Проклятая война

Костя, смеясь, чмокнул меня в нос и поднялся. Натянув брюки, вышел к ней. Та вихрем налетела на отца. Он крепко зажал её в своих объятиях, потом подхватив на руки, закружил по комнате.

— Сердитая дочура, какая ты у меня уже большая.

Дочь жадно обцеловала всё его лицо и снова прижалась к нему так крепко, словно пыталась слиться с ним воедино. Она переждала минуты две. Говорить не давало колотящееся сердце и заявила:

— Папуля не увиливай. Я тебя люблю, но ты бяка. Только не говори, что это не ты закрыл передо мной все двери на пудовые замки. Ты ж должен, как никто другой понимать, как это важно и почётно быть сейчас там. Долг, в конце концов, существует перед Родиной.

— Ну долг я один за всю нашу семью выполняю с головой. И потом, я ж не говорю тебе решительное — нет. Подрасти немного. Война завтра не кончится. Обещаю, я возьму тебя к себе.

— Точно?

— Моё слово.

Он посадил её к себе на колени и нежно поцеловал в раскрасневшуюся от возбуждения щёчку. Она мышкой сидела на его руках и не сводила с него своих влюблённых глаз.

— Папулечка, миленький… — чмок, чмок. — Как же я по тебе соскучилась!

Обмусолила всего. А он нежит и отцеловывается. Отец и дочь. У них своё притяжение и свои тайны. Чем лучше я его узнаю, тем больше восхищаюсь. И непросто восхищаюсь, а влюбляюсь всё больше и больше, увязая в собственном муже с макушкой. Слушая их дипломатические переговоры, я, набросив халат, поднялась. Прижала ладони к горящим щекам, подошла к зеркалу. Из-за матового стекла на меня смотрела глуповато счастливая барышня. Сгоняя с лица улыбку, я отвернулась. Все бабы в счастье уязвимые дурочки. "Ты забыла от радости, что он приехал от твоей соперницы и уедет к ней. Понятно, что Костя считает её "обстоятельством", но ты то знаешь, что это не совсем так с её стороны и "воробушек" всеми правдами и неправдами попробует занять твоё место". — Корю я своё счастливое отражение и потухаю. Дорога к правде всегда очень запутана. Учитывая его характер, он постарается держать меня в неведении. Исключительно ради меня. Естественно, чтоб не переживала. Такой уж он есть. Придётся подыграть ему в этом.

Я вышла к ним и притулившись спиной к стене наблюдала за тем, как они воркуют, обнявшись на диване. Сколько у моего счастья времени: день, два… А тот "воробушек" совсем рядом с ним летает. Господи, что ж ты делаешь таких умных мужиков глупыми и беспомощными перед бабьей хитростью. Пока он разрабатывает планы гениальных военных операций, сам угодил в котёл умело организованный хитренькой девочкой, Дюймовочкой. Получается, он, всего лишь пешка в чужой игре и ничем не лучше своих друзей отцов-командиров. Все ать, два, левой, завели себе почти каждый по походной жене и воюют с удобствами. Не считают зазорным иметь рядом с собой по "матрасу". Кивают друг на друга. — все, мол, так делают. Кто может конечно… Главное, ни про кого, ни слова. Шум идёт только о Костике. Значит, в тех случаях подобрались барышни без претензий, а эта из "матраса" хочет явно достичь большего. К тому же, все те доблестные военачальники скоро забудут об этом, и уж точно не будут мучиться угрызениями совести, а мой рыцарь изведёт себя упрёками и сожалениями. Дело не только в его характере. Беда ещё и в том, что они просто полководцы, а он герой. А с героя у времени и людей другой спрос будет. Опять же, он красивая личность и физические данные вес имеют. За это будет цепляться время и проявлять интерес писчая братия. Это пока война ему всё прощают, только воюй и бей фашистов, а потом поищут пятнышки на мундире, и чем дальше будет время откатываться в мир, тем больше усердствовать примутся людишки. И не военные подвиги его их будут интересовать, а личная жизнь. И вот по ней они будут выносить приговор, стоящий он был или как все. Жаль, что нельзя ему сказать это. И нечего мечтать, сейчас, не поймёт. Не до мелочей, на коне. Муторно, но придётся держать это в себе. С прежним Костей поговорила бы, а с этим — героем нельзя. А так хочется предостеречь, что за его слабость придётся платить болью не только нам с Адой, но и внукам, правнукам. Со временем пнёт не один, и по рукам не стукнешь. Так захочется, чтоб у самого любимого и великого гения войны было всё чисто и идеально, но, к сожалению, мы имеем то, что имеем и он такой, какой есть. Жаль, что нельзя предостеречь, а было бы в самый раз, ещё не поздно остановиться и всё можно выправить. Только вот беда, он не поймёт и не услышит меня сейчас. Посчитает за брюзжание и нотации. Может в сердцах отшатнуться, тем более, есть куда бежать — на фронт, и есть к кому — с нетерпением ждущей моего промаха "воробушку". К тому же, не ту он женщину выбрал, чтоб получив своё в войну, тихо забилась в щель и сидела, как случилось это с другими. Трезвонить будет до конца дней своих. Он чувствуя себя героем, ни слушать, ни воспринимать сейчас меня не будет. Не дай бог встанет в позу: а как же гений, а его не оценили. Как страшно: он тот и не тот. Богородица, помоги, и этот период надо пережить. Сегодня он дома со мной, Адой, а завтра или после завтра уедет и спокойненько пойдёт к ней. Не сразу, но пойдёт. У мужиков нет сердца. А мне надо всё это стерпеть. Ужас! Как с этим мириться? Пресвятая дева, дай мне силы! Надо кончать это истязание себя. Не поможет и ничего не изменит. И вон же он воркует с нашей дочерью. "Юлия, будь молодцом. — Приказываю я себе. — Натяни улыбку, подойди, приласкай его, понежь и накорми". Я так и делаю. Чтоб там не было он сегодня мой, наш и я, собрав силы в комок, улыбаясь, чмокаю его в стриженую макушку и, обнимая за широкие плечи, говорю:

— Адуся, мы с радости совсем заболтали папу, давайте поужинаем.

Мои планы прерывает раздавшийся из прихожей телефонный звонок. Я замираю. У меня всё написано на лице. Костя поднимается и спешит на его призывный звон. Мы с Адой переглядываемся и надеясь на лучшее накрываем стол. Минуты через три вернулся сияющий и объявил:

— И выпьем по капельке вина, я привёз, за нашу победу. К тому же меня наградили орденом Суворова.

— Папка, — кидается к нему вновь Ада, — ты самый геройский у меня. Дочь должна быть достойна тебя, а ты меня по рукам и ногам вяжешь. Воевать не даёшь.

— Навоюешься ещё, успеешь.

— Ну да, скоро все с войны, а я на войну. Как там пословица гласит: Все с базара, а Макар на базар…

Костя подкидывая её на руках смеётся:

— Ерунда, хватит тебе…

— Папуля, тебя пушкой не прошибёшь. Но хвастайся, хвастайся, я никогда не видела его.

Счастливые дни пролетают быстро, это ожидание тянется резиной. Мы, взяв его в радостный плен с двух сторон, гуляли по улицам военной, но звенящей уже счастливым смехом Москвы. Постояли на площади. Над головами пушки вышивали невообразимой красоты букет — салют в честь новых побед. Костя сиял. Мы не сговариваясь, повинуясь одному порыву, прижались щекой к его рукавам. Заглянули в светящиеся разноцветными фонариками глаза, в них стояли слёзы. Моё сердце сжалось: "Костя, милый, как тебе тяжело, ты точно натянутая струна и расслабишься только в Берлине". Конечно, на него обращали внимание женщины, а то и кидались с объятиями, поцелуями. Каждой хотелось прикоснуться к нему. Адка злилась, Костя смущался. Мне тоже было не совсем приятно, но понимание момента удерживало. Я отвела дочь в сторонку и зашептала: "Пойми, глупышка, папа нравится женщинам, и тут ничего не поделаешь. Герой, красавец и прочие женские фантазии… Не будешь же ругаться с каждой особой, которая ему симпатизирует!" Дочь не согласилась, это было видно по глазам, но кивнула. Я не поверила в её искренность и была права. Она тут же вцепилась в его локоть не желая отпускать. И каждой в спину показывала, как маленькая язык и строила рожи: "Вот вам!" Возвращались не торопясь. Ада донимала его расспросами. Он много рассказывал, я опять делая ему знаки просила, чтоб не перегибал с романтикой палку. Рассказы про войну и сама война- разные вещи. Дочь смеялась над тем, как генерал Орёл попав под бомбёжку, спрятался в щель, но, помаявшись в тесноте и холоде, вернулся в дом и улёгся на кровать, решив, что если помирать, то лучше в постели с комфортом. А бомба угодила после его ухода, как раз в эту самую щель и разнесла её вдребезги. Судьба! Мы с Адой вспомнили во время этого рассказа, эшелон с беженцами, старого профессора, который не бегал по насыпям, а ждал конца бомбёжки в вагоне. Выходит, у каждого своя судьба от которой не убежишь. Получается и мне нести свой крест… Так Костя дошёл до взрыва своего дома, в котором он якобы был и, который разрушился, а он ну ни капельки не пострадал. Мы с Адой переглянулись, но ему не возразили и не поправили, а так хотелось сказать: — "Костя, дураков нет, то была столовая, и дом тот твой взлетел на воздух, слава Богу, без тебя. А друг твой Казаков свою подружку после этого веселья похоронил в Курске на Никитском кладбище". Нам всё это рассказала Нина. Её муж, как оказалось, был рядом с Костей в Сталинграде и сейчас на Курской дуге тоже, в одной из подчинённых Рутковскому армий. Её Саша, конечно же, и не подозревает, что она знакома со мной. Неужели Рутковский не понимает, что весь фронт в курсе его дел и хихикает по поводу неудавшейся вечеринки с продолжением. Или он весь в войне и ему на остальное, просто наплевать. Очень хотелось, но не сказала, не сказала, не сказала…

Утром, содрав с него слово, что он непременно заберёт её на фронт, убежала Ада на службу, а я смотрела, как, не торопясь, собирается он. Мой муж. Самый талантливый и красивый мужик, какого только создать могла природа. Вот сейчас подъедет машина, он обнимет меня, шагнёт за порог и он уже не мой. Не мой, не мой… Поймав мой взгляд, он кинул полотенце в чемоданчик и шагнул ко мне.

— Юлия, не хандри. Всё же хорошо. Немцев скоро прогоним и заживём счастливо. Адусю, я буду держать под контролем. — Поглаживая по плечам и спине, он прижимал меня, не замечая силы рук, к себе. — Ангел мой, что тебя беспокоит? Со мной ничего не случиться, я твоею любовью заговорённый. Моё сердце и душа только здесь с вами. Ты беспокоишься за…

— Нет, — прервала я его, боясь, что он заговорит о "воробушке", а я сорвусь, лучше пока есть силы сказать самой и я говорю. — Я верю тебе и ничего не хочу знать. Ты прав… Зачем мне…

Он растерянно улыбается и целует мне каждый сантиметр лица. Я принимаю и ругаю себя: "Безмозглая дура, надавать бы ему пощёчин. А что это даст? Значит, придётся жить головой, а не сердцем". Я провожаю Костю. Мы долго целуемся. Он уходит, а я реву, упёршись лбом в дверь. Потом начинаю ругать себя и уговаривать, собираюсь и иду в свой комитет. В нём моё спасение. Надо приготовить концертные бригады для госпиталей, да и отвлекусь немного.

Рутковский вёз на фронт новый замысел Ставки. Разгромить вражеские силы на южном крыле советско-германского фронта и освободить всю Левобережную Украину, сходу форсировать реку Днепр, захватить на правом берегу плацдарм и во взаимодействии Центрального ещё с четырьмя фронтами овладеть Киевом. На подготовку ему дали десять дней. Срок не реальный, но и промедление ни на них играет. Немцы срочно стягивают силу и создают мощные оборонительные укрепления. 26 августа они начали наступление. Кажется, учитывали все трудности, но упорство противника превзошло все ожидания. Гитлеровцы дрались отчаянно. Нашим войскам каждый шаг стоил огромного труда. Все освобождённые населённые пункты были сожжены оккупантами дотла. Вместо домов торчали основы труб, вокруг — дым, развалины, пепел и смрад. Он заезжал в село, где гитлеровцы расстреляли всё население, а многих прикончили тесаками. Даже в грудь грудного ребёнка не дрогнула рука воткнуть нож. Солдаты не могли напиться воды. Колодцы были завалены трупами. Его голова разрывалась от боли. Как получилось, что немцы, давшие миру великих поэтов, музыкантов, вдруг дошли до варварства и так осквернили свою историю. Лица бойцов окаменели, в глазах ярость. Безвинная кровь — не вода, она свой голос имеет, кричит… Он глубоко вздохнул и посмотрел на небо. Надо жить, бить эту сволочь и двигаться вперёд.

Чтоб не дать противнику за счёт ослаблений других участков усилить позиции головного удара он решил расширить фронт. Это принесло более ощутимые результаты, нежели на главном направлении. Стало понятно, что нашли слабое место в обороне противника и решили этим воспользоваться. Это помогло двинуться вперёд. 31 августа вышли к Конотопу. Мобилизуется весь транспорт для переброски войск. Немцы разглядели опасность, но остановить лавину наступающих войск уже не могли. Велик был наступательный порыв воинов всех родов оружия. Бой развернулся на всём участке прорыва. Противник бросает в бой новые силы. Но наступление не остановить. Войска сходу форсируют Десну, которую враг пытался использовать как рубеж обороны. Захватывается плацдарм на западном берегу в районе Чернобыль, устье реки Тетерев. Переправа через реку прошла успешно. Противник под натиском наступающих частей продолжал откатываться. Но тревожило то, как гитлеровцы, чтоб остановить наступление, принялись уничтожать население прифронтовых сёл и деревень. В разбрасываемых с самолётов листовках они писали: "Русские, если вы будете наступать, то мы будем поступать так, как вы нашли свои деревни только что". Страшно! Жутко! Но это не могло остановить наступление. Наоборот прибавили скорость, чтоб как можно скорее освободить от нечисти наших людей. 15 сентября после короткого боя вошли в Нежин. Немцы не понимают, почему их не спасают укрепления, почему такое большое количество войск не сдержало натиск советских солдат. Им невдомёк, что каждый третий солдат — украинец и мужики дерутся за свою землю… Дорога на Киев была открыта. "Люлю, я снова на Украине. Сады ломятся от плодов. Ещё немного, Юлия, и я пройду вновь по Крещатику, улыбнусь золотым куполам лавры и встану под благословление креста Владимира. А потом маленькое усилие и я буду в том домике нашего гарнизона, с крыльца которого вы с Адусей проводили меня в то тревожное утро". Солдаты и офицеры переживали великий подъём, забыв об усталости, они рвались вперёд. Всем хотелось принять участие в освобождении Киева. 60 армия, сметая всё на пути, стремительно двигалась к столице Украины. Разочарованиям не было конца, когда Ставка отодвинула разграничительную линию между Центральным и Воронежским фронтами на север. Киев оставался в полосе действий Воронежского фронта, а Центральному там не бывать. Приказ ударил по сердцу. Почему? Всегда выдержанный, Рутковский сорвался и позвонил Сталину. Тот сердито ответил, что сделано это по настоянию Жукова и Хрущёва. Для него такой ответ ясности не внёс, но спесь сбил. Придя в себя, уточнять он больше ничего не стал. Позже понял, что политика перекрыла разум. Впервые на него брызнул холодный душ. "Юлия права, это та же страна и в ней никто не собирался делать выводы". Все усилия направил на форсирование Днепра. На участке прорыва лупило 300 орудий. Плотность огня неимоверная. После огненного налёта началось наступление. Используя все захваченные на берегу лодки, навязанные плоты, под канонаду артиллерийского огня с берега, орудия били навесным огнём, и прямой наводкой, передовые подразделения пехоты быстро переправились на тот берег. Штурмовая и истребительная авиация поддерживала переправляющиеся войска с воздуха. С земли наблюдали за яростными воздушными боями. На земле тоже не было прохладнее. Всё свистело, стреляло и гудело. Под огнём шла переправа. На захваченных плацдармах накапливание войск шло быстро, и они устремились вперёд. Но погода резко ухудшилась. Пошёл дождь. Видимости — почти никакой. Авиация бессильна. Прорвать оборону противника глубоко не удалось. Ночь. Туман. Ждать утра нельзя. Противник подтянет силы. Он принял решение продолжить бой. В атаку пошли танки. Освещая путь вспыхивали снопы. Практически задача, поставленная ставкой была выполнена. В разговоре с Рутковским Сталин сказал, что Центральный фронт задачи выполнил и теперь переименовывается в Белорусский. Он не спорил: "Какая разница: Белорусский? Пусть будет Белорусский, лишь бы бить эту гидру".

Они пусть трудно, но двигались вперёд. Это был не лёгкий путь с непрерывными ожесточёнными боями. Словно раненный зверь огрызалось воинство фюрера, но они не замедляя наступления, шли вперёд. На войне, как на войне.

Здорово! Над Кремлём взлетали опять огромные букеты из разноцветных огней. Москва салютовала новым победам, салюты гремели теперь каждый день. Я радуюсь: Нежин, — это уже Украина. Костю не остановить, он дойдёт до Крещатика. Сегодня был не простой день. С самого утра опять же пришлось отражать атаки Адуси. Грозит побегом на фронт. Эта бедовая стрекоза может запросто организовать такое дело. Пришлось пообещать, что отпущу к отцу. Потом целый день беготни. Ноги как будто кто-то налил свинцом. Хорошо бы полежать хоть часик. Но идею об отдыхе придётся отбросить, а то не успею приготовить ужин. Ругая осень, сняла промокшие ботинки. Здесь дрязга, а что делается на фронте на разбитых войсками и раскисших от дождей дорогах, это вообще мрак. Сегодня у меня окончательно сдали нервы. Мне решительно требовалось поговорить с кем-то, но с кем? Как жаль, что Нину вызвал муж и она теперь рядом с любимым. Значит, буду молчать и хоронить всё это в себе. Если б можно было поговорить и увидеться с Костей. Война откатывается всё дальше и дальше к границам. Это хорошо и ужасно. Мы видимся реже и реже… Как всё плохо.

Вот и ещё один военный день ушёл в историю. А его всё нет и нет… "Пора бы уж Богородице пожалеть меня и подсказать главнокомандующему его вызвать в Ставку". Возвращалась медленно. Постояла у репродуктора. Люди запрудили весь тротуар. Толпа росла, в неё как реки в море вливались всё новые и новые слушатели. Я огляделась: лица мужчин были суровы, а женщины вытирали слёзы. Говорил Сталин. Убеждённо, хорошо говорил, с первыми его речами, что слышала она в начале войны, не сравнишь. Естественно, теперь мы побеждаем, а не отступаем. Придя домой первым делом, поставила чайник и кастрюльку с водой для макарон. "Откроем тушёнку, и будет сытно". Почти прорезав крышку до половины, прервалась, постучали в дверь. Нож, вырвавшись, упал на пол. "Придёт мужчина". Сердце от неожиданности улетает в пятки. Стук повторился. Вспоминаю, что оставила в замочной скважине ключ. "Зря панику развела, возможно, это Адуся из-за моей оплошности не может попасть в квартиру". Лечу к двери, поворачиваю ключ… "Костя!" Улыбающийся, как всегда с подарками, его вызвали в Ставку. С ходу подхватывает на руки, осыпает поцелуями, кружит в безумном танце и прижимает к себе. Вдыхаю его запах в себя, стараясь раствориться в нём и запомнить. Сколько не пяться, когда спину подпирает стена, приходится решаться на что-то, выбирать. До меня дошли слухи, а говорили жёны вернувшихся с фронта членов Военного совета, что у Рутковского там такая любовь, ну просто, как в романах, а он вынужден обеднять себя романтикой и счастьем с ангелочком из-за мегеры жены, которой обязан тем, что ждала его после ареста. Мне не повезло или уж так было задумано небесами, только я опять услышала разговор случайно. То, как они прошлись потом по мне, было уже ерундой. Осень мерзкое время. Дождь, и грязь душа не на месте, а тут ещё постоянное дёрганье её за верёвочки. Можно было пропустить, конечно, мимо ушей, но я застряла на этом, как телега в раздолбанной колее. "А что, если это правда, и дела обстоят именно так?" Ехидна засела в моей голове и, чувствуя себя комфортно, не давала дышать. Мрачные мысли всё чаще посещали мою несчастную голову. Душу захлестнула обида. "А вдруг всё ложь и обман?! И он действительно мучает себя, считая мне чем-то обязанным?" Я не хочу ему причинять боль и отбирать у него счастье. Мне больно, но я отпущу. "А что, если он удумает жить на две семьи… У мужиков нет ни сердца ни мозгов от них можно ожидать что угодно". Нет, нет — этот номер у него со мной не пройдёт. Либо мы с Адусей, либо фронтовая подруга… Мысли не просто обстреливали, а гнали на меня танком безжалостно расплющивая. Ой, как плохо держать это всё в себе, но не делиться же с кем попало подобными переживаниями. Лучше замкнуться в себе. И вот хожу эти дни и делаю что-то, как деревянная. Куда ж деваться-то: надо делать, надо жить. Кругом, как в вакууме. И вот он тут, и я на его руках, его глаза переливаются чистым ручьём, а губы, обдавая табачным дымом, уже взяли рот в плен. Я безумно рада его такому неожиданному приезду, но жаба горечи и обиды душит, не давая сделать спасительный вздох. Чтоб не обидеть, я прижимаюсь тихонечко к его обтянутой кожаным пальто груди и молчу. Сейчас он мне особенно, кажется большим и красивым. Выкручиваться с ним не легко. За совместную жизнь он тоже меня изучил. Настораживается, потухает, и идёт, не спуская меня с рук, к дивану. Опускает и осторожно заглядывает в глаза.