понимаешь!». Он тоже перестал бояться травмировать меня и, ничуть не смущаясь, в запале орал «да кто ты такой?!». Предусмотрительный Виктор заранее объяснил мне, что такой уж у Ильи характер, и для него это – обычный стиль работы, иначе он не может. Поэтому я даже обрадовался, когда этот неврастеник в первый раз накричал на меня. Короче говоря, у нас установилась нормальная творческая обстановка, как объяснял Илья, когда он, оторавшись, успокаивался и закуривал очередную сигарету.

Каждую новую главу мы обязательно читали у Арика. Народ всерьез подключился к процессу написания, при встречах меня первым делом спрашивали, как продвигается книга. Обсуждения написанного стали традиционными и проходили уже не так, как после первого чтения. Критиковали, как было принято в этой компании, невзирая на лица. Когда что-то удавалось, то от души хвалили, но никаких огрехов не прощали, ругаясь до одури. Оказалось, что не только у Ильи, но и у большинства в той компании был такой стиль работы. Я лично не кричал, и вообще старался не вмешиваться в споры, предоставляя Илье орать за нас обоих. Я больше слушал, понимая, что если мы пробьемся через эту ураганную критику, то книга выйдет настоящая.

Неожиданно все закончилось. Хотя, если задуматься, то это было закономерно. Просто задуматься в нужном направлении никто из нас и не удосужился. Все, о чем я писал, было основано на моем личном опыте или рассказах людей, которым я доверял. Я писал только правду и искренне считал, что этого достаточно. Ни о каких обобщениях, ни о какой критике высшего руководства, или, упаси бог, самого советского строя, в моей книге и речи не было! Да и могла ли быть? Я же никогда не задумывался над этим! У меня была своя конкретная цель: избавиться от груза воспоминаний. Даже пройдя ту войну, я оставался законопослушным советским гражданином, который с детства был приучен не обсуждать, где и как он живет.

Возможно, в глубине души такие мысли появлялась у Арикиных гостей. Никто вслух их не высказал – но, вероятно, привкус опасности, ощущение причастности к таинственному диссидентству, придавали особую остроту всему происходящему. Они упивались собственной смелостью и значимостью. Ведь даже в самом безобидном изложении тема была слишком скользкой. Но кто-то из присутствующих всерьез задумался над этим, и назвал написанное другим, более реальным словом – антисоветчина. Кто именно это был? Был ли он настоящим стукачом или просто, вовремя спохватившись, решил донести сам, чтобы его не загребли заодно со всей компанией? Я так и не знаю этого, и впоследствии выяснять не стал. Уж больно не хотелось разочаровываться ни в ком из своих…

Короче, однажды ко мне пришел невысокий человек в аккуратном сером костюме и, показав удостоверение, попросил разрешения пройти в дом. Как будто я мог ему отказать, с таким-то удостоверением! То, какое он выбрал время для визита, показывало серьезность его намерений. Дома я был один, жена только что ушла с ребенком и должна была вернуться не раньше, чем через час. Мы устроились в креслах, и я стал слушать. Посетитель повел неспешный разговор. Он говорил ровным голосом, негромко; речь его, похоже, была накатана и отшлифована десятками подобных бесед.

Я не запомнил, что именно он говорил мне. Видимо, так и задумывалось. Из всего потока слов я должен был понять одно единственное: начав писать свою книгу, я совершил серьезное преступление. Я выступил против системы, и система включила защитный механизм. За одно то, что я осмелился на попытку противостояния, этот механизм раздавит меня всмятку. Конечно, внешне все это выглядело совершенно иначе. Визит свой мой гость объяснял исключительно заботой об обществе. В его вывернутой логике общепринятая ложь о событиях в Афганистане выглядела благом. В этом зазеркалье были перепутаны понятие правды и лжи, чести и бесчестия, добра и зла. Но именно по законам зазеркалья и жила вся страна, именно на страже этих законов и стояла его организация.

Незаметно для самого себя, я начал оправдываться. Я стал объяснять, что не преследую никаких целей, кроме описания эпизодов, в которых лично участвовал. Я повторил все доводы Виктора, которые он приводил, уговаривая меня написать эту книгу. Гость внимательно слушал, кивая головой. Когда я выговорился, он сказал:

– Что ж, я вас понимаю. Поэтому и пришел к вам домой, и мы беседуем здесь, а не в моем кабинете. Я уже догадывался, а теперь окончательно убедился, что вы не сами это придумали. Вы поете с чужих слов. Со слов людей, которые враждебно относятся к нашему строю. Я не виню вас. Вы стали жертвой людей, которые ни во что не ставят достижения нашей великой страны. Этим людям вообще чужды идеалы нашего общества. Ради удовлетворения своих мелкобуржуазных интересов они и вас втянули в круг своей преступной деятельности. Но вы, Сергей Юрьевич, как патриот своей страны, как настоящий русский человек, должны покончить с этим, и решительно отмежеваться от таких людей.

Эта речь продолжалась еще очень долго. Из гладких официальных фраз я понял главное. Мне предоставлялась возможность свалить все на Виктора с Ильей, а заодно подставить Арика со всей компанией. В этом случае меня простят и оставят в покое. Тем более (как все время подчеркивал гость), отношение ко мне со стороны его всемогущей организации, в общем-то, сочувственное. Они с пониманием относятся к моему теперешнему состоянию. Они знают, что я много пережил, и помогут преодолеть эти временные трудности. Гость намекнул на возможность лечения в привилегированной клинике, на путевки в реабилитационный центр в Крыму, на другие льготы, которые мне будут положены как ветерану, исполнявшему свой интернациональный долг.

Я понял, что мне предоставляется право выбора. Либо взять все на себя и отправиться в тюрьму по статье «антисоветская пропаганда», либо проходить по тому же процессу, но – свидетелем. Работу над книгой я должен прекратить в любом случае, а все уже написанное немедленно сдать, вместе с распиской, что ничего больше не у меня не осталось. Выбор был, конечно, небогатый.

Мой гость все говорил и говорил. Монотонный голос и привычные до отвращения газетные формулировки создавали некий медитативный фон. Я почувствовал, что впадаю в оцепенение. За спиной моего собеседника появилось мерцающее облако. Оно постепенно становилось более плотным, темнело, обретало контуры. Наконец, облако перестало светиться, превратившись в висевшую в воздухе дверь. Она открылась с громким скрипом, который, впрочем, КГБшник не услышал. Из двери выпрыгнул маленький, хулиганистого вида чертенок. Дверь с противным визгом тут же захлопнулась за ним и исчезла. А чертенок принялся веселиться: он бегал вокруг кресла и корчил мне рожи; схватил с пола упавшую авторучку, оседлал ее и принялся скакать на ней вокруг кресла.