Проигравший из-за любви

— Зачем вы пришли сегодня сюда? — спросила Флора. — Может, вы решили позлорадствовать? Ведь мой муж умирает.

— Позлорадствовать? О, моя хорошая, как вы можете говорить такие жестокие слова? — воскликнула миссис Гарнер. — Вы обижаете меня. Если бы вы могли взять нож и вонзить его в меня, то это не причинило бы мне больше вреда. Я пришла потому, что собираюсь оставить этот район, ну, а для моего возраста три мили — огромное расстояние, и я почувствовала сильное желание увидеть вас до того, как оставлю Войси-стрит.

— Я не могу понять, зачем вам понадобилось видеть меня, — сказала Флора. Слуга принес лампу и поставил ее на стол, свет падал на старое лицо миссис Гарнер, повернутое к Флоре, с застывшим на нем выражением скорби и отчаяния. — Никак я не могу понять, почему вам понадобилось прийти ко мне, да еще объявив себя находящейся в родственных отношениях со мной.

— Однако, я думаю, что нет никакой лжи в этом утверждении, миссис Олливент. Осмелюсь сказать вам, что четыре года назад, когда я впервые услышала о том, что вы с отцом живете на Фитсрой-сквер, я узнала, что мы с вами родственники — вы близки мне так же, как Лу, вы — ребенок моей дочери, я держала себя вдалеке от вас потому, что я боялась принести беспокойство в вашу семью. Возможно, вы и станете думать чуточку лучше обо мне вследствие этого.

— Это правда? — произнесла Флора.

— Да, каждое слово правда. Когда я пришла навестить вас в Кенсингтон и рассказала вам о моей дочери, уехавшей в Австралию и вышедшей замуж там и умершей, оставившей одного ребенка, девочку, такую же по возрасту, то я поняла, что Мэри была вашей матерью, хоть я и не могла, может, объяснить себе этого. Это была моя дочь — Мэри Гарнер, на которой женился ваш отец, хотя она и изменила свою фамилию, когда приехала туда, из-за ее нехорошей семьи. Бесчестье пало на ее бедного отца, он растратил все деньги своего работодателя на скачках, которые всегда приводят человека к краху. Мой муж, Джеймс Гарнер, был добропорядочным человеком, каких вы можете встретить, гуляя в парке, но скачки и компаньоны довели его до краха. И однажды утром я увидела его в наручниках. В то время не было Портлэнда или Дартмора, поэтому мой Джеймс был отправлен в Ван Даймен Лэнд, откуда они перевезли его в ужасное место под названием Тасманский полуостров, находящийся на самом краю земли, окруженный морем, кишащим акулами, и где преступников должны были охранять дикие собаки. Там они одели моего Джеймса в серое и желтое и назвали его канарейкой; такое обращение и скудное питание совсем разбили его сердце, и ко второму году пребывания там у него случилось что-то с легкими. Мэри очень любила своего отца и поэтому отправилась за ним в Ван Даймен Лэнд, готовая перенести все, чтобы только видеть его хоть иногда.

— И она была моей матерью! — сказала Флора, удивляясь.

Было нелегко узнать все эти необычные факты о том, что ее родной дедушка был осужден, что ее мать была личностью, за которую ей пришлось краснеть. Единственным утешением служило то, что, как она узнала, Мэри Гарнер была мягкой, но самоотверженной женщиной.

— Моя бедная мама, — повторила Флора, — она отправилась одна в незнакомую страну, чтобы быть рядом со своим осужденным отцом?

— Да, она была рядом с ним, пока он не умер, и затем она покинула Ван Даймен Лэнд и устроилась гувернанткой в семью, путешествующую из одного места в другое, и так пока не перебралась в Гобарт Таун, а год или два спустя ваш отец встретился с ней, влюбился в нее и, наконец, женился. Она написала мне о том, как счастлива она была, и очень часто посылала мне деньги, но просила, чтобы её муж никогда не узнал, что она дочь каторжника. «Он не отвернется от меня, даже если узнает, — сказала она, — он слишком хороший, но в глубине сердца он будет очень переживать по этому поводу. Ему было бы неприятно знать, что его ребенок имеет родственников-преступников». И поэтому я пообещала себе, что никогда без ее ведома никому ничего не расскажу и никогда не вторгнусь в ее счастливую жизнь, если она приедет обратно в Англию, совсем не зная того, что вскоре она навсегда покинет меня и я потеряю в ее лице свое счастье и утешение. Но я сдержала свое обещание и никогда не приходила к вам или вашему отцу, хотя и знала, что вы живете рядом, да к тому же живете неплохо.

— Это было очень благородно с вашей стороны, — сказала Флора мягко. — Я была бы рада оказать вам помощь, которую могла, и это бы была моя святая обязанность, если бы, конечно, я все знала. Кое-что я могу сделать для вас и сейчас.

— Нет, нет, — воскликнула миссис Гарнер энергично, — не делайте так! Я сюда пришла не за этим. У меня не было мысли просить у вас что-либо. Все, что бы мне хотелось, так это жить хорошо со своим сыном, и это стало возможно благодаря мистеру Лейбэну, который оказывает нам некоторую помощь. Я думаю, Джарред начнет новую жизнь и не будет больше посещать скачки, как он делал это. Последние несколько недель мы живем гораздо лучше, чем раньше. Нет, моя любовь, я пришла сюда не за тем, чтобы просить у вас что-либо. Я пришла лишь, чтобы взглянуть на ваше милое лицо, так похожее на лицо Мэри. Я бы никогда не позволила себе говорить о нашем родстве, если бы ваш слуга был менее высокомерен и не думал, что я нищенка, и не пытался бы закрыть дверь передо мной. Это было слишком для моих чувств, и я сказала правду, чтобы он вел себя чуть поскромнее.

— Я очень рада, что вы рассказали мне все, — сказала Флора. — По глупости я гордилась, когда ставила себя выше вашей внучки. Я должна была почувствовать унижение. Только не подумайте, что я стыжусь своей дорогой мамы, — добавила она поспешно, — я уважаю ее за самопожертвование. Но… но вы могли бы помять, что для меня больно узнать, что мой дед был преступником.

— Я не должна была говорить вам это, — воскликнула миссис Гарнер взволнованно, — но я не могла промолчать, когда вы говорили так несправедливо обо мне, потому что я честно держала слово, данное вашей матери.

— Простите меня, — сказала Флора униженно, — я сейчас слишком несчастна, чтобы быть доброй.

Ну, а затем следовало бы проявить некоторые чувства к новоиспеченной бабушке, но Флора почувствовала, что не может. Деньги или доброжелательное отношение она могла бы дать, но большего не могла сделать, пробыв с ней так мало.

— Позвольте мне помочь вам немного, — сказала она. — Я была бы очень рада, если бы оказалась хоть в какой-то мере полезной вам. В моем распоряжении есть очень большая сумма денег.

— Благослови Господь! — сказала, всхлипывая, миссис Гарнер. — Вы совсем как ваша мать. Я не буду притворяться и говорить, что пятифунтовая банкнота для меня ничего не значит, даже если в будущем дела у Джарреда пойдут хорошо, мне будет доставлять удовольствие сознание того, что я обладаю парой фунтов. И если бы вы позволили мне приходить к вам хотя бы один раз в шесть недель, чтобы посидеть и поговорить о вашей бедной маме, то тогда я была бы совсем счастлива.

— Приходите, когда захотите, — сказала Флора, — если мой муж выздоровеет. Но боюсь, он умирает.

— Моя дорогая, пока есть жизнь — есть надежда.

— То же самое говорит мне доктор, но я не вижу признаков выздоровления, и надежда кажется такой слабой.

Глава 40

В то время как Флора в беспокойстве проводила время у кровати мужа, жизнь его держалась на волоске, жизнь боролась со смертью, Постепенно побеждающей, доктора же находились в сомнении и лишь неопределенно высказывались о шансах больного, нянечки склонны были признать, что они вряд ли видели больного в таком тяжелом состоянии. Пока Флора проводила свои дни и ночи в молитвах и рыданиях, пребывая в полном отчаянии, другая молодая жена — Луиза Гарнер — знала только радость жизни, путешествуя из одной страны в другую, от озер к горам, от пустынного морского побережья к зеленым долинам, она была счастлива со своим спутником, являющимся для нее воплощением всего самого искреннего и благородного, что заключено в человечестве. Возможно, не существовало условий, при которых человек мог бы быть более счастлив, чем при подобном сочетании, когда жизнью мужчины или женщины управляет лишь страсть, когда все мысли и желания концентрируются лишь на одном объекте, когда все стремления направлены лишь к одной путеводной звезде. Жизнь ради этой цели была подобна той бессонной ночи в святилище, когда введенная в заблуждение индийская девушка считает, что она входит в контакт со своим Богом. Лу была не менее слепа в своей преданности, не менее экзальтированна в своем самоотречении, что граничило с фанатизмом. После трех лет семейной жизни Луизе ни разу не пришло в голову, что этот гений, сделавший ее своей женой, такой же, как и все: что он имеет, свои недостатки, что он может заблуждаться. Для нее он был совершенен. Предположить, что Рафаэль был более талантливым художником или что Рубенс был более великолепен в светском обществе, чем Уолтер Лейбэн, значило бы в глазах этой женщины заниматься богохульством. Мир мог думать как угодно, конечно, но для нее, которая знала его, возвысить над ним кого-либо из гениев человечества было невозможно.

— Я знаю, что ты можешь добиться всего, Уолтер, если решишь работать хорошо, — могла она сказать ему иногда с убеждением, — и я с нетерпением жду того дня, когда ты начнешь свою настоящую карьеру.

— Моя любовь, давай лучше проведем как можно лучше наш медовый месяц, — отвечал весело молодой муж.

Этот медовый месяц длился добрых три года, три года беззаботной жизни двух влюбленных, и вот Луиза решила, что наступило время ее мужу приниматься за работу. В течение этого периода он не всегда предавался безделью в чудесных странах, он много рисовал, выставлял свои картины: в Брюсселе, где сам Надо сделал комплимент англичанину, в Милане и Париже критики также благосклонно отнеслись к еще неизвестному художнику. Композиция картин была проста, но чувствовалась сила художника: Лу, читающая письмо в саду, Лу, играющая с ребенком у камина, Лу, в задумчивости смотрящая на лунную дорожку на море — она была его терпеливой и преданной моделью.

В течение всех трех лет их семейной жизни царило спокойствие. И порой бывает удивительно, как идеализация человека может в конце концов просто наскучить и надоесть. Уолтер принимал обожание своей жены с чарующим хладнокровием, он купался в улыбках ее восхищения, чувствуя, что, должно быть, действительно обладает неким величием, иначе столь чувствительная женщина не стала бы так думать о нем. Ни разу, даже на мгновение он не пожалел о своем неравном браке. Лу идеально подходила ему, она любовалась им, интересовалась его проблемами, удивляясь его безграничным познаниям. Он чувствовал себя как Пигмалион, когда вдруг обнаружил прекрасную женщину вместо статуи. Он мог наблюдать и восхищаться умом Лу и с гордостью говорить: «Это моя работа. Если бы она не полюбила меня, то по-прежнему бегала бы за пивом и мыла полы на Войси-стрит». Он вовсе нё стыдился воспоминаний о том, что раньше ей приходилось выполнять тяжелую работу. Он был горд ее равенством с ним и был рад тому, что сумел увидеть этот бриллиант среди грязи и нищеты.