Проклят и прощен

— В ваших судебных актах, конечно, ничего не говорится о таких вещах и я позволяю себе находить их вялыми и прозаичными.

— А я осмеливаюсь находить слишком восторженными именно подобные суеверия, — парировал бойкий на язык адвокат.

Фрейлейн покраснела от досады.

— Разумеется, вы — исключительно человек рассудка, и в этом отношении сходитесь с госпожой Гертенштейн. Она тоже вольнодумная женщина.

— К моему великому удовольствию, — подтвердил Фрейзинг.

В это время вошла Анна в сопровождении своей сестры. Лили не дала адвокату времени поздороваться, она подбежала к нему, с любопытством спрашивая:

— Дядя советник, почему вы сегодня так торжественно нарядились?

Это простодушное обращение осталось у Лили с детства, когда Фрейзинг, в руках которого была вея судебная практика в округе, часто посещал дом пастора в Верденфельсе. Он ничего не имел против того, что хорошенькая девушка называла его дядей, но сегодня это обращение смутило его точно так же, как и сам вопрос. Однако он скоро оправился.

— Я должен вести переговоры с госпожой Гертенштейн относительно продажи, но прежде хотел бы переговорить о другом важном деле.

— В таком случае уйдем, Лили, — сказала фрейлейн Гофер, взяв под руку молодую девушку. — Во время деловых разговоров мы лишние. Пойдем!

Лили вполне согласилась с этим и без возражений ушла в соседнюю комнату, но не могла успокоиться, не зная, взял ли Фрейзинг лежавший на столе букет.

— Он хочет испытать свое счастье в пятницу; надеюсь, на сей раз он убедится в значении этого дня, — сказала Гофер, выходя из комнаты.

После этих таинственных слов Лили погрузилась в глубокое раздумье. Фрак «дяди юриста» показался ей подозрительным, и она осталась в соседней комнате, чтобы дождаться окончания переговоров. К сожалению, Гофер заперла дверь, и, таким образом, Лили ничего не было видно, но, приложив ухо к замочной скважине, можно было слышать, о чем говорилось в соседней комнате, и молодая девушка сделала это без малейших угрызений совести.

Фрейзинг начал переговоры, подавая молодой женщине букет.

— Розы розе, — сказал он с натянутой учтивостью, но явно очень довольный комплиментом, который, вероятно, заранее заучил.

Анна благосклонно приняла цветы, но поблагодарила холодно; она привыкла к знакам почтения и внимания со стороны Фрейзинга, а потому сегодняшнее приношение не особенно удивило ее.

— Вам нужно о чем-нибудь важном переговорить со мной? — спросила она, садясь против него. — Дело касается, вероятно, продажи Розенберга?

— Вы ошибаетесь, — ответил адвокат с многозначительной улыбкой. — Напротив, я надеюсь, вам удастся удержать имение по крайней мере как летнее местопребывание, хотя бы вы главным образом и жили в городе.

— Конечно, это было бы очень приятно, но при теперешних обстоятельствах я не считаю это возможным.

— Сударыня, — с большой торжественностью начал Фрейзинг, — вы — вдова!

— Ну да! — сказала Анна, несколько удивленная этим вступлением.

— Я — холостяк! — продолжал адвокат.

Молодая женщина посмотрела на него с удивлением.

— И это мне известно.

— Жизнь холостяка очень печальна! С каждым годом все более и более я чувствую свое одиночество, бесконечно мечтаю о подруге жизни.

— Господин Фрейзинг, — испуганно перебила его Анна, только теперь поняв значение роз.

Однако адвокат не дал себя перебить и заговорил с такой поспешностью, как будто читал доклад в суде. Он указал на их многолетнее знакомство, на свою обширную практику и значительное состояние, намекнул на свое бескорыстие, с чем приходилось согласиться, так как ему были хорошо известны средства вдовы, и наконец попросил руки молодой женщины.

На лице Анны изобразилось мучительное смущение, она отложила в сторону цветы и сказала с легким упреком:

— Вам следовало избавить нас обоих от этих тяжелых объяснений. Я и не воображала, что мое дружеское обращение пробуждает в вас подобные чувства, в противном случае я не допустила бы этого.

— Вы отказываете мне? — с горьким разочарованием воскликнул Фрейзинг.

— Я питаю к вам глубочайшее уважение, верную дружбу и навсегда сохраню к вам благодарность за советы и поддержку.

— Да, но с этим мне делать нечего, — сказал он с грустью. — Это мне предлагали все дамы, которым я делал предложение.

— Так вы уже не в первый раз делаете предложение?

— В четвертый раз, и всегда вместо согласия получал уважение и дружбу.

Это необыкновенное признание прозвучало так грустно, что Анна едва подавила невольную улыбку.

— Это непонятно! — сказала она, чтобы утешить «жениха». — Такой человек, как вы, с положением и заслугами... Мною руководят совершенно другие соображения.

— Вот в том-то и заключается мое несчастье, что я всегда наталкиваюсь на такие «другие соображения», — вздохнул Фрейзинг. — Первая дама, к которой я обратился, объяснила мне, что может любить только художника, юрист же пользуется только ее глубочайшим уважением; вскоре после того она обручилась с молодым художником. Вторая дама поведала мне свое намерение поступить в монастырь и предложила мне свою дружбу. Третья призналась, что уже любит другого, и воспользовалась при этом моей помощью, так как ее родители были против ее выбора; за эту помощь она заверила меня в вечной благодарности. А теперь и вы отказываете мне!

— Неужели я должна за это лишиться верного, испытанного друга? — спросила молодая женщина, протягивая ему руку.

— Нет, этого не будет, — сказал Фрейзинг, борясь с волнением и беря протянутую руку.

И в четвертый раз состоялся несносный обмен уважением и дружбой. Однако, несмотря на все, этот обмен был, видимо, приятен Фрейзингу. После этого он сразу успокоился, а когда Анна накинула шаль и пошла провожать отвергнутого жениха до калитки, у которой остановился экипаж, то, казалось, старые дружеские отношения опять вполне восстановились между ними.

В продолжение их разговора Лили стоило большого труда не выдать себя в соседней комнате; несколько раз у нее появлялось очень сильное искушение громко рассмеяться, но когда экипаж уехал и в комнату вошла Гофер, молодая девушка подбежала к ней, весело крича:

— Пятница дала себя знать! Дядя советник получил отказ, и подумайте только: это уже четвертый!

— Вы подслушивали? — с упреком спросила Гофер.

— Разумеется, — подтвердила Лили, не находившая в своем поступке ничего дурного, и начала изображать подслушанную сцену в смешном виде.