Прогулки по Риму

«Какая глупость! Я жива, и ничего плохого со мной не может быть!» — колотилось ее сердце. Оно отказывалось вспоминать о том горе, которое еще недавно она не могла пережить. Желание быть, существовать интуитивно пересилило все прежние чувства. Голос разума пытался противоречить ему. «Что бы ждало меня в Москве? Еще несколько одиноких, неказистых лет? И все равно умирать…» Она почему-то вспомнила больную собаку, всегда лежащую в переходе метро на той станции, где она когда-то жила. На боку у собаки была гноящаяся язва, люди брезговали, и поэтому несчастному существу доставалось меньше еды, чем более сильным и симпатичным товарищам. Чаще всего собака лежала с закрытыми глазами у трубы отопления. Потом в какой-то день Татьяна Николаевна заметила, что собаки в вестибюле больше нет. Она прекрасно помнила, что подумала тогда: «Нет, я не хочу умереть так, как эта собака. Уж если я не могу изменить жизнь, я могу по крайней мере распорядиться своей смертью». На следующий день она связалась с турфирмой и сказала, что хочет отправиться в путешествие в любую столицу Европы. По чистой случайности ей предложили Рим. И теперь она должна была выполнить задуманное.

Ужин в ресторане был в разгаре. Большинство туристов заказали вино, и, как всегда бывает после таких заказов, гул в зале — разговоры, стук вилок и ножей — становился бессвязнее, громче, взрывы смеха сильнее, и ощущение было такое, что кто-нибудь сейчас вот-вот затянет русскую песню. Цезарь и Надя сидели отдельно от всех за кипарисовым деревом. Татьяна Николаевна смутилась, что заставила своих гостей ждать.

— Гости мои дорогие! — смущенно сказала она, подходя к их столику. — Я не знала, что вы уже здесь, а то непременно вышла бы раньше!

— Мы только что пришли! — вежливо ответил Цезарь. Надя же просто кивнула в знак приветствия.

Наши туристы начали сдвигать поближе друг к другу столы и, кажется, действительно собрались устроить общее застолье.

— Если здесь будет шумно, мы можем перейти на другую сторону улицы в соседний ресторан! — предложила Татьяна Николаевна.

— Ни к чему! Здесь близко, рядом с номером! — ответила Надя. Татьяна Николаевна не поняла, какое значение имеет такая близость к номеру, но переспрашивать не стала.

В этот момент кто-то вежливо постучал пальчиком по спинке ее стула:

— Можно вас на минуточку, дорогая?

Татьяна Николаевна с удивлением обернулась. Позади нее стояла Лара и с деловым видом перебирала бумаги.

— Отойдем в сторонку! — Лара как-то странно покосилась в сторону Нади и Цезаря. — Мы отправляем группу разными рейсами! Надо уточнить номер вашего!

— Но у меня нет с собой билета! — запротестовала Татьяна Николаевна.

— Вот и хорошо, что нет! — вдруг как-то странно, с двойным смыслом, по-русски произнесла Лара. — Давайте поищем его у вас в номере!

— Разве нельзя уточнить завтра?! Вы ведь видите — у меня гости! — Татьяна Николаевна похолодела при мысли о том, что Лара сейчас может потребовать у нее билет, который она порвала.

— Мне надо вам что-то сказать! — Лара чуть не силой поволокла ее в холл. — Ваши спутники — опасные люди! — зашептала она, наклонившись к Татьяне Николаевне и делая вид, что снова пересматривает бумаги. — Я случайно села рядом с ними, так что они не видели меня, и мне показалось, что они замышляют по меньшей мере вас ограбить!

Татьяна Николаевна посмотрела на Лару со странной усмешкой.

— Никто не сможет меня ограбить, — сказала она. — После того, как я расплачусь за ужин, который заказала для моих друзей, у меня останется сущая мелочь на дорогу!

— А покупки? Сувениры?

— Я ничего не покупала.

— Ну, как знаете! — Лара недоверчиво покачала головой. — Я, во всяком случае, вас предупредила! Сбор у автобуса завтра ровно в девять!

— Я помню. Спасибо за все.

Лара захлопнула папку и отошла. Татьяна Николаевна вернулась к столу.

Надя выбрала телятину с жареным картофелем и, когда ей принесли пышущий жаром кусок кровавого мяса, с вожделением впилась в него зубами. Цезарь заказал жаркое из рыбы, кальмаров и мидий. Татьяна Николаевна решила, что в последний свой вечер она должна только пить, а не есть. Вино принесли красное и белое. Надя запивала жареное мясо кьянти, вином рабочего класса, Цезарь и Татьяна Николаевна пили сладкое сухое вино Республики Сан-Марино. Татьяне Николаевне казалось, что этот нектар, пахнущий апельсинами, медом, цветами, должен привести ее в состояние сладкой анестезии, в котором уже ничего не страшно.

Разговор протекал вяло. Цезарь и Надя обменивались репликами на итальянском, она ничего не понимала, ее мало занимали их дела. Она пила вино и грезила наяву. Ей мерещился древний город из красного кирпича, конники в доспехах, рабы с корзинами и кувшинами с вином. Но после прочтения Светония и тот мир перестал ее радовать. Она видела группы мужчин в тогах, жарко спорящих о политике, но знала, что ни к чему хорошему их споры не приведут; ясно различала женщин в складчатых одеяниях, с достоинством ведущих за руки детей, но полагала, что мало кто из этих детей доживет до старости и умрет своей смертью. Ей уже не хотелось попасть в тот, пригрезившийся ей мир, а под действием вина не так страшно стало покидать этот, привычный, наполненный услугами цивилизации, но в последнее время принесший ей столько горя.

«Куда ни глянь, кругом такое г… — думала она. — Пусть, черт возьми, все поскорее закончится!»

Небольшая группа русских туристов, раскачиваясь за общим столом, старательно выводила «Клен ты мой опавший». Они исполняли этот романс с таким энтузиазмом, что казалось, действие происходит не в итальянском дворе с кипарисами в глиняных горшках, а в российском городке, летом, в чьем-нибудь дворе по случаю, скажем, юбилея или по поводу благополучного возвращения из армии мальчика. Официанты, постоянно работающие с русскими, уже привыкли к тому, что от наших людей можно ждать любых проявлений чувств, всей их гаммы — от безудержных слез до безудержного веселья, — и спокойно занимались своими делами. Вопреки, кстати, распространенному мнению об итальянской экспансивности — вовсе они не так экспансивны по сравнению с нами. И только самый молодой из официантов, кругленький, небольшого роста, мгновенно запомнил некоторые русские слова и, выйдя на середину каменного мешка и протирая вилки бумажным полотенцем, стал с удовольствием подпевать нашим туристам мелодичным тенором. Татьяна Николаевна попросила принести еще вина, кофе и десерт. Надя, с ее тяжелым взглядом, казалось, парализовала язык Татьяны Николаевны. При ней она из-за природного стеснения не могла использовать привычную уже в общении с Цезарем смесь из английского и итальянского языков, жестов и улыбок. Цезарь тоже потягивал вино из бокала, но вид у него был отсутствующий.

«Пора заканчивать. Последний мой вечер явно не удался», — подумала Татьяна Николаевна. Но уже ничего нельзя было исправить. Кроме того, в каком-то уголочке ее сознания все-таки билась крошечная мысль о паспорте, о том, что события могут повернуться как в сказке и она еще сможет сделать свой выбор. Но Надя молчала, а сама Татьяна Николаевна не решалась об этом заговорить. «Ну, значит, и с паспортом ничего не удалось, — подумала она. — Что ж, я никогда всерьез и не рассматривала перспективу стать гражданкой Италии». У нее стала немного кружиться голова, и она решила, что время пришло. Пока она не утратила еще возможность регулировать ситуацию, надо было приступать к самому главному. Для этого она должна была пригласить своих гостей в номер.

— Здесь, во дворе, слишком шумно, — сказала она. — У меня кружится голова, хочется лечь. Поднимемся ко мне, я хочу сделать вам на прощание маленькие подарки.

Официант был уже наготове со своим чеком, Татьяна Николаевна расплатилась, щедро дала ему на чай. Надя при этом многозначительно толкнула Цезаря в бок локтем, и они встали из-за стола. В номере Татьяна Николаевна сначала преподнесла Наде кофточку, которую та взяла с совершенно невозмутимым и равнодушным видом, а потом чуть не со слезами на глазах протянула Цезарю купленного в книжном салоне льва.