Проигравший
Шрифт:
– Вот и расскажи, откуда у твоего пропавшего сотрудника взялись такие денежные суммы.
– Почему вы спрашиваете об этом у меня?
– А у кого ж мне спрашивать?
– У него самого и спросите!
– Как же я могу у него спросить, если он бесследно исчез?
– А я-то здесь причем?!
– То есть где он взял деньги, ты не знаешь?
– Не знаю.
– А кто знает?
Дверь в кабинет открылась. Запыхавшийся и мокрый, внутрь зашел Стогов.
– Я знаю!
Капитан Осипов непроизвольно взглянул на часы. Сегодня их консультант опоздал на службу не так и сильно. По крайне мере до обеденного перерыва было еще далеко. Выглядел он не очень, хотя, судя по запаху, по пути
– Что это? – спросил майор.
Стогов вытащил из пакета здоровенную старинную шпагу с тяжелым эфесом и положил ее на стол перед собой.
– Шпага с золоченым эфесом. Вещь старинная и цены немалой. Чуть не сто граммов золотого напыления. Но главная ценность даже не в этом, а в том, что от роду этому клинку чуть не триста лет. Представляете? Перед вами середина восемнадцатого столетия.
Вечером того же дня был совершен телефонный звонок, который многое в этой истории поменял. Человек, на правой руке которого не хватало указательного пальца, набрал номер и сказал в трубку несколько слов. Чем привел в действие сложную цепочку событий, которые завершились не скоро и совсем не так, как хотелось бы большинству задействованных в истории лиц.
Впрочем, пока говорить об этом еще рано. Поэтому мы возвращаемся в служебный кабинет, где Стогов демонстрирует коллегам старинный клинок.
Майор вызвал конвойного и велел задержанного увести. Режиссер сложил руки за спиной и, не оборачиваясь, вышел из кабинета. Только после этого майор поднял глаза на Стогова. Тот совсем ему не нравился. Ну просто ни капельки не нравился.
– Все-таки странно, что такого типа, как ты, до сих пор не поперли со службы.
Стогов вытащил из кармана куртки сигареты и закурил. Несмотря на то, что вообще-то курить в их кабинете было запрещено.
– Не любите гуманитариев?
– Да как же вас не любить? Вы ведь такие милые ребята. Иногда даже бываете трезвые.
Майор двумя руками взял шпагу и немного ее порассматривал.
– Где ты это взял?
– В куртке пропавшего актера вместе с бабками лежали квитанции. Целый ворох квитанций, которые вы, товарищ майор, поленились даже прочитать. Судя по этим квитанциям, наша исчезнувшая звезда уже месяц сдавала в ломбард какие-то вещи. Утром я туда заехал и посмотрел, что это за вещи. Большую часть работники ломбарда успели сплавить, но вот шпагу я успел конфисковать.
– Ты просто пришел и забрал эту штуку из ломбарда?
– Ну да. Оставил им расписку и забрал.
– А что еще он туда сдавал?
– Ломбардщики темнят. Но судя по ордерам, сплошь какие-то удивительные предметы. Старинные украшения. Ордена. Пуговицы с камзола трехсотлетней давности.
– Пуговицы?
– Ага.
– И где, по-твоему, он все это добро раздобыл?
– Понятия не имею.
– Прямо трехсотлетней давности, говоришь?
– Трехсотлетнее не бывает.
Майор вернулся к себе за стол.
– Все равно непонятно. Разжился где-то целой кучей антиквариата. Вместо того чтобы продать ее на аукционе и потом всю жизнь загорать в Гоа, за копейки сдал в ближайший ломбард. А полученные бабки кинул в лицо этому режиссеру и через мгновение пропал. Фигня какая-то.
Стогов только пожал плечами. Он продолжал выпускать дым, самодовольно улыбаться и пахнуть всем тем, чем полагалось пахнуть такому противному типу, как он.
– Чего ты молчишь?
– Расследовать преступления, товарищ майор, не моя работа. Я ведь не милиционер. Всего лишь консультант
по вопросам истории и искусствоведения. Но как профессиональный историк хотел обратить ваше внимание на одну деталь. Видите, на эфесе изображен герб владельца? Вот тут. Толстый мужчина в монашеской сутане, два скрещенных клинка и латинский девиз.– И что?
– Да, в общем-то, ничего. Просто это герб старинного прусского баронского рода фон Мюнхгаузенов. А девиз принадлежит довольно известному отпрыску этого рода, Карлу-Фридриху Иерониму, барону фон Мюнхгаузену.
Он посмотрел майору прямо в глаза и усмехнулся:
– Слышали о таком?
С набережной дуло. Она свернула с Литейного, и ветер перестал совсем уж раздувать плащ на ее маленьком теле, но все еще чувствовался. Третья дверь по Шпалерной – и, разумеется, никаких вывесок. Просто крашенная в серое дверь, тяжелая и высотой в четыре ее роста. Или в два роста обычного человека.
Когда-то, лет триста тому назад, на этом месте располагался небольшой дворец царевича Алексея. Потом царевич что-то не поделил с монаршествующим родителем и попытался бежать из России, но был возвращен сюда и, говорят, погиб под пытками, руководил которыми лично папа царевича, всероссийский самодержец Петр Великий, он же Первый. Город только-только строился. Помещений не хватало. В опустевшем дворце стали временно содержать арестантов. Потом его перестроили под дом предварительного заключения. Накануне революции перестроили еще раз, и тогда это была самая комфортабельная тюрьма империи. А теперь это был просто один из городских следственных изоляторов, и администратор театра лилипутов пришла сюда, чтобы получить коротенькое, всего на десять минут свидание с арестованным режиссером того же театра.
Ждать пришлось больше часа. Она просто села на неудобную, обитую липким пластиком скамейку в коридоре и молча ждала, пока женщина в форме не назовет ее фамилию. Проходившие по коридору сотрудники косились в ее сторону. Но как раз к этому она привыкла. Всю жизнь люди, с которыми она общалась, удивленно задирали брови: такая маленькая, а смотри-ка ты, умеет разговаривать!
Потом ее наконец вызвали. Офицер сопровождения довел ее до узкого прохода, и там старший смены задал ей положенные вопросы: имя?.. фамилия?.. к кому?.. что несет?.. Старший сидел в толстенной, сделанной из армированного бетона будке и общался с ней через узенькое окошко, которое располагалось слишком высоко, чтобы она могла видеть его лицо. Откуда-то сверху звучал голос, а она послушно отвечала на вопросы.
После этого металлические ворота отъехали в сторону, и ей было разрешено пройти внутрь. Несколько лестничных пролетов, громыхающие при ходьбе металлические мостки, висящие над внутренним двориком, потом несколько лестничных пролетов вниз. Офицер сопровождения отпер дверь в комнату свиданий и пропустил ее вперед.
– Что именно вы передаете задержанному?
– Вот. Личные вещи. Теплый свитер.
– Сигареты передаете?
– Нет. Он у меня не курит.
Офицер усмехнулся. Ему ужасно хотелось спросить у этой маленькой женщины, почему именно ее мужчина не курит? Неужели боится не вырасти? Он, однако, сдержался.
– Ждите. Его сейчас приведут. У вас будет десять минут.
– Хорошо.
Потом дверь хлопнула еще раз. Режиссера пропустили внутрь и заперли за ним дверь. Он прошел и молча сел на неудобную, привинченную к полу скамейку.
– Привет.
Ей хотелось плакать, но она сдерживалась. Потом, уже выйдя обратно на продуваемую ветром с Невы набережную, она обязательно расплачется. Но не сейчас.
– Как тебя здесь кормят?
– Ничего. Спасибо. Как дела в театре?
– О чем ты? Какой, к черту, театр?