Произведение в алом
Шрифт:
Раздраженный, я хотел было свернуть налево, в сторону гетто, но клетчатый прилипала, как-то бочком притиснувшись ко мне, преградил путь.
– Да отстаньте же наконец!
– возмутился я.
– Извольте-с следовать направо, - тихо, но настойчиво прошипел тот.
– Что это значит?
Клетчатый нагло уставился на меня:
– Вы Пернат!
– Полагаю, вы хотели сказать: господин Пернат? Каналья лишь хамовато ухмыльнулся мне в лицо:
– Мне чтоб никаких фортелей-с! Извольте-с следовать, куда вам велят-с!
– Да вы с ума сошли! Кто вы, черт возьми, такой?
– прикрикнул
Вместо ответа клетчатый отвернул лацкан своего сюртука и, преисполненный верноподданнических чувств, почтительно
указал на приколотый с изнанки потертый жетон с изображением двуглавого орла.
Проклятье, этого мне только не хватало: сукин сын оказался филером, который, очевидно, всерьез вознамерился меня арестовать...
– Может быть, вы наконец соблаговолите объяснить, что происходит?
– Соблаговолю, когда надо. В участке-с...
– грубо отрезал упоенный своим всевластием шпик.
– Напра-во, шагом марш!
Я предложил ему взять экипаж.
– О-отставить!
Пришлось тащиться в полицейский участок в сопровождении клетчатого филера.
Дежурный жандарм, тупо глядя мне в спину снулым взглядом, подвел меня к давно некрашеным дверям, на фарфоровой табличке которых значилось:
АЛОИС ОЧИН
советник юстиции
– Входи, не боись...
– хмуро буркнул засыпающий на ходу конвоир.
Два обшарпанных письменных стола, на которых громоздились метровой высоты горы служебных бумаг, стояли друг против друга, как на очной ставке.
Меж ними притулилась пара колченогих стульев.
На стене соловел от скуки засиженный мухами портрет императора.
Стеклянная банка с заточенной в ней одинокой золотой рыбкой обреталась на подоконнике.
Тоскливый канцелярский запах чернил и пыльных бумаг.
Больше ничего в этом казенном помещении не было.
Из-под левого письменного стола выглядывали неуклюжий деревянный протез и войлочная домашняя тапочка с нависшей над ней серой, донельзя обтрепанной штаниной.
Послышался деловитый шелест страниц. Потом чей-то ворчливый голос пробурчал несколько слов по-чешски, и уж тогда промеж устрашающе высоких бумажных отрогов правого письменного стола завиделся сам господин советник.
Не прошло и пяти минут, как предо мной предстал невзрачный кургузый человечек с острой седеющей бороденкой, который имел странную манеру, прежде чем начать говорить, так сильно щурить свои непрерывно бегающие глазки, скрывающиеся за толстыми стеклами очков, - казалось, он не то все время целится, не то смотрит на ослепительно яркий солнечный свет, -что зубы его хищно ощеривались, придавая ему отвратительный и страшный вид какого-то мелкого грызуна.
– Ваше имя... гм... Атанасиус Пернат, и вы занимаетесь...
– для пущей важности он скосил свои не знающие покоя близорукие глаза на пустой лист бумаги, - гм... резьбой по камню... Нда-с, по камню...
Торчащий из-под соседнего стола протез вдруг ожил, даже слегка потерся о ножку стула, и, чу, заскрипело бойкое перо... Я подтвердил:
– Пернат. Резьба по камню.
– Нуте-с и славно, и славно, господин... гм... Пернат... вот мы и вместе, господин... гм... да, да, ну конечно, Пернат... вместе, тэк сказать, с глазу на глаз...
Господин
советник стал внезапно сама любезность, как будто только что получил радостную весть, - протянул мне обе руки и самым презабавным образом принялся строить из себя эдакого своего в доску парня.– Нуте-с, господин Пернат, давайте без церемоний. Не будете ли тэк любезны поведать нам, чем вы изволили заниматься последние... гм... дни?
– Думаю, это вас не касается, господин Очин, - холодно отрезал я.
Зажмурив глаза, тот немного помедлил и вдруг как выстрелил:
– Как долго длится интрижка графини с этим... гм... с этим Савиоли?
Чего-то в этом роде я и ждал, а потому даже бровью не повел.
Обрушив на мою голову град путаных, составленных по всем правилам юридического крючкотворства вопросов, единственное назначение которых сводилось к тому, чтобы сбить подследственного с толку, советник с помощью хитроумных уловок попытался поймать меня на противоречивых показаниях, однако я, хоть сердце и билось от ужаса под самым горлом, не дал себя запутать и упрямо настаивал на том, что знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком Савиоли, а с графиней хоть и знаком с детства, но знакомство наше шапочное, случившееся лишь благодаря рекомендациям моего давно почившего отца.
– Ну а в последнее время, - поведал я, простодушно хлопая глазами, - госпожа Ангелина по старой памяти иногда заказывает у меня какие-нибудь ювелирные безделушки. Только и всего...
При этом я очень хорошо чувствовал, что господин Очин не верит ни единому моему слову и внутренне кипит от бессильной ярости, не имея возможности выбить из меня нужные ему сведения.
Задумавшись на минуту, он ухватил меня за лацканы, притянул к себе и, предостерегающе ткнув пальцем в сторону левого стола, конфиденциальным шепотом прошипел мне в самое ухо, доверительно обрызгав его при этом слюной:
– Атанасиус! Ваш покойный отец был моим лучшим другом. Мой священный долг спасти вас, Атанасиус! И клянусь вам памятью вашего незабвенного батюшки, я приложу все свои силы, чтобы вызволить вас отсюда, но вы должны мне все как на духу рассказать о графине. Слышите - все!
Пытаясь понять, куда он клонит, я с самым невинным видом громко спросил:
– Вы что же, хотите сказать, что можете меня спасти?
Протез в раздражении топнул. Советник стал пепельно-серым от злости, ощерил острые зубы, но так ничего и не сказал -застыл, обдумывая следующий ход. Я знал, что коварный выпад не заставит себя долго ждать - этой своей манерой вести разговор, каждые пять минут непредсказуемо меняя его ход и тональность, этот судейский хорек поразительно напоминал
Вассертрума, - и настороженно молчал, с недоумением наблюдая за неуклюжими маневрами какой-то козлиной физиономии, тщетно пытавшейся незаметно подглядывать из-за высокой бумажной гряды соседнего стола: судя по всему, это и был таинственный обладатель деревянной культи...
Внезапно советник рявкнул:
– Убийца!
Утратив дар речи, я оцепенел.
Недовольно скривившись, козья рожа вновь сокрылась средь неприступных бумажных вершин.
Советника тоже, казалось, несколько смутило мое непроницаемое спокойствие, однако, не подав вида, он подвинул мне жалобно застонавший стул и велел сесть.