Проигравший выбирает смерть

– Откуда столько?

– Места знать надо! – огрызнулся недовольный Ныш.

– Откуда? – Есенин встряхнул Ныша.

Хамбиев побледнел, оттолкнул вора и язвительно зашипел:

– Мать, не переживай. Через неделю верну с лихвой. Твой Вовчик.

– Ах ты крыса! – кинулся Есенин к Хамбиеву, догадавшись, что тот украл деньги у его матери.

– Полегче! – Ныш выхватил пистолет и уперся стволом в живот наседавшего Есенина. – Старикам деньги ни к чему, а нам в самый раз.

– Заткнись, сволочь! – Есенин сделал шаг назад и показал на оружие. – Убери, безмозглый болван. Убери, я сказал!

Ныш нехотя подчинился.

– Иди во двор, жди меня там! – приказал Есенин и обернулся к ошарашенному старику. – Вот еще деньги, дядя Федь. Теперь вполне достаточно. Мотоцикл я покупаю. Где он у тебя?

– В сарайке, – старик растерянно смотрел на деньги.

– Давай ключи, мы уезжаем. А за девчонкой приглядывай, как договорились.

Старик не стал выходить из дома. Он понуро сидел на кухоньке, смотрел на разворошенную еду и слушал, как во дворе прощально затарахтел мотоцикл. Когда звук двигателя стих, он прошел в горницу. На кровати лежала Нина, и безвольно смотрела в потолок.

– Что, дочка, больно? Давай посмотрю твою беду, – он прощупал ногу девушки, слегка надавливая пальцем. – Так больно? А так? Не кричи, я уже все. В войну и не такое было. Сейчас я что-нибудь придумаю.

– Мне надо в город, а у меня нога. Вы мне поможете? – с надеждой в голосе спросила девушка.

Старик замялся и ответил коротко:

– С ногой – да.

Он вспомнил наставления Есенина, плотно задернул шторы и пошел закрывать дверь.

Глава 49

Заколов очнулся – сидит на земле. Но это он понял не сразу. Сначала мутный взор увидел вытянутые ноги: пыльные джинсы и грязные кроссовки. Что это? Чьи они? Потом Тихон распознал свою обувь и сильно удивился – как далеко его ступни, до них не достать! Он попытался шевельнуть рукой и обнаружил, что привязан спиной к опоре линии электропередач.

Тихон извернул шею, чтобы осмотреться. В голове гулко катнулось тяжелое ядро. Со щеки нехотя осыпались песчинки, прилипшие во время падения. Рядом никого не было. Только плюшевый медвежонок неуклюже сидел на песке, черные пуговки глаз растерянно искали хозяйку.

Тихон вспомнил, как Нина выхватила игрушку из горящей машины и потом несла в свободной руке, боясь потерять. Другой рукой она обнимала Тихона. Ее грудь, освобожденная от лифчика, терлась о его тело, но лишь сейчас это воспоминание заставило напрячься мышцы в низу живота. Тогда нужно было только дойти.

Заколов стиснул зубы, запрокинул голову. Вверху витые провода липли к небу и тонко насвистывали заунывную песню. Также противно ныло в груди. Хотелось выть от бессилия и злости. Бандиты обманули его. Нины нет, что с ней – неизвестно, и он никак не может ей помочь. Он не может помочь даже себе.

Заколов дернулся, веревка крепко обхватывала грудь, в спину впивался треугольный железный профиль. Кругом, сколько видно глазу, тянулась голая степь. Когда его здесь обнаружат? Может, через месяц, когда он превратится в высохшую мумию. Или раньше его сожрут степные волки?

Брошенный медвежонок грустно глядел в песок. Если Нина оставила его, значит, она в беде. Тихон вспомнил их вынужденные прикосновения на железнодорожном откосе, застенчивые слова девушки, ее робкое переодевание в лунном свете, глаза, наполненные романтической мечтой. В ее грезах был он.

Быть чьей-то мечтой – это окрыляет, но и обязывает. Тихон вдруг понял, что человек из мечты всегда лучше настоящего. Но если ты знаешь, что являешься частью мечты, – невольно ведешь себя по-другому, становишься сильнее, смелее и искреннее. Ты тянешься к тому смутному идеалу из чужой мечты. Ты уже не можешь сдаваться. В тебя верят, на тебя надеются.

Заколов поджал под себя ноги и попытался встать. Веревка уперлась в невидимую перекладину, ноги остались в полуприсяде. «Так еще хуже, лучше опуститься», – решил он и плюхнулся на песок. Веревка скользнула по грубому металлу. Шуршащий звук трения вселил надежду.

Заколов вставал и приседал, натягивая путы, так, чтобы веревка терлась о ребро опоры.

Но сколько приседаний нужно сделать, чтобы веревка лопнула? Как-то в школе на спор он сделал двести приседаний. А хватит ли этого сейчас?

Тихон сгибал и разгибал ноги, голова наливалась тяжестью, бедра каменели. Сначала он считал приседания, но потом сбился. Двухсот явно не хватило. Он делал перерывы, нависая всем телом вперед, чтобы веревка всегда терлась в одном и том же месте. Один раз он попытался резко участить движения, тогда волокна нагреются и потеряют прочность. Но в глаза наплыл пылающий рыжий шар, а виски так сдавило, что он рухнул на колени и с трудом восстановил ускользающее сознание.

Силы таяли, а веревка не поддавалась.

Глава 50

Домой, убитая горем, Елизавета Кондратьевна Есенина добралась только 2 мая. Из-за непонятной аварии на железной дороге, о которой ничего не сообщали, но шушукались на вокзале, поезда долго не ходили.

Около родной калитки ей навстречу выбежала соседка.

– Приехал твой Вовка, вчера еще, – на ходу сообщила она.

– Вот и хорошо. Есть теперь помощник, – попыталась себя успокоить Елизавета Кондратьевна. Управиться одной с предстоящими похоронами мужа ей было бы тяжко.

– Только потом тут приезжали… – промямлила соседка, но спохватилась и стрельнула глазами: – А где Василий? У магазина мужики перехватили? Ох уж эти праздники…

– Нет теперь моего Васи, – ответила Елизавета Кондратьевна и, уже не сдерживаясь и не стесняясь, закатилась в рыданиях.

Во двор женщины зашли обнявшись. Дверь в доме оказалась открытой. Две женщины сидели на кухне, лили слезы и утешали друг друга.

– Вов, – вспомнив о сыне, позвала Елизавета Кондратьевна, – Вов, ты где?

Она прошла по комнатам, сына нигде не было.

– Скоро придет, – убежденно пообещала она.

– Жаль, что он с отцом не повидался, – вздохнула соседка.

– Из города Васю перевозить надо. Без денег никто не везет. А еще гроб заказать, – вспомнила о тяжких заботах Елизавета Кондратьевна. – Хорошо, хоть денежек на черный день скопила. Вот и пригодились.

Она прошла в спальню, достала заветный сверток, пальцы ощутили неприятную тонкость пакетика. Еще не веря ужасной догадке, она развернула целлофан и достала тетрадный листочек. На таких листочках в клеточку она писала письма сыну в колонию. Пальцы слушались плохо, глаза с трудом собирали отдельные буквы в слова.