Прогулки с бесом, или "Gott mit uns"!
Шрифт:
Второе: строительство "града Петрова" сопровождалось кончиной большого числа строителей. Не секрет, что "работные люди" умирали тысячами, всякий знает, что "вторая столица" Руси стоит на костях её строителей. Вопрос: мог, хотя бы один из "работных людей", умирая от болезни, проклясть тех, кто кнутом "вдохновлял на труд?" Если "да", то этого вполне достаточно для не уютного проживания в этом граде ныне.
Нечего сказать, красив град Петра, много в нём интересного. Погостить в нём какое-то время — одно, но жить постоянно — тяжко.
— Проклятье
— Нужно пробовать. Как можно кому-то присуждать награду без соревнования? — уклонился бес от прямого ответа.
На момент выселения монахинь, монастырь имел возраст более ста лет. С приходом новой власти "монастырская" жизнь окончилась. Это были прекрасные времена смен названий и перемены понятий. Законов не было, и монастырь окрестили "городком рабочих". Как ещё?
Монахини — это монахини, и, разумеется, никакой нумерации келий при их житии в монастыре не было. Да и греховное это дело: "нумера" сёстрам давать! С "нумерами" кто-то будет "первым", а кто-то в — "хвосте". А это негожее дело, нечистое! Зачем антихристовы учёты в обители? Каждая насельница знала, кто и в какой келье "несёт обет монашества".
Трудящиеся, получившие "подарок" от советской власти, немедленно исправили упущение монахинь и каждому дому-кельи присвоили номер. Нашей достался 106. Отец и мать получили половину кельи потому, что добывали "хлеб насущный" вождением "городского электрического транспорта": трамвая.
Семейные предания говорят, что подругу свою и мать нашу, отец встретил в трамвайном парке: на то время она лихо гоняла вагоны по губернскому городу. Потом у них были "соревнования". "Страна советов" не могла жить без "соревнований", но кто и кому из родителей проиграл в скорости — не знаю. Знаю одно: "гонки" закончились последствиями в количестве трёх детей. Тогда такого понятия, как "общение по интересам", ещё не знали, но им пользовались.
Городок-монастырь — квадрат со сторонами "триста пятьдесят саженей на триста". Сколько это в метрах — можно подсчитать, но это будет уже "городок рабочих", но не монастырь: святая обитель замышлялась в саженях, но не в метрах.
Ориентировка стен такова: запад-восток — две стены, север-юг — так же. В средине восточной стены имелся громадный храм без архитектурных излишеств, высокий и прямой. Строгий. Если обычные храмы максимально украшались, то монастырские, как наш, был скромен. Велик и скромен. В один купол. Таким храму и положено быть. Как можно в культовом сооружении, да ещё в монастыре, да в женском, позволять какие-либо архитектурные излишества? Нет и нет.
Внутри монастырской ограды — деревянные кельи-дома, поставленные очень близко. Так близко, как любят селиться только на Руси. Имея громадные территории, в своих поселениях жмёмся дом к дому до такой близости, что через
какое-то время начинаем лютовать от "близости". Как скоро приедается собственная близость вплоть до взаимной ненависти и смертоубийства — на эту тему диссертаций вроде бы ещё никто не написал. Люто воевать друг с другом — одно из любимейших наших занятий. Если вопросить поселенцев:— Почему и зачем так близко ставите дома? Места много, можно и дальше разнести хижины?
— Любим мы друг друга! До остервенения любим! Да и кучно жить как-то веселее! При нужде быстро на помощь соседу придти.
— Тогда почему из-за мелочи, из-за вершка земли, вы убиваете друг друга?
— Ошибка! Не из-за вершка земли гроблю соседа, а за его наглость! — резонно. Но отчего и почему мы начинаем "наглеть" — и этот вопрос ещё никто не брался "озарить светом истины".
У трёх углов монастыря, как и положено монастырям, стояли часовни. Пролетарии, получившие в пользование обитель, распорядились святыми строениями весьма мудро: в северной часовне, что была ближе к городу, организовали "торговую точку" по продаже пива "распивочно и на вынос"; в южной поставили трансформатор для питания "лампочек Ильича" в кельях новых монастырских насельников. Западная часовня пустовала потому, что была в стороне от дороги и в "сферу влияния" новой власти не попала. Сегодня к остаткам часовни приходят на эскизы учащиеся городской художественной школы.
— Понять не могу, что заставляет юных художников тратить краски и время на фиксацию вашего национального позора? Учащиеся сами-то понимают, что запечатлевают позор дедов? Вряд ли. Какой восторг, или радость в душе может вызвать писание масляными красками полуразрушенной часовенки, сиротливой до слёз?
— Не спрашивал. Что-то необъяснимое тянет писать полуразрушенную часовню. Не грешные ли души их "революционных" дедов приводят внуков на место преступления? Психиатры-криминалисты криминалисты подтвердят: убийц тянет на место совершения преступления, но откуда такое желание у внуков!? При чём они-то!?
— Не вами ли придумано "за грехи отцов отдуваются дети"? Ненаучное объяснение, а если объяснять на "генетическом уровне" — будет в самый раз.
— Советская власть "гуманнее" была, когда заявляла:
— Сын за отца не отвечает"!
— Врала, сука!
Западная часовня не нашла применения потому, что была далеко от дороги, в глухом месте, и ещё потому, что советская власть, горящая заботами о "благе и процветании трудящихся", близко от культового строения соорудила дощатый общественный туалет на шесть посадочных мест. Прямо у стены.
В строительстве туалета просматривалась гениальность: его вплотную прислонили к стене изнутри, сэкономив строительные материалы (доски).
"Разгрузочные люки" с крышками были сооружены по другую сторону стены. И вторая задача решалась гениально и просто: "золотарям" не нужно было заезжать внутрь монастыря для очистки "отхожего места".
Упомянутый "туалет" был самым большим вонючим местом в моей биографии, но почему помню его до сего времени — не знаю. В сотый раз встаёт вопрос без ответа: