Происхождение видов

Конечно, прежде чем детям с помощью тех, кто им помогал, удалось создать гибкую структуру, которая выводила из под удара тех, кто отважился на войну, им пришлось пережить немало разочарований, предательств. «Мартовская бойня» - под таким названием вошло в историю то, что можно назвать «гражданской войной» между детьми. Часть детей заявило о своей поддержке взрослого мира и творимого им насилия. Они утверждали, что это вековое, тысячелетнее насилие осуществляется «во благо» самих же детей, и довольно скоро они превратились в хитрых предателей, выведывавших важные сведения и передававших их тайной полиции. Но и взрослый мир разъедала междоусобица. Не все согласились с той беспрецедентной жестокостью, с которой взрослые подавляли бунт. Многие открыто встали на сторону детей, хотя каждый признавал право детей на свободу лишь в определенных рамках – если кто-то из «прогрессивных» взрослых соглашался с тем, что кушать ребенок может не по расписанию вместе со всей семьей, а тогда, когда он захочет (революционная мысль, между прочим, для многих родителей), то это не значит, что он не приходил в исступление ненависти, застав свою пятилетнюю дочку, занимающейся сексом с семилетним пацаном-соседом.

Как известно, ни технический прогресс, ни социальные потрясения не избавляют от концепций и суеверий – они лишь видоизменяются. Интересные примеры такого рода во множестве можно видеть в двадцатом и двадцать первом веках – первых веках бурного развития технологий. В СССР двести миллионов человек на протяжении десятков лет были убежденными коммунистами, верили в самые дичайшие концепции о единстве партии и народа, воображали себе западные демократии как ад. Когда коммунизм лопнул, все коммунисты стали христианами. И разумеется – и в качестве «коммунистов», и в качестве «христиан» были повсеместно распространены суеверия, в том числе и совершенно уж пещерного характера типа боязни черных кошек, перебегающих дорогу; необходимости постучать по дереву или плюнуть три раза через плечо; опасности попасть под косой взгляд или вернуться домой за забытой вещью. Сеть ритуалов покрывала бытовую жизнь человека. На словах кто-то мог не соглашаться с наличием у него суеверий, и ради показухи даже заставить себя пройти вперед после перебежавшей дорогу черной кошки, неизбежно испытывая при этом тревожность. Так и во время войны – новые суеверия влились в дружную семью старых. Начали говорить о таинственном гипнозе, под который подпадают дети, о враждебном сектантстве, вернулись разговоры о сделках с дьяволом (да, казалось бы – ну невозможно верить в дьявола в 24-м веке!), о жертвоприношениях и прочем. Маска цивилизованного человека была сброшена окончательно, и с неумолимой очевидностью подтвердилось то, что в том, что касается психического развития, современное человечество недалеко ушло от средневековья.

Наступил хаос. И, казалось, дальше уже некуда, а война все ожесточалась и расширялась. Самоуничтожение человечества ускорялось немыслимыми темпами, пока, наконец, не грянула техногенная катастрофа – массовое уничтожение людей не могло не сказаться на способности населения поддерживать те технологические циклы, которые составляли неотъемлемую часть механизмов, обеспечивающих само существование людей. Апокалипсис наступил так быстро и естественно, что в него долго не могли поверить. Кадры стереохроники сохранили удивительные картины – вот очередь в порту, люди ждут экранолета. Уже второй час ждут, вот уже третий, и вот они вдруг понимают – экранолета не будет, сегодня утром пилоты не проснулись – их убили в собственной постели, или в чашке с чаем была отрава, или по дороге завязалась перестрелка противоборствующих группировок. Экранолет не полетит. Гравилента не вернет их в собственные дома – диспетчера нет и не будет. На лицах – растерянность. Мир рухнул. Не верится? Придется поверить.

Тора оторвалась от стереовизора, остановила его, легла спиной на горячую землю, закрыв глаза. Зачем Менгес хочет, чтобы она все это смотрела? Чего он хочет? Зачем ей видеть эту ненависть, реки крови, обезумевших людей, убивающих своих детей, обезумевших детей, убивающих родителей? Как все же это удивительно, непостижимо – вся эта ненависть, желание во что бы то ни стало задавить, заставить подчиниться, заставить быть своей вещью, послушным, лишенным радостных желаний манекеном. Да, иллюзия «злодеев» довлела над людьми в течение тысячелетий, и только после третьей мировой стало предельно ясно, что эта теория несостоятельна, что она попросту лжива. Настал кризис гуманизма. Тогда стало предельно ясно, что гуманизм – это изощренная форма человеконенавистничества, потому что гуманизм – это дорисовка озаренных восприятий там, где их попросту нет, т.е. это неискренность, а неискренность и агрессия, пусть даже и подавленная, всегда идут рука об руку. А когда созревают подходящие обстоятельства, подавленная агрессия неотвратимо становится проявленной, захватывая человека в свой водоворот так стремительно, что остановиться уже нет никакой возможности.

После третьей мировой войны судить было некого – или судить пришлось бы каждого, у людей не было выбора, да и даже думать о выборе было некогда – все развивалось слишком стремительно. В условиях, когда поиск виновных был заведомо абсурден, а концентрация проявлений неслыханной жестокости, тем не менее, не знала прецедентов в мировой истории, концепция о «злодеях» стала очевидно ложной, и пришлось не только отказаться от нее, но и сделать соответствующие выводы. А вот когда судили нацистских преступников после второй мировой, тогда еще верили в то, что они – некие «злодеи». Между тем даже поверхностное изучение мемуаров главных нацистских преступников совершенно очевидно показывает – они не какие-то там злодеи, они самые обычные люди. Любой человек, попавший в те же самые условия, проявил бы те же самые чудовищные качества. А разве опыт Советского Союза – не доказательство этому? Каждый второй доносил на каждого первого, откуда-то взялись сотни тысяч, миллионы доносчиков, тюремщиков, кгб-шников, палачей. Это что – все они были злодеи? А потом – когда коммунизм потерпел крах – злодеи куда-то вдруг все исчезли, и появились откуда-то вежливые люди, строящие общество развитого капитализма? Это же очевидный бред. Немецкие нацисты на оккупированных территориях творили порой такие зверства, что волосы дыбом встают. Это что – какой-то другой народ? Не тот же самый, который был образцом дисциплины, цивилизованности, культуры? Да конечно тот же. Разве есть хоть какой-то народ, не запятнавший себя геноцидом? Разве советские войска, войдя на территорию Германии, не творили там те же самые чудовищные преступления? А что они делали на своей территории в тридцатые - пятидесятые годы двадцатого века? А что творили французы в своем походе против России? А китайцы в Тибете? А британцы в Индии? А индусы с британцами? Американцы с вьетнамцами? Турки с армянами? А когда началась третья мировая, и христиане устроили чудовищную бойню с мусульманами, в которую был вовлечен каждый, полегли миллиарды, разве тогда не стало все ясно? Перечень бесконечный, история ненависти и геноцида столь обширна и убедительна, что просто не оставляет никаких возможностей к тому, чтобы вытеснить очевидный факт: нет злодеев и выродков, есть самые обычные люди, которые в один момент – цивилизованные, сочувствующие, жалеющие, помогающие, а в другой момент могут стать народом-преступником. Люди-флюгеры. Флюгер не бывает северным или южным – его направленность зависит от ветра. И более того – каждый народ непременно станет преступником, если к тому сложатся соответствующие условия – история это доказала, хотя гуманисты до последнего старались закрыть глаза на этот факт. После того, как ясность в этом уже невозможно было вытеснять, т.е. после третьей мировой, пришлось признать и то, что культура, цивилизация как таковая – это в том числе и культивирование подавленной ненависти, и нет способа предотвратить ее выбросы. Только тогда и вспомнили о практике прямого пути, достали ее из пыли и забвения, возникло и укрепилось понимание, что подавление – это лишь отсрочка самоуничтожения. Если человечество хочет выжить, то необходимо любой ценой научиться именно устранять негативные эмоции, тем более, что им на смену автоматически приходят озаренные восприятия. Тем более, что технически это очень просто. Трудно сказать – какая судьба ожидала бы это учение, как быстро оно завоевало бы себе место под солнцем. Большая Детская Война не оставила выбора – выжившие после нее люди были просто вынуждены принять совершенно определенную доктрину – либо будут уничтожены негативные эмоции, либо будут уничтожены они сами.

Но от всего этого возникает усталость, отравление, негативный фон. Как Тора ни старалась зачищать негативные эмоции, возникающие от погружения в кровавую историю человечества, результат был небезупречен. Необходимо поговорить с Менгесом и разобраться – зачем все это. Чертовски не хочется копаться в диком кровавом прошлом.

Тора вскочила на ноги и решительно направилась на полянку, где Менгес, Керт и Брайс уже второй час что-то обсуждали, то горячо споря, то затихая и задумываясь.

От опытного взгляда почти невозможно что-либо утаить. Человек, посвятивший многие годы различению собственных восприятий, практике замены нежелаемых восприятий желаемыми, невольно приобретает способность замечать их проявления в других людях по самым, казалось бы, ничтожным признакам. Когда-то раньше писатели-фантасты рассуждали о том – как усложнится жизнь, когда и если люди научатся читать мысли. Им было невдомек, что чтения мыслей и не требуется – достаточно искренности в различении и исследовании собственных восприятий, чтобы все само ложилось на ладонь. Опыт формирования обоснованных предположений, их последующей проверки с помощью анализа ответов на вопросы, поступков других людей, давали возможность настроить свое различение до любой степени совершенства. Когда дракончики вышли на арену бойни столетней давности, чтобы оказать содействие детям, сражающимся за освобождение от тысячелетнего рабства, то одним из основных направлений приложения их усилий состояло в том, чтобы научить детей быть искренними, различать свои восприятия, занять позицию категорической, безусловной неприемлемости негативных эмоций. Именно их успех на этом фронте и обусловил то, что дети получили возможность фактически без помех «читать мысли» взрослых, распознавать их замыслы, обман и коварство, как бы хитро они ни были замаскированы. А беспощадная война, объявленная детьми против негативных эмоций, привела к их невиданному ранее в истории единству, предельно эффективному сотрудничеству, поразительной способности понимать другу друга, причем зачастую в буквальном смысле без слов. Так что нет ничего удивительного в том, что, лишь взглянув на приближающуюся Тору, Менгес улыбнулся и развернулся к ней, понимая, что настало время для разъяснений.

– У нас много нового. – Менгес начал первым, жестом усадив Тору рядом с собой. – Что-то назревает, но потребуется время хотя бы для того, чтобы систематизировать получаемую информацию. Твои бывшие коллеги из институтов также работают над систематизацией поступаемой информации, и мы, таким образом, будем получать еще и их сводные данные в дополнение к общему потоку публикаций. А этот поток увеличивается с каждым днем. Зверинец принял решение о ежедневном совещании, и я предлагаю тебе не пропускать их. Совещания сейчас проходят в 16-00 по среднеевропейскому времени, так что строй свои планы соответственно. «Ресурсы», конечно, тоже хорошо бы смотреть ежедневно.

– Я все же рискну. – Керт с явным нетерпением ждал, пока Менгес договорит, и воспользовался первой же паузой, чтобы продолжить разговор, прерванный появлением Торы.

– Рискнуть можно, проблемы нет. – Судя по интонации Менгеса, он понял безуспешность попыток прямого противопоставления своей позиции желаниям Керта, и пошел в обход – согласиться, после чего, обсуждая детали, совместно прийти либо к серьезным коррективам, либо к отказу от задуманного в целом. – Хорошо, мы окажем поддержку группе Тардена.

– Как, ты согласен? – Керт явно не раскусил маневра.

Прямой вопрос, в свою очередь, застал Менгеса врасплох, и едва заметная заминка тотчас выдала его с головой.

– Ага, политик чертов, - Керт рассмеялся и запустил в Менгеса шишкой. – Я смотрю, ты из своих погружений не только информацию для отчетов выносишь. Смотри – не подцепи что-нибудь посерьезнее, чем хитрости ведения споров.

– Как же… Волкодавы тут же хвост прищемят… но на самом деле… да, согласен, цена ошибки велика – начнешь с невинных хитростей, кончишь неискренностью. Грань слишком тонкая, и мне совсем не хочется приближаться к ней. Согласен. Отказываюсь от таких приемчиков – они не стоят того.

– Волкодавы – это кто? – Тора толкнула плечом Брайса.

– Ты с ними еще познакомишься. Это наша страховка, наша дезинфекция. Прошлое человечества – все равно что город, объятый чумой. Есть риск подцепить серьезную заразу, когда интегрируешь оттуда восприятия. Несмотря на то, что нам совершенно чужды те мощные и всепоглощающие омрачения, которые тогда испытывали люди, и обратное расслоение никогда не вызывает проблем, тем не менее существует эффект индукции - ведь мы далеко не непрерывно испытываем яркие ОзВ, и у меня, к примеру, бывает порой по часу-два в день, когда интенсивность озаренного фона снижается ниже пяти.

– Вообще-то, во время критического ослабления озаренного фона погружения запрещены, - раздался из-за спины Торы хитрожопо-игривый голос незаметно подкравшейся Арчи. В нескольких метрах за ее спиной присела на травку Пурна, такая пупсовая непальская девушка с аккуратными глазками и губками, в коротких шортиках, подчеркивающих припухшесть ляжек.

– Ну да…, - согласился не слишком охотно Брайс, - … запрещены…, так что волкодавы – что-то вроде активного зеркала – «смотришься» в них и получаешь в ответ «отражение»… что касается меня, - Брайс не выдержал и снова ввязался в разговор, положив лапу на коленку Торы так, словно хотел придержать тем самым ее дальнейшие расспросы, - да, что касается меня, то мне эта идея нравится. Нравится! Я не новичок, я все понимаю, это риск, это то, это сё – но мы не в институте. Мы на переднем крае. Мы именно потому тут, что иначе не можем и не хотим.