Произведения 1925-1929 годов

III

Служба утром шла в Страстной Четверг.Серафим-иеродьякон служитЛитургию. Воздух в церкви полонВещим трепетом незримых крыльев,Молнийные юноши сверкаютВ златотканных белых облаченьях,И звенит, сливаясь с песнопеньем,Тонкий звон хрустальных голосов.Говорит священник тайную молитву:«Сотвори со входом нашим входуАнгелов, сослужащих нам, быти!»Вспыхнул храм неизреченным блеском;В окруженьи света, сил и славы,Точно в золотистом, пчельном рое,С западных церковных врат к амвонуСын Господний в лике человечьемК ним идет по воздуху. ВошелВ образ свой, и все иконы церквиПросветились и обстали службуСонмами святых. ПреображеньеБыло зримо только Серафиму.Онемел язык и замер дух.Под руки ввели его в алтарь,Три часа стоял он без движенья,Только лик — то светом разгорался,То бледнел, как снег.

IV. ТВАРЬ

Не из ненависти к миру инокУдаляется в пустыню: руслаИ пути ему видней отсюда,Здесь он постигает различеньеВсех вещей на доброе и злое,На поток цветенья и распада.Мир в пустыне виден по-иному,За мирским виднее мировое,Мудрость в нем рождается иная,Он отныне весь иной — он Инок.Серафим из монастырской кельиЖить ушел в пустыню со зверями.Сам себе в лесу избу построилНа речном обрыве возле бора,Огород вскопал, поставил ульи.(Пчелы в улье то же, что черницы.)Мох сбирал, дрова рубил, молилсяПо пустынножительскому чину.Раз в неделю он ходил за хлебомИ, питаясь крохами, делилсяСо зверьми и птицами лесными.В полночь звери к келье собирались:Зайцы, волки, лисы да куницы,Прилетали вороны и дятлы,Приползали ящерицы, змеи,Принимали хлеб от Серафима.Тишину и строгость любят звери,Сердцем чтут молитву и молчанье.Раз пришла монахиня и видит:Серафим сидит на пне и кормитСухарями серого медведя.Онемела и ступить не смеет.Серафим же говорит: «Не бойся,Покорми его сама». — «Да страшно —Руку он отъест». — «Ты только веруй,Он тебя не тронет… Что ты, Миша,Сирот моих пугаешь-то? Не видишь:Гостью-то попотчевать нам нечем?Принеси нам утешеньица».Час спустя медведь вернулся к келье:Подал старцу осторожно в пастиПчельный сот, завернутый в листы.Ахнула монахиня. А старец:«Лев служил Герасиму в пустыне,А медведь вот Серафиму служит…Радуйся! Чего нам унывать,Коли нам лесные звери служат?Не для зверя, а для человекаБог сходил на землю. Зверь же раньшеЧеловека в нем Христа узнал.Бык с ослом у яслей ВифлеемскихДо волхвов Младенцу поклонились.Не рабом, а братом человекуСоздан зверь. Он преклонился долу,Дабы людям дать подняться к Богу.Зверь живет в сознаньи омраченном,Дабы человек мог видеть ясно.Зверь на нас взирает с упованьем,Как на Божиих сынов. И звериВеруют и жаждут воскресенья…Покорилась тварь не добровольно,Но по воле покорившего, в надеждеОбрести через него свободу.Тварь стенает, мучится и ищетУ сынов Господних откровенья,Со смиреньем кротко принимаяВесь устав жестокий человека.Человек над тварями поставленИ за них ответит перед Богом:Велика вина его пред зверем,Пред домашней тварью особливо».

V

Келья инока есть огненная пещь,В коей тело заживо сгорает.И пустынножительство избравшийТрудится не о своем спасеньи:Инок удаляется в пустынюНе бежать греха, но, грех принявНа себя, собой его очистить,Не уйти от мира, но боротьсяЗа него лицом к лицу с врагом,Не замкнуться, но гореть молитвойОбо всяком зле, о всякой твари,О зверях, о людях и о бесах.Ибо бесы паче всякой твариМилосердьем голодны, и негдеИм его искать, как в человеке.Бес рожден от плоти человечьей:Как сердца цветут молитвой в храме,Как земля весной цветет цветами,Так же в мире есть цветенье смерти —Труп цветет гниеньем и червями,А душа, охваченная тленьем, —Бесами, — затем, что Дьявол — духРазрушенья, тленья и распада.Человек, пока подвластен мируИ законам смерти и гниенья,Сам не знает, что есть искушенье.Но лишь только он засветит пламяВнутренней молитвы, тотчас бесы,Извергаемые прочь, стремятсяПогасить лампаду и вернутьсяВ смрадные, насиженные гнезда.Грешник ходит — и не слышно беса.Вслед же иноку они клубятся стаей.Потому-то монастырь, что крепость,Осаждаем бесами всечасно.Бес уныния приходит в полденьИ рождает беспокойство духа,Скуку, отвращение, зевоту,Голод и желанье празднословить,Гонит прочь из кельи точно хворост,Ветрами носимый, иль внушаетТо почистить, это переставить,Ум бесплодным делая и праздным.Бес вечерний сердце жмет и тянетГорестной, сладимою истомой,Расстилается воспоминаньем,Соблазняет суетою неизжитой.Бес полуношный наводит страхи,Из могил выходит мертвецами,Шевелится за спиной, стучится в окна,Мечет вещи, щелкает столами,На ухо кричит, колотит в двери,Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.Бес же утренний туманит мыслиТеплым телом, манит любострастьем,Застилает мутным сном иконы,Путает слова и счет в молитвах.Хитры и проникновенны бесы.Но в обителях со вражьей силойБратья борется, как с голубями,А пустынники — те, как со львамиИли с леопардами в пустыне.Ибо к тем, кто трудится в пустыне,Дьявол сам с упорством приступает.

VI

Серафим лицом к лицу боролсяС дьяволом и с бесами. НельзяАнгелу в лицо взглянуть от блеска,Так же нестерпимо видеть бесов.Ибо бесы — гнусны. Всё, что скрытоЧеловеку в собственной природеТемного, растленного и злого,Явлено ему воочью в бесе:Сам себе он в бесьем лике гнусен.Серафим, приняв всю тягу плоти,Чрез нее был искушаем бесом.Русский бес паскудлив и озорист,Но ребячлив, прост и неразумен.Ибо плоть славянская незрелаИ не знает всех глубин гниенья.И когда он вышел из затвора,То увидели, что лик егоСтал сгущенным светом, всё же тело —Что клубок лучей, обращенных внутрь.В небеБлиже всех он был у Бога,Здесь же стал убогим Серафимом.Был на небе он покрыт очами,А теперь его покрыли раны.Ибо раны — очи, боль есть зреньеЧеловеческой смиренной плоти.А над поясницей развернулосьШестикрылье огненное, окуНевидимое. И стал согбененСерафим под тягой страшной крыльев.И ходил он, опираясь на топорик.А затем, чтоб пламенным порывомОт земли не унестись, с тех порНа плече носил мешок с камнямиИ землей, а сверху клалСамую большую тягу,Приковавшую его к земле:Евангелье Христово. А так как крыльяНе давали ему ни сесть, ни лечь — он спал,Став на колени, лицом к земле,На локти опершисьИ голову держа в руках.

VII

Так, очищенный страданьем, прозорливый,Растворил он людям двери кельиИ отверз свои уста, уча.Хлынула вся Русь к его порогу.В тесной келье, залитой огнями,Белый старец в белом балахоне,Весь молитвами, как пламенем, овеян,Сам горел пылающей свечой.Приходили ежедён толпамиПраведники, грешники, страдальцы,Мужики, чиновники, дворяне,Нищие, калеки и больныеИ несли ему на исцеленьеПлоть гниющуюИ омертвелый дух.Приводили ребятишек бабы,Землю, где ступал он, целовали,Лаяли и кликали кликуши,В бесноватом бес в испуге билсяИ кричал неистово: «Сожжет!»Серафим встречал пришедших с лаской,Радостный, сияющий и тихий,Кланялся иным земным поклоном,Руки целовал иным смиренно,Всех приветствовал: «Христос воскрес!»Говорил: «Уныние бываетОт усталости. Не грех веселость.Весел дух перед лицом Творца!Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.Иисус — всё победил, смертью смерть Христос убил,Еву Он преобразил и Адама воскресил!»Говорил, встречая темный народ:«Ох, беда-то какая ко мне идет…Люди с людьми-то что делают…Что слез-то пролито, что скорби тут».Матери, которой сын резвилсяСредь лампад, стоявших пред иконой:«С малюткой ангел Божий играет, матушка.Дитя в беспечных играхКак можно останавливать!»О свечах горящих говорил он:«Телом человек свече подобен.Как она, он пламенем сгорает.Вера — воск. Светильник есть надежда.Огнь — любовь. Будь Господу свечой!Если кто ко мне имеет веру,За того горит перед иконойУ меня свеча. Потухнет — преклоняюЗа него колени, ибо знаю,Что он впал сегодня в смертный грех.Как не может воск не разогретыйОттиск дать печати, так и души,Не смягченные грехами и страданьем,Не воспримут Божию печать».Прибежал однажды утром в СаровМужичонко в зипуне, без шапки,Спрашивал у встречных у монахов:«Батюшка, ты что ли Серафим?»Привели его. Он бухнул в ноги,Говорит: «Украли лошадь.Нищий я. Семья… Кормить чем буду?..Говорят, угадываешь ты…»Серафим, за голову обнявши,Приложил ее к своей и молвит:«Огради себя молчаньем, сыне!Поспеши в посад Борисоглебов,Станешь подходить — сверни налево,Да пройди задами пять домов.Тут в стене калитка. Против входаПрямо у колоды конь привязан.Отвяжи и выведи. Но молча!»Как сказал, так и случилось всё.Он вникал во все дела людские,Малые, житейские, слепые,Говорил с душевным человекомО мирском, с духовным — о небесном.А таких, кому речей не надо,Деревянным маслицем помажет,Даст воды испить из рукавички,Даст сухарик, напоит виномИ с души весь слой дорожной пылиОтряхнет и зеркало протрет,Чтоб земные души отразилиБожий Лик в глубинах темных вод.

VIII

Болен был помещик Мотовилов.На руках был принесен он в Саров.Старец строго вопросил больного:«Веруете ль вы в Христа, что Он —Богочеловек, а БогоматерьИстинно есть Приснодева?» — «Верю».— «Веруете ль, что Господь как преждеИсцелял, так и теперь целит?»— «Верую». — «Так вот — извольте видеть:Иисус целил больных, снимаяС них грехи, болезни ж принимаяНа Себя. И есть Он — прокаженный,Все-больной, все-грешник, все-страдалец.Было так, так и поныне есть.Коли верите, то вы здоровы».«Как же я здоров, коль вы и слугиПод руки поддерживаете меня?»— «Вы совершенно здравы,Всем вашим телом. Крепче утверждайтесьНогами на земле. Ступайте смело.Вот, Ваше Боголюбие, как хорошо пошли!Божья Матерь Сына упросила:Ей молитесь и благодарите».В ноябре приехал МотовиловСтарца поблагодарить. Снежило.День был пасмурный. Пошли по лесу.Старец посадил его на пень,Сам присел на корточки и молвит:«Каждый человек есть ангел,Замкнутый в темницу плоти.Если бы соизволеньем БожьимМы могли увидеть душуНичтожнейшего из людей такою,Как есть она, мы были б сожженыЕе огнем в то самое мгновенье,Как если б были ввергнуты в жерлоВулкана огнедышащего.Был сотворен АдамНеподлежащим действию стихий:Ни огнь ожечь, ни потопить водаЕго не в силах были.Каждой твари он ведал имена.И понимал глаголы Господа и ангелов.Был Адам в раю подобен углюРаскаленному. И, вдруг погаснув,Плотен стал и холоден, и черен.Но Христос вернул ему прообраз,Дух Святой вдохнув в учеников».— «А что же значитБыть в Духе, батюшка?» —А Серафим, взяв за плечи:«Теперь мы оба в Духе.Что ж ты не смотришь на меня?»— «Не могу смотреть на вас… От ликаТочно молнии… Глаза от боли ломит».— «Не устрашайтесь. Ваше Боголюбие,Теперь вы сами светлы, как я,Ибо тоже в полноте вы Духа Божьего,Иначе вам меня таким не увидать.Не бойтесь. Смотрите прямо мне в глаза».Глянул — и ужас объял его: полянаБелая, и лес, крупа снежит,А посреди поляны ярче солнцаВ самом знойном блеске полуденных лучей —Как вихрь сверкающий, клубится шестикрылье.А в сердце света Лик Серафима —Уста шевелятся, глаза глядят,Да руки поддерживают за плечи.«Что чувствуете, Ваше Боголюбие?» — «МирИ тишину такую, что нету слов».— «Се есть мир, о коем сказано:Мой мир даю вам!А что еще вы чувствуете?» — «РадостьНеобычайную». — «Се есть радостьВ духе рожденного. Жена, когда рожает,Терпит боли. А родив,Себя не помнит от радости.Еще что чувствуете?» — «Теплоту».— «Какую ж теплоту-то, батюшко?Ведь мы в лесу сидим. Теперь зима.Под нами снег и снег на нас.Какая же теплота?» — «А вот как в бане,Как пару поддадут…» — «А запах тожеТакой же, как из бани?» — «Нет.В детстве матушка, бывало, покупалаДухи в Казани в лучших магазинах —Так даже в них благоуханья нет такого».— «Так, Ваше Боголюбие,Я так же, как и вы, всё чувствую,Но спрашиваю, дабы убедиться: так лиВы всё восприняли? Нет слащеБлагоухания Святого Духа.Вот вам тепло, а снег на вас не тает,Затем, что теплота не в воздухе, а в вас.О ней же сказано, что Царство БожьеВнутри нас есть. Сияние ж такоеОт духа, если он просветится сквозь плоть.Рассказывают о пустыннике Сысое,Что пред смертью лик егоКак месяц просиял».Он говорит:— Вот лик пришел пророков…Потом лицо сильнее заблистало:— Вот лик апостолов…И стало вдвое сильней сияние:— Ангелы пришли за мной.Вдруг стал он точно солнце:— Вот сам Христос приидет!И предал дух и сталОн весь как молния.Вера, Ваше Боголюбие, не в мудрости,А в сих явленьях духа.Вот в этом состояньиМы оба и находимся.Запомните сей час:«Для ради сокрушений сердца вашегоПредстательством самой Пречистой ДевыИ по смиренным просьбам СерафимаГосподь вас удостоил лицезреньяВеликолепий славы».Так «Служке Божьей Матери и Серафима»,Как звал себя до смерти Мотовилов,Был явлен подлинный небесный облик старца.

IX

В очищенье и в преображенье плотиТри удела емлет Богоматерь:Иверский, Афонский и Печерский.А теперь — Дивеевский — четвертыйПослан был устроить Серафим.Как лампаду в древнем срубе, старецЖенский монастырь возжег с молитвойВ самом сердце северной Руси.Ни один был камень не положен,Ни одна молитва не свершалась,Ни одна не принята черницаБез особого соизволеньяСтарцу Божьей Матери на то.Каждый колышек был им окрещен,Каждый камешек был им омолен,И сама Небесная ЦарицаСобственными чистыми стопамиВсю обитель трижды обошла.А отдельно, рядом с общим скитом,Рядом с женской скорбною лампадой,Серафим затеплил скит девичий —Ярый пламень восковой свечиОт сердец Марии и Елены —Двух святых и непорочных дев.Девочкой Мария увязаласьЗа сестрой-монахинею в Саров.Было ей тринадцать лет. Крестьянка.Тонкая. Высоконькая. ЛикомНежная и строгая. Так низкоНад глазами повязь опускала,Что видала лишь дорогу в Саров,Кончики бредущих ног, а в миреТолько лик Святого Серафима.В девятнадцать лет — отроковицаИ молчальница ушла из жизни.Серафим ей тайны о РоссииОткрывал, пред смертию посхимил,Называл ее своей невестойИ начальницей небесных дев.Во миру была сестра ЕленаСветской девушкой. Любила танцы,Болтовню, и смех, и развлеченья.Раз в пути она ждала в каретеЛошадей. Раскрыла дверцу:Видит в небе, прямо над собоюЧерный змий с пылающею пастью.Силы нет ни крикнуть, ни позвать.Вырвалось: «Небесная Царица!Защити!» И сгинул змий. ВоочьюПоняла она весь смрад и мерзость бесаИ решилась в монастырь уйти.За благословеньем к СерафимуОбратилась, а в ответ ей старец:«И не думай, и никак нельзя.Что ты — в монастырь? Ты выйдешь замуж».Три зимы молила Серафима.Он же всё:«Как в тягостях-то будешь,Лишь не будь скора: ходи потише —Понемногу с Богом и снесешь».Уж совсем отчаялась. Но старецЕй пока дозволил поселитьсяВ общине Дивеевской. И снова:«Ну, теперь пора и обручитьсяС женишком». — «Я замуж не могу».— «Всё еще не понимаешь, радость?Ты пойди к начальнице-то вашей,Ксении Михайловне, — скажи ей,Что тебе убогий СерафимС женихом велит, мол, обручиться,В черненькую ряску обрядиться —Вот ведь замуж за кого идти!Вижу весь твой путь боголюбивый.Здесь тебе и жить, и умереть.Будь всегда в молитве и в молчаньи.Спросят что — ответь. Заговорят — уйди».Слишком быстрою была Елена:Вся — порыв, вся — пламень, вся — смиренье.Потому пред ней и обнажиласьНежить гнусная и бесья суета.Серафим же говорил: «Не бойся.Львом быть трудно. Будь себе голубкой.Я ж за всех за вас пребуду львом».Раз, призвавши, он сказал Елене:«Дать хочу тебе я послушанье:Болен братец твой, а он мне нуженДля обители. Умри за брата».Преклонясь, ответила: «Благословите,Батюшка!» И вдруг смутилась: «СмертиЯ боюсь…» — «Что нам с тобой бояться?» —Успокоил Серафим. ВернуласьИ слегла. И больше не вставала.Перед смертью Огнь НеизреченныйВидела, и райские чертоги.Так и умерла «за послушанье».И в гробу два раза улыбнулась.Серафим же, зная час кончины,Торопил сестер: «Скорей грядите,Ваша госпожа великая отходит».Плачущим же говорил: «Не плачьте.Ничего не понимают — плачут.Кабы видели — душа-то как взлетела:Точно птица выпорхнула! РасступилисьСерафимы с Херувимами пред ней».

X

В Благовещение к СерафимуЕвдокия-старица пришла.Светлый встретил инокиню старец:«Радость-то нам, радость-то какая!Никогда и слыхом не слыхалось:Божья Матерь будет в гости к нам».— «Не достойна я…» — «Хотя и не достойна,Упросил я Деву за тебя.Рядом стань и повторяй за мною:„Алилуйя! Радуйся, НевестаНеневестная!“ Не бойся. КрепчеЗа меня держись. Нам БожьяБлагодать является». РаздалсяШум, подобный шуму леса в бурю,А за ветром ангельские хоры,Распахнулись стены, и под сводомЗатеплились тысячи свечей.Двое ангелов вошли с ветвямиРасцветающими. Следом старцыИ сама Небесная Царица.И двенадцать чистых дев попарно.Говорит Царица Серафиму:«Мой любимиче, проси, что хочешь, —Всё услышу, всё исполню Я».Стал просить убогий о сиротахСерафимовых и всем прощеньеВымолил. А старица упалаЗамертво. А после слышит, будтоСпрашивает Богоматерь: «Кто жеЭто здесь лежит?» А Серафим:«Старица, о коей я молился».Божья Матерь говорит: «Девица!Встань. Не бойся: здесь такие ж девы,Как и ты. Мы в гости к вам пришли.Подойди сама и расспроси их,Кто они». Сначала ЕвдокияСветлых юношей спросила: «Кто вы?»— «Божьи ангелы». А после старцев…«Я — Креститель. Я на ИорданеГоспода крестил. И обезглавленИродом». — «Я — Иоанн, любимыйУченик. Мне дано Откровенье».После к девам подошла по ряду.Назвались святые девы Феклой,Юлианией, Варварой, Пелагеей,Ксенией, Ириной… Все двенадцатьРассказали ей и жизнь, и муки,Всё, как писано в Четьи-Минеях.После с Серафимом все прощались,Руку в руку с ним поцеловались.И сказала Богоматерь: «Скоро,Мой любимиче, ты будешь с нами».Старец стал готовиться к отходу.Телом одряхлел, ослабли силы.Говорил: «Конец идет. Я духомТолько что родился. Телом — мертв».Начал прятаться от богомольцев,Издали и молча осеняяЗнаменьем собравшийся народ.В Новый год был чрезвычайно весел,Обошел во храме все иконы,Всем поставил свечи, приложился,С братией простился, ликовался,Трижды подходил к своей могиле,В землю всё смотрел, как бы ликуя.После же всю ночь молился в келье,Пел пасхальные веселые каноны:«Пасха велия… Священнейшая Пасха!»Духом возносясь домой — на небо.И взнесенный дух не воротился в тело.Умер, как стоял, — коленопреклоненный.Только огнь, плененный смертной плотью,Из темницы вырвавшись, пожаромКниги опалил и стены кельи.Но земли любимой не покинулСерафим убогой после смерти.Раз зимой во время снежной вьюгиЗаплутал в лесных тропах крестьянин.Стал молиться жарко Серафиму.А навстречу старичок — согбенный,Седенький, в лаптях, в руке топорик.Под уздцы коня загреб и вывелСквозь метель к Дивеевским заборам.«Кто ты, дедушка?» — спросил крестьянин.— «Тутошний я… тутошний…» И сгинул.А зайдя к вечерне помолиться,Он узнал в часовне на иконеДавешнего старичка и понял,Кто его из снежной вьюги вывел.Всё, с чем жил, к чему ни прикасался:Вещи, книги, сручья и одежды,И земля, где он ступал, и воды,Из земли текущие, и воздух, —Было всё пронизано любовьюСерафимовой до самых недр.Всё осталось родником целящей,Очищающей и чудотворной силы.— «Тутошний я… тутошний…» Из вьюги,Из лесов, из родников, из ветраШепчет старческий любовный голос.Серафим и мертвый не покинулЭтих мест, проплавленных молитвой,И, великое имея дерзновеньеПеред Господом, заступником осталсяЗа святую Русь, за грешную Россию.

<1919, 1929 Коктебель>

ЗАКЛИНАНИЕ

Марусе

Закрой глаза и разум угаси.Я обращаюсь только к подсознанью,К ночному «Я», что правит нашим телом.Слова мои запечатлятся крепкоИ врежутся вне воли, вне сознанья,Чтобы себя в тебе осуществить.Творит не воля, а воображенье.Весь мир таков, каким он создан нами.Достаточно сказать себе, что этоСовсем легко, и ты без напряженьяСоздашь миры и с места сдвинешь горы.Все органы твои работают исправно:Ход вечности отсчитывает сердце,Нетленно тлеют легкие, желудокПричастье плоти превращает в духИ темные отбрасывает шлаки.Яичник, печень, железы и почки —Сосредоточия и алтариВысоких иерархий — в музыкальномСогласии. Нет никаких тревожныхЗвонков и болей: руки не болят,Здоровы уши, рот не сохнет, нервыОтчетливы, выносливы и чутки…А если ты, упорствуя в работе,Физических превысишь меру сил, —Тебя удержит сразу подсознанье.Устав за день здоровым утомленьем,Ты вечером заснешь без сновиденийГлубоким сном до самого утра.А сон сотрет вчерашние тревогиИ восстановит равновесье сил,И станет радостно и бодро, как бывалоЛишь в юности, когда ты просыпаласьВесенним утром от избытка счастья:Вокруг тебя любимые друзья,Любимый дом, любимые предметы,Журчит волна, вдали сияют горы…Всё, что тебя недавно волновало,Будило гнев, рождало опасенья,Все наважденья, страхи и обидыСкользят, как тени, в зеркале души,Глубинной тишины не нарушая.Будь благодарной, мудрой и смиренной.Люби в себе и взлеты, и паденья,Люби приливы и отливы счастья,Людей и жизнь во всем многообразьи,Раскрой глаза и жадно пей от водСтихийной жизни — радостной и вечной.

21 марта 1929

Коктебель

ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ

Не на троне — на Ее руке,Левой ручкой обнимая шею, —Взор во взор, щекой припав к щеке,Неотступно требует… Немею —Нет ни сил, ни слов на языке…А Она в тревоге и в печалиЧерез зыбь грядущего глядитВ мировые рдеющие дали,Где закат пожарами повит.И такое скорбное волненьеВ чистых девичьих чертах, что ЛикВ пламени молитвы каждый мигКак живой меняет выраженье.Кто разверз озера этих глаз?Не святой Лука-иконописец,Как поведал древний летописец,Не Печерский темный богомаз:В раскаленных горнах Византии,В злые дни гонения иконЛик Ее из огненной стихииБыл в земные краски воплощен.Но из всех высоких откровений,Явленных искусством, — он одинУцелел в костре самосожженийПосреди обломков и руин.От мозаик, золота, надгробий,От всего, чем тот кичился век, —Ты ушла по водам синих рекВ Киев княжеских междоусобий.И с тех пор в часы народных бедОбраз Твой, над Русью вознесенный,В тьме веков указывал нам следИ в темнице — выход потаенный.Ты напутствовала пред концомРатников в сверканьи литургии…Страшная история РоссииВся прошла перед Твоим лицом.Не погром ли ведая Батыев —Степь в огне и разоренье сел —Ты, покинув обреченный Киев,Унесла великокняжий стол?И ушла с Андреем в Боголюбов,В прель и в глушь Владимирских лесов,В тесный мир сухих сосновых срубов,Под намет шатровых куполов.А когда Хромец Железный предалОкский край мечу и разорил,Кто в Москву ему прохода не далИ на Русь дороги заступил?От лесов, пустынь и побережийВсе к тебе за Русь молиться шли:Стража богатырских порубежий…Цепкие сбиратели земли…Здесь, в Успенском — в сердце стен Кремлевых,Умилясь на нежный облик Твой,Сколько глаз жестоких и суровыхУвлажнялось светлою слезой!Простирались старцы и черницы,Дымные сияли алтари,Ниц лежали кроткие царицы,Преклонялись хмурые цари…Черной смертью и кровавой битвойДевичья святилась пелена,Что осьмивековою молитвойВсей Руси в веках озарена.Но слепой народ в годину гневаОтдал сам ключи своих твердынь,И ушла Предстательница-ДеваИз своих поруганных святынь.70 А когда кумашные помостыПодняли перед церквами крик —Из-под риз и набожной коростыТы явила подлинный свой Лик:Светлый Лик Премудрости-Софии,Заскорузлый в скаредной Москве,А в грядущем — Лик самой России —Вопреки наветам и молве.Не дрожит от бронзового гудаДревний Кремль и не цветут цветы:В мире нет слепительнее чудаОткровенья вечной Красоты!

Посыл — А. И. Анисимову

Верный страж и ревностный блюстительМатушки Владимирской, — тебе —Два ключа: златой — в Ее обитель,Ржавый — к нашей горестной судьбе.

26 марта 1929

Коктебель